Война глазами будущего врача

Педиатры страны хорошо знают профессора Российской медицинской академии последипломного образования, в прошлом заместителя министра здравоохранения РФ Антонину Грачёву, неутомимого борца за интересы детей. По ее инициативе в 1986-1987 гг. в медицинских вузах были организованы кафедры поликлинической педиатрии. Имя Антонины Георгиевны прекрасно известно читателям «Медицинской газеты», она - наш давний автор. А недавно А.Грачёва выступила в необычном для себя амплуа - написала книгу воспоминаний «Родные смоленские края», посвятив ее тем местам, где она родилась. Особенно трогают душу главы, связанные с военным лихолетьем, в которых Великая Отечественная война показана глазами подростка. И сегодня, накануне 65-летия Великой Победы, есть повод опубликовать отрывки из этой книги. Погода в первой половине июня 1941 г. в Смоленске была дождливой и холодной, но с 15-го числа пришло долгожданное лето, и мы с братом оказались в Волоковой (деревня в Смоленской области) у бабушки. Всё было как всегда. Наступило обычное воскресенье 22 июня. Но к вечеру со станции Лелеквинской возвращавшиеся из города люди принесли страшную весть: началась война.

Этой ночью, когда полыхало зарево над Смоленском, запомнился разговор с мамой: «Тоня! Вас трое, и ты старшая. Я молю у судьбы, чтобы она сохранила вам отца, даже взамен меня. Он сумеет поставить вас на ноги, я этого одна сделать не смогу». Я была потрясена этим разговором: он открыл мне всю глубину и жертвенность материнской любви. С этим чувством потрясения и преклонения перед своей мамой я и прожила с ней всю оставшуюся жизнь.

В ночь на 14 июля решено было эвакуироваться из Смоленска эшелоном в глубокий тыл вместо пребывания в пригородах Смоленска. Мы и отправились, с нами и мамина сестра Степанида, которая, спасаясь от смоленского пожара, оказалась в Волоковой. Отец и мама несли узлы с продуктами и какой-то одеждой; на моих руках, привязанная к шее, младшая сестренка двух лет, у 9-летнего младшего брата - маленький чемоданчик. Эта безлунная темная ночь врезалась в память прожекторами, пронизывающими небо, и частыми остановками, когда военные люди в плащ-палатках проверяли документы у отца, освещая нас маленькими электрофонариками.

В этот период совершенно невозможно было узнать обстановку, и никто не мог подумать, что к Смоленску вплотную придвинулся фронт. В газетах тех дней речь шла о сражениях где-то далеко на западе, чуть ли не на подступах к Минску. Тем не менее в Гнёздово стали прибывать войска. Мама пыталась спросить солдат, почему они едут в тыл, и они вполне серьезно отвечали: «Уже на отдых». На что удивленно мама проговорила: «Это же надо? А в ту войну мой брат полгода был на фронте и ни разу отдыха не имел». Это впоследствии выяснилось, что отступавшие наши войска сосредоточились на правобережье города (мосты на Днепре успели вовремя взорвать), вдоль Днепра, и на две недели сумели задержать наступление немцев, которые рвались к Москве. Вот именно здесь, рядом, в этой обстановке правобережья, и оказалась наша семья. На глазах разрывались в небе снаряды, и мы всё ждали, когда будет уничтожен десант и мы сможем уехать в тыл. Но прошло 5 дней - перемен никаких, продукты закончились, и родители решили возвращаться в родную деревню, чтобы отец мог вернуться на место своей службы (время-то военное). На этот раз в обратный путь отправились утром. Мы шли на запад, в сторону деревни Нивищи, а навстречу нам лавиной двигались войска. Мама подходила и спрашивала шагавших солдат: «Ребята, вы что, отступаете?» Но они ничего не отвечали, только опускали глаза.

...Прошло немало времени - никто не покидал землянок. Мы услышали немецкие голоса, и в землянку заглянули два немца. Осмотрели землянку, увидели отца и приказали ему выйти. Мама немедленно подтолкнула меня и шепнула, чтобы я шла следом. Прежде всего, немец сорвал с отца шапку (искали переодетых солдат по стрижке наголо) и приказал следовать за ними. Затем к нам присоединили еще одного жителя из землянки и повели в сторону ржаного поля. Страшная мысль: «Расстрел!» Но, к счастью, всё обошлось. Оказалось, на этом поле было несколько небольших окопов, и в одном из них лежал наш раненый солдат. Мужчины подняли его и на руках отнесли в деревню, и немцы нас покинули. По-моему, у солдата было какое-то пулевое ранение в бок, двигаться он не мог, так он вместе с нами оказался у Наташи, где пролежал месяца два. А когда стал двигаться, то тронулся в путь. Его дальнейшая судьба мне неизвестна. Пришедшие в деревню немцы стали шустро ловить кур, у хозяек требовать яиц, молока. Поразило: на глазах детей, женщин они справляли свои естественные надобности. Даже нам, детям, стало понятно: они нас за людей не считают.

*   *   *

Появился слух, что на станции Сортировочной стоит разбитый поезд, в одном из вагонов которого было (или есть?) растительное масло. Вместе с соседкой Марией Павловной мы отправились туда. Покореженные вагоны, толпа людей, и никакого уже масла. Только в канаве рядом с рельсами черное месиво. Разочарованные, мы повернули назад, но я зачерпнула в литровую банку это месиво. Каково же было мое удивление, когда на следующий день вся чернота осела на дно (очевидно, мелкий уголь для топки паровоза), а сверху желтое подсолнечное масло. Мария Павловна очень сокрушалась, что она упустила такую неожиданную возможность, но предложила: «Тоня! У меня есть картошка, давай вместе с твоим маслом напечем драников». Ах, какие это были драники!

*   *   *

Наступила короткая летняя ночь начала августа. Послышался тихий стук в окно нашего дома и тревожный голос мамы: «Кто там? Ребята, осторожно: здесь через дорогу, у клуба, полицейский патруль». Всё стихло, но через какое-то время загрохотали выстрелы и взметнулось пламя в центре деревни. Этим внезапным налетом партизаны осуществили масштабную операцию: фактически весь немецкий гарнизон был уничтожен, а вырвавшиеся из огня пытались скрыться в густой ржи (в человеческий рост), которая располагалась по направлению к Семехам, кладбищу.

Деревня в ужасе замерла. Было известно: за уничтожение немцев уничтожаются жители. Расправу производят обычно не сами немцы, а их сподвижники-полицейские, которые набирались из пленных. Но в карательные отряды, как правило, подбирались, как теперь говорят, лица восточной, азиатской внешности. Вот почему у нас их называли «черные отряды», или просто «черные». Бежать было некуда: патрули на дорогах, мосты взорваны партизанами, которые опасались немецкого наступления со стороны деревень Ермаки и Тишино (от магистрали Москва - Минск).

С наступлением дня послышался какой-то гул, поднялся столб пыли со стороны Большого моста. Какие-то военные вместе со старостой Артёмом выводили из домов оставшихся мужчин, в том числе и нашего отца, и стали сгонять их к мосту (для его ремонта). Работа заканчивалась, и каждый с ее концом ждал своего конца. Всё это, как рассказывал отец, сплотило мужиков, они стали друг другу роднее родных. Так как масштабной охраны к вечеру не оказалось, работа была выполнена, незаметно мужчины стали покидать этот мост, а отец стал пробираться в Ермаки.
 
А в это время напряжение в деревне нарастало. Каратели понимали, что внезапность партизанского налета и его результативность не были случайными: в деревне оставались партизанские жены, оставались связные. Нужно было прежде всего схватить этих людей. Списки были уже готовы. Мне неизвестно, кто их составлял, но Марченковы в них были включены.

Мама не знала, что делать. Они решили с тетей Степанидой (старшей сестрой, которая всё это время проживала вместе с нами) отправиться из дома жать рожь, захватив с собой и меня.

Спасение тети Нюры и Симы проходило на моих глазах. Подсказывала интуиция: нельзя было оставаться дома, нужно было затеряться среди людей, а в доме Марченковых после возвращения с поля оставались моя мама и тетя Степанида, туда и нагрянули каратели. На окрик карателя: «Где Марченкова?» тетя Степанида ответила: «Здесь нет Марченковых, я Демченкова, а это моя сестра Пимкина». Каратели ушли.

Также успела избежать расправы Фруза Шалаева. Жители попрятались. Отряд карателей конвоировал группу людей из соседних деревень, которые были схвачены за связь с партизанами. Очевидно, было распоряжение по их уничтожению вместе с волоковскими семьями партизан. Каратели, видно, спешили и были озлоблены, что упустили партизан и их связных, схватили троих наших волоковцев, случайно оказавшихся у них на пути, и всю группу двинули на окраину деревни, в сторону МТФ (молочно-товарная ферма). К карателям бросился староста Артём, который находился в их распоряжении, с криком, что эти трое никакие не партизаны. Но в ответ окрик: «Ах ты с ними заодно, так и ступай с ними!» Людей стали расстреливать, а Артём бросился бежать в сторону кустов, но успел пробежать не более 100-200 метров, и разрывная пуля снесла ему полголовы. Не исключено, что карателям было известно, что зять Артёма в партизанах, что он, как мог, защищал своих земляков.

*   *   *

И вот ранним утром 9 мая, кажется в 5 часов утра, слышу какие-то ликующие голоса: «Победа! Война кончилась!»

Все ждали и надеялись на ее завершение, а когда оно наступило, невозможно было поверить. Огромная, всепоглощающая радость охватила всех: выбежали на улицу, целовались, плакали, шумели. Из радиоприемника рвались торжественные звуки. На их фоне трансляция подписания акта о капитуляции. Слушали этот акт, и потрясала мысль: «Значит, нигде не воюют и теперь нигде и никогда не будет войны!» В это верилось как в чудо, которое наступило.

Это был потрясающий день!