«Играл весьма сладко, грациозно...»

«...Я был свежеиспеченный военный медик и состоял ординатором при 2-м военно-сухопутном госпитале, - писал в своих воспоминаниях о Мусоргском Александр Порфирьевич Бородин. - М.П. (Модест Петрович. - Ю.З.) был офицер Преображенского полка, только что вылупившийся из яйца (ему было 17 лет). Первая наша встреча была в госпитале, в дежурной комнате. Я был дежурным врачом, он - дежурным офицером. Комната была общая, скучно было на дежурстве обоим; экспансивны мы были оба; понятно, что мы разговорились и очень скоро сошлись. Вечером того дня мы были оба приглашены на вечер к главному доктору госпиталя Попову, у которого имелась взрослая дочь; ради нее часто делались вечера, куда обязательно приглашались дежурные врачи и офицеры. Это была любезность главного доктора. М.П. был в то время совсем мальчонком, очень изящным, точно нарисованным офицериком: мундир с иголочки в обтяжку, ножки вывороченные, волоса приглажены, припомажены, ногти точно выточенные, руки выхоленные, совсем барские. Манеры изящные, аристократические, разговор такой же, немного сквозь зубы, пересыпанный французскими фразами, несколько вычурными. Дамы ухаживали за ним. Он садился за фортепиано и, вскидывая кокетливо руками, играл весьма сладко, грациозно и пр. отрывки из «Тра-ваторе» («Трубадур», опера Верди. - Ю.З.), «Травиаты» и т.д., а кругом его жужжали хором: «прелестно», «восхитительно» и проч.»

В Преображенском полку, где служил Мусоргский, он вполне усвоил внешние достоинства офицера: имел изящные манеры, ходил на цыпочках петушком, одевался франтиком, прекрасно говорил по-французски, еще лучше танцевал, играл великолепно на фортепиано и прекрасно пел. Короче, будущность ему улыбалась, как писал далее А.Бородин.

В мае 1858 г. у него творческая удача. Он делает переложение для игры в четыре руки на фортепиано «Персидского хора» из оперы «Руслан и Людмила», которое сразу же стало пользоваться у пианистов - профессионалов и любителей огромной популярностью. Еще бы. Тогда игра в четыре руки была необычайно популярна, а этот чудесный по настроению, по мелодике и гармонии (в этом уж была «рука» Мусоргского) хор, можно сказать, просился на такое переложение, которое еще и сегодня звучит, особенно на классных концертах в консерваториях, музыкальных училищах, а если есть продвинутые ученики, то и в музыкальных школах.

...Аранжировка, редакция хоров других авторов и - пишутся уже свои, в общем-то ничем не уступающие (а, может быть, и превосходящие их) хоры самого Мусоргского. Их и хорами-то в обычном понимании этого слова назвать трудно. Рядом был Римский-Корсаков. Первый - завершал «Бориса Годунова», второй - тоже оперу на русский исторический сюжет «Псковитянка».

«Наше житье с Модестом, было, я полагаю, единственным примером совместного житья двух композиторов, - вспоминал потом Римский-Корсаков. - Как мы могли друг другу не мешать? А вот как. С утра часов до 12 роялем пользовался обыкновенно Мусоргский, а я или переписывал или оркестровал вполне уже обдуманное. К 12 часам он уходил на службу, а я пользовался роялем. По вечерам дело происходило по обоюдному соглашению».

Спектакль прошел на ура...

Это - сухая констатация распределения времени. А ведь речь идет о «Борисе Годунове», величайшей русской опере. Впрочем, сам Мусоргский никогда не называл «Бориса» оперой, а только «народной музыкальной драмой». (До него никто из русских композиторов, даже самые народные свои сочинения -возьмем, хотя бы «Русалку» Даргомыжского - так не называл).

Сначала композитор занялся скрупулезным изучением летописей, документов, связанных со смертью царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного. «Ожидал увидеть, прочитать по возможности точные свидетельства о смерти царевича, вернее об убийстве его приспешниками рвущегося на царство преступного царя Бориса (приклеившееся пушкинское обвинение). И надо же. Ни одного документа, ни одного, даже отдаленно приближающегося к событиям свидетельства об убийстве. Везде примерно одно и то же: «Дмитрий играл в «тычку», старинную детскую игру с ножичком, неожиданно вскрикнул, упал прямо на нож и тут же умер». Так как же все-таки поступить? Множество перечитанных книг говорили - Борис не виновен, но ведь тогда нет сюжета. В итоге Мусоргский был вынужден принять пушкинскую позицию. Иначе мы никогда бы не услышали эту великую «народную музыкальную драму», и никогда не спел бы Бориса великий Шаляпин.

В общем, история, аналогичная той, что придумана, кстати тоже Пушкиным, о Моцарте и Сальери. С легкой руки поэта талантливый и совершенно невиновный Антонио Сальери был приговорен к вечному осуждению (теперь об этом говорит большинство исследователей). А далее и Римский-Корсаков своей оперой «Моцарт и Сальери» присоединился к приговору, вынесенному Пушкиным.

В нашем же случае - биографию Бориса Годунова написали Пушкин и Мусоргский.

Очень живое воспоминание о первом домашнем прослушивании «Бориса Годунова» оставила сестра Глинки Людмила Ивановна Шестакова, в доме которой это прослушивание и проходило. «Все пели с огромным энтузиазмом, вся моя комната была буквально переполнена прекрасными голосами исполнителей, но вдруг на глазах у всех произошло настоящее чудо - комната огласилась беспредельной колокольной мощью. Это Мусоргский, на фортепиано, на только ему одному из всех, кого я слышала (а ей довелось слышать и самого Листа. - Ю.З.), доступном тройном fortissimo заиграл великое соло колоколов...»

Но это была еще только домашняя премьера. Спектакль пошел, как говорится, «на ура» с первых же тактов вступления.

У Мусоргского нет увертюр, в которых он видел излишнюю, «показную концертность», по его выражению. Даже его великая увертюра к «Хованщине» и та была названа автором «Вступление».

«После исполнения сцены «В корчме», когда Модест Петрович в первый раз вышел вместе с исполнителями, Осип Афанасьевич Петров (Варлаам) стал ему аплодировать. Молодой композитор был так тронут покровительством, оказанным ему ветераном русской оперной сцены, что бросился ему на шею» - сообщалось в газете «Биржевые ведомости».

«Весь театр, от верху до низу был в восторге, - писала «Петербургская газета», - автор вместе с артистами был вызван после... сцены («В корчме». - Ю.З.) шесть раз при оглушительных единодушных криках «Браво! Это Гоголь в музыке!»

На этой триумфальной премьере сценическая история «Бориса Годунова» только начиналась. Впереди еще был Шаля- пин, оставшийся в истории как лучший исполнитель партии Бориса. К тому же Шаляпин в этом же спектакле пел и Варлаама. Как в шутку говаривал великий певец - «в придачу к Борису». Эффект в этом двойном участии Шаляпина еще и в том, что партии Бориса и Варлаама, по всем, как говорится, статьям -диаметрально противоположные. Одна предельно трагическая (разумеется, Борис), а другая - характерно-комедийная.

Жизнь в трактире

Да, «Борис Годунов» был действительно творческим триумфом Мусоргского. И, казалось бы, вот оно, свершение мечты, вот они перспективы дальнейшего успешного творчества. Но, как говорится, если бы не... Далее - банальное развитие событий. Была у Мусоргского пьющая компания, собиравшаяся в трактире «Малый Ярославец»...

В одном из своих писем Балакиреву Стасов писал: «...он (Мусоргский - Ю.З.) окружен отвратными пьяницами и мерзавцами грубого и последнего разбора. Эти все собутыльники «Малого Ярославца» - вот кто втянул и погубил его, при его впечатлительной и слабой натуре...» Одиночество, беспризорность, нужда делали свое дело. Модест Петрович всё больше терял силу воли, способность противостоять жизненным невзгодам. Он стал всё реже являться на службу. Вместо того чтобы идти в департамент, направлялся в «Малый Ярославец» и целый день просиживал там в кругу завсегдатаев-выпивох.

При таком образе жизни должна была наступить развязка. И она наступила.

...Мусоргский и знаменитая певица Леонова, которой он часто аккомпанировал, подъехали к ее квартире. Композитор, пожаловался, что плохо себя чувствует, и попросил разрешения остаться у нее. Леонова пригласила его к себе. Утром, выйдя к чаю, на вопрос, как он себя чувствует, Мусоргский ответил: «Хорошо» и тут же упал как подкошенный. Срочно послали за доктором. В течение ближайших часов у Модеста Петровича произошло еще три приступа.

Композитора поместили в Николаевский военный госпиталь под видом денщика. Главный врач, к счастью, хорошо знакомый с творчеством Мусоргского, более того, поклонник его музыки, делает всё от него зависящее, в первую очередь выделяет именитому пациенту, совершенно не по статусу денщика, лучшую в госпитале, отдельную просторную, а главное, солнечную палату.

...Но друзьям мало участия главного врача. Милий Алексеевич Балакирев пишет Стасову: «Сегодня вечером я буду у Боткина, и буду его просить о Мусоргском. Доставьте мне часам к 6 вечера подробное обозначение отделения и номер палаты, в которой он помещен, чтобы Боткину не терять время в поисках». Боткин посетил композитора, тщательнейшим образом его осмотрел и... сделал вывод, что спасти композитора уже нельзя. У него оказалось расстройство печени, болезнь сердца, и самое главное - воспаление спинного мозга.

Трагические глаза

Мусоргского навестила Мальвина Рафаиловна Кюи, жена известного композитора - члена«Могучей кучки». Она пришла не одна, а с Дарьей Леоновой, которая все последние дни провела рядом с композитором. Маль-вина Рафаиловна передала больному халат, который послал ему Кюи. Именно в этом халате изобразит Мусоргского великий русский художник Илья Ефимович Репин. Наверное, многие, если не все, наши читатели хорошо знают этот предсмертный портрет уже как бы уходящего в небытие великого русского композитора. Это один из лучших Репинских портретов. Особенно потрясающими выглядят глаза композитора - трагические, мученические.

Да, страшно изменился Мусоргский. Всего-то за 20 лет из изящного напомаженного офицерика он превратился в глубокого старика.

...В тот день, казалось бы, ничего не предвещало совсем близкой трагедии. Напротив. «Теперь всё хорошо», - сказал утром Мусоргский своим посетительницам Мальвине Кюи и Дарье Леоновой. - Я совсем поправился, вот скоро опять примемся за работу». Но... из деревни приезжает брат Филарет Петрович, привозит деньги. И Модест Петрович добивается от сторожа, чтобы тот принес им вина.

...Около пяти часов утра из палаты Мусоргского донесся крик: «Всё кончено! Ах я несчастный!» Через четверть часа его не стало.

Римский-Корсаков был первым, кто вошел в комнату, где умер «Мусорянин» - так всегда звал ушедшего его самый великий друг. Он подошел к столику, на котором лежал раскрытый трактат Берлиоза «Об инструментовке», подаренный Мусоргскому Даргомыжским. Взглянув на него, он произнес: «Я клянусь здесь, что оркеструю обе твои чудесные оперы, и они будут звучать повсюду, где только способно оценить музыку ухо человеческое».

Юрий ЗАРАНКИН.