Юрий НАЗАРОВ: Человеку для счастья нужно наслаждение работой

Свою книгу «Только не о кино» Юрий Назаров подписал мне так: «От внука и деда медиков – со всем уважением». Это и стало началом нашего разговора с народным артистом России, любимцем многих по колений отечественных кино – и телезрителей.

– Юрий Владимирович, не каждый человек, столько лет прожив ший в столице, так искренне декларирует свое сибирское происхожде ние, с такой любовью говорит о своих корнях.

– В студенческие годы, бывало, как только взял билет на самолет или поезд – уже полностью принадлежишь Новосибирску. Все московские заботы рассеиваются, как дым, – ты едешь домой. К друзьям! На родину! И нигде мне так хорошо и умиротворенно не бывало, как дома. Мне всегда хватало недели на родном целительном сибирском зимнем воздухе. И в Москву возвращался отдохнувшим, свежим, бо дрым, готовым к любым мытарствам непростой студенческой жизни. До сих пор каждое возвращение туда – праздник!

– Вы знаете, я заметила: если человек любит свою малую родину дорожит воспоминаниями детства, значит, у него была крепкая опора в семье, род, в котором знали и чтили предков. Вы обмолвились о ба бушке-медике…

– Бабка была выпускница московских женских высших курсов (типа Бестужевских петербургских, и созданных по их примеру). Со своим молодым мужем она приехала в Сибирь по распределению. Жить, работать, лечить. Мама была инженер, теплотехник-энергетик. Встретились с папой, учась в институте.
Я вырос в преклонении пред медиками. У меня 5 внуков, один из них закончил 2-й Мед.

А родился я в Новосибирске, потому что туда был переведен из Томска Институт усовершенствования врачей, с которым приехала ра ботавшая в нем баба Настя. И мама приехала к ней рожать, а потом снова вернулась в Томск – защищать диплом.

– Несколько слов о книге. Впечатление, что вы ее писали всю жизнь.

– Начиная с 7-го класса, вел дневник, постоянно что-то для себя за писывал. И со временем, поскольку поиски, строительство себя, самовоспитание не замыкалось только на себе, а постоянно искал своего места в общей жизни, с течением времени всё отчетливее про являлась мысль: поделиться, предложить свой опыт людям. А вдруг не такой уж он и пустой? Вдруг в нем что-то может оказаться полезным людям?

– Книгу действительно читаешь на одном дыхании: столько в ней и событий, и размышлений, и наблюдений за жизнью, и высказываний великих людей. И всё – на высокой ноте любви к Родине, к ее истории и современности.

– Мне кажется, историю нельзя ни проклинать, ни осуждать, ни поощрять, ее можно – и нужно! – только изучать. И – делать из нее вы воды. Восхваление своей истории тоже ни к чему хорошему не приво дит. Ну в этом мы вроде уже убедились. А осуждение и про-клинание ее нисколько не менее пагубно. Если не более.
 
Помните ответ Пушкина Чаадаеву? «Что же касается нашей ис торической ничтожности, то я решительно не могу с Вами согласиться. Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков…»

– В книге, рассказывая о встречах со зрителями, вы много говорите об уровне культуры общества, о предназначении искусства.

– Запомнилось мне с военного дошкольного детства, как в семье цитировали чье-то высказывание о какой-то соседке: «Она так рвется к культуре! Всегда губы мажет!» Вот подобное «рвение» к культуре у нас всегда как-то впереди… В самом мазании губ ничего страшного нет, страшно, когда стремление к культуре ограничивается одним толь ко этим мазанием. А нам бы рвения к культуре не через внешнее подражательство, не через освоение коррупции, извращений, нарко мании и прочих подобных «достижений» культуры, а через поумнение, образование, знание, умение, то есть через просвещение. А через него, глядишь, и произойдет «улучшение нравов», как завещал Пушкин.

Поэтому мне кажется, что главная задача искусства – просветительская. Не потребительская. Да ведь, помнится, нас когда-то и призывали «сеять разумное, доброе, вечное» или хотя бы «чувства добрые … пробуждать». Собственно, я смолоду и стремился в артисты как раз ради этого…

– А как получилось, что вы им все-таки стали?

– Момент, когда я сам себе точно и определенно сказал: да, я хочу на сцену – это произошло в 13 лет на школьном спектакле. До этого возраста я кем только ни хотел стать! А потом подумал, что есть профессия, которая может объять необъятное: киноактер…

При этом замечу, что первое мое публичное выступление состоялось в госпитале, зимой 41-42-го года. Мне не было и пяти…

А в Москву поступать, в театральное – это была идея моего школьного друга Витьки Лихо-носова. Я поступил, а сам он не прошел. Тогда 5 вузов было, где учили «на артиста»: школа-студия МХАТ, ВГИК, ГИТИС, Щепкинское при Малом и наше, Щукинское, при Вахтан говском. Жутко коробит, когда молодежь нынче фамильярно сокраща ет Щепка, Щука… Мы, естественно, подавали доку менты и ходили на приемные прослушивания во все. И эта история легла в основу сюжета Викторова романа «Когда же мы встретимся…»

– Скажу банальную вещь: не знаю, насколько проиграл театр, но литература уж точно выиграла от того, что Лихоносов тогда с вами не поступил. Иначе у нас, скорее всего, не было бы чудесных повестей -путешествий по есенинским, пушкинским, лермонтовским местам, одиссеи казачества «Наш маленький Париж» и других его книг.

– Он успокоился не сразу. Окончательно «повернул» к литерату ре лет через 5-7. А сейчас – член Союза писателей, лауреат Госпремии РСФСР.

– Первый фильм – «Последние залпы» по прозе Юрия Бондарева, в котором вы сыграли главную роль – капитана Новикова, стал большим успехом. Зритель вас заметил, полюбил, и это длится уже более 50 лет!

– Тогда работать над ролью было очень интересно и… очень страшно: справлюсь ли? Капитан Новиков был для меня образцом та кого человека, такого героя, которому мне самому хотелось подра жать, хотелось быть похожим на него, хоть чуточку достойным его.

– Вашей фильмографии не устаешь поражаться: за 50 с лишним лет – более 150 ролей в кино! Четвертое место в абсолютном списке всех отечественных киноактеров. Вы создали множество психологически сложных, драматических характеров. Среди них и отец в нашу мевшей в свое время «Маленькой Вере». Однако эту роль вы называе те своим «злосчастным триумфом».

– Когда я прочел сценарий, мне не захотелось сниматься в чернухе. Единственное, что привлекало меня в фильме, так это тема боли. Ведь Верин отец детей-то любит. Но в душу им залезть не уме ет. Любит, но дубово, по-темному. Это горе его. И неспроста гибнет именно он, хоть и ножиком махал. Вот эту самую боль хотелось сыграть – которая от дури.

А вообще мне неудобно было в этом фильме сниматься. Потому что, как я уже сказал, если чувства добрые лирой не пробуждать, тогда зачем всё? Помню, когда мы с фильмом по всей стране катались, в Ленинграде попали в какой-то киноклуб. Там столько жутко умных слов нам наговорили! И вдруг поднимается какая-то женщина и чуть не с рыданиями: «Да что вы все про режиссуру и монтаж? Жить-то как?!» Так вот, на этот главный вопрос наш фильм ответа не дает.

– То есть эту роль вы не любите…

– Без любви ни одна работа не делается. Может, кто и умеет работать (я имею в виду: в кино, быть актером) без любви, я – нет. Каждая работа, больше или меньше, но чем-то, где-то обязательно дорога, обязательно памятна.

– Вы снимались у многих замечательных режиссеров, но все-таки Андрей Тарковский, у которого вы сыграли в «Андрее Рублёве» и в «Зеркале», занимает среди них особое место. Это, безусловно, ве личина мирового масштаба.

– Сейчас понимаю, насколько истинным и безущербным сча стьем были моменты, когда я снимался в «Рублёве». Когда я участво вал в большом, важном, нужном и очень хорошем деле. И своим уча стием этого дела вроде не испортил.

Я считаю «Андрея Рублёва» нормальным обыкновенным гениальным фильмом. И мне особенно приятно было узнать, что я не одинок в своем мнении: в 70-е годы международным жюри в Италии он был назван в числе 100 лучших фильмов мира. А нынче, говорят, его перенесли в первую десятку, да чуть ли не на третье место!

– В чем же непохожесть Тарковского? Что вы вынесли из общения с ним?

– На мой взгляд, весь Тарковский вышел из реалистической и демократической традиции русской классики. И вобрал в себя все достижения мирового искусства. То, что его волновали самые глобальные, самые насущные проблемы жизни общества, русского, родного: не какого-то человека вообще, а нашего, в нашей стране, и в наше время – это всё от русской классической традиции. Когда ему не дали развивать общественно-историческую исследовательскую линию, он стал делать фильмы о совести, такие, как «Солярис», «Зеркало», «Сталкер».

Он всегда ориентировался, адресовался, рассчитывал на умного зрителя. Он стеснялся делать фильмы для дураков.

И еще мне очень дорог реализм Тарковского. Причем самый высокий, самый весомый, самый драгоценный с моей точки зрения – реа лизм мысли. В этом в нашем кинематографе, мне кажется, рядом с Тарковским и поставить-то некого.

Когда-то Запад склонял головы и почтительно гнул поясницы перед Эйзенштейнами и Довженками. Потом перед Тарковским. А сегодня мы, со свободой-то, бросились подражать тем, кто и мечтать не смел достичь их уровня.

– На встречах со зрителями вы так страстно, с такой болью говорите о проблемах нашего времени, нашего общества. А что вас раду ет в жизни?

– Разум. Когда он проявляется. Совесть и перспектива, когда человек к чему-то стремится. Любые проявления человечности. А еще я очень люблю работать с молодежью. Будто сам с нею шагаю в будущее.

– В книге есть слова: «Закалка «несчастьем» не пропала даром. Я ее ни на какое легкое счастье не променяю». Так что же такое для вас счастье?

– Мое твердое убеждение: человеку для счастья, для доброго душевного равновесия и спокойствия необходимо испытывать наслаждение от самого процесса своей работы. Ну а если при этом он еще почувствует, что его работа еще и необходима, полезна, нужна другим – чего же еще можно пожелать этому счастливейшему человеку!

Беседу вела Алёна ЖУКОВА, корр. «МГ».