Гетто Мейербера

Огромная еврейская диаспора сохранилась в течение многих столетий благодаря своему языку, своей религии и своим национальным культурным традициям, несмотря на то, что формально ни малейшего шанса у нее для этого не было: отсутствие собственной территории теоретически превращало этот народ в углового и недолговременного жильца мировой истории. Но случилось иначе. Еврейский язык и Тора сохранили свой этнос. Специфические особенности иудейской культуры и религии могли уцелеть только при условии их максимальной консервации, что было почти немыслимо в ситуации диффузного проникновения еврейских общин практически во все страны Европы - с индивидуальной спецификой их быта и потенциально почти неизбежной в таких случаях взаимной ассимиляцией. И именно такими консервами длительного хранения стали еврейские гетто, возникшие во многих городах Европы. Эти острова иудейской религии и еврейского быта в течение долгих столетий оставались почти что terra incognita для гоев, являясь той средой, которая сумела пронести культуру еврейского этноса через многие века трудностей и лишений.

Иллюзия ассимиляции

Существование внутри гетто отнюдь не исключало взаимодействия иудеев с христианами, однако такой симбиоз не распространялся на национально-религиозные традиции соседствующих этносов. Казуистические браки иудеев и христиан превращали таких ассимилянтов в парий, исторгнутых из общества обеими сторонами.

История взаимного сосуществования евреев и христиан на протяжении многих веков нередко содержала в себе не только симбиотическую идиллию толерантности; нередко (а, пожалуй, даже и часто) в их отношения вплеталась и репрессивная составляющая. Наверное, нет в Европе такой страны, которая бы на том или ином этапе своей истории не преследовала и не изгоняла иудеев из своих пределов или не загоняла их в лагерь гетто: Ирландия (1290) и Украина (XVII в.), Испания (1492) и Англия (1290 и 1306 гг.), Германия и Швейцария (с 1424 по 1519 г.), Италия (1555-1557) и Чехия (1541 и 1744 гг.), Речь Посполитая и Португалия, Франция (1181, 1290 и 1391 гг.) и Австрия (1420) - все они в разные годы прибегали к этим жестоким мерам. Здесь же можно вспомнить и библейский - вынужденный - исход евреев из Египта. Принудительное же обращение иудеев в христианство практиковалось в той или иной степени почти повсюду, и, быть может, наиболее трагические и показательные последствия в истории средневековой Европы эта мера имела в Испании. Крещеные иудеи (в этой стране они назывались маранами) нередко втайне продолжали исповедовать свою религию; и для контроля за людьми, скрывающими свои действительные религиозные убеждения, была создана инквизиция, которая впоследствии сильно расширила свои полномочия, став жутким и мрачным символом несправедливых мучений, неправедного суда и церковного произвола.
Жизненная необходимость мимикрии евреев - в условиях жизни внутри иной конфессии и другой культуры - привела этот народ к тому, что иудеи стали стремиться к иллюзии максимальной и демонстративной ассимиляции и конформизма (речь здесь не идет о религии, но - о социально-бытовой соотнесенности) по отношению к географическим соседям, перенимая некоторые их внешние привычки и обычаи. На севере Европы, где гетто были крайне многочисленными, евреи даже сумели адаптировать свой язык: идиш грамматически и лексически очень сходен с нижненемецкими диалектами и голландским языком. Необходимость такой мимикрии была обусловлена возможностью элементарного выживания этноса.

Еще одна национальная черта 

Еврейские семьи отдавали себе отчет в том, что практически любые пути карьерного роста вне гетто для них абсолютно закрыты. На протяжении многих веков уделом иудеев были гетто, синагога, ростовщичество и пр. Еврей-иудей не мог претендовать на то, чтобы стать чиновником или министром. И некоторые, а потом уже и многие среди евреев решались на христианизацию. Они крестились (или демонстративно дистанцировались от иудаизма), нередко получая взамен относительно спокойную жизнь, бoльшие возможности, большие перспективы... Банкир-христианин мог рассчитывать на то, что его не выгонят в очередной раз из страны его проживания - для того, чтобы не возвращать королевские долги и проценты по ним. И вот, в XIX в. Бенджамен Дизраэли смог даже стать лордом и премьер-министром Великобритании, банковский дом Ротшильдов получил возможность для значительно более масштабного расширения своих финансовых операций, а сам Амшель Ротшильд был пожалован титулом барона, евреи-выкресты теперь могли становиться юристами и чиновниками, в европейской культуре стали появляться прежде отсутствовавшие в ней евреи-литераторы (Г.Гейне и Б.Ауэрбах), евреи-композиторы (Ф.Мендельсон-Бартольди), евреи-философы (К.Маркс и Ф.Лассаль)...

Но несколько тысячелетий существования еврейской иудейской культуры не могли миновать для таких ассимилянтов бесследно. Национально-религиозные архетипы так или иначе формировали мировоззрение и обиход евреев, пусть даже и получивших крещение. И это обстоятельство исподволь ощущалось самими евреями. А, кроме того, в глазах многих христиан даже выкрещенный еврей оставался человеком иного сорта; и юдофобские вспышки, которые то там, то сям время от времени возникали на территории всей Европы, постоянно напоминали бывшим иудеям о том, что их истинное происхождение, былое вероломство маранов, принимавших христианство только для вида, и алчность ломбардских евреев, придумавших хищническое ростовщичество и, собственно, ломбарды, не забыты и при случае будут тем самым лыком, которое приплетут в надлежащую строку. Необходимость тщательной маскировки всего того, что было связано с иудейской культурой, религией и традициями, сохранялась постоянно. Любому выкресту следовало быть настороже и держать ухо востро, потому что фольклор стран, в которых они расположились, нет-нет да и высказывался в том духе, что, мол, «конь холощеный, враг прощеный и еврей крещеный - всё едино».

Умение мимикрировать, стилизовать чужую культуру (подчас при вполне искреннем желании сделать ее своей, полностью ассимилироваться) стало жизненной необходимостью еврейского народа. И вот способность воспринять любую чужую мысль, освоить ее, понять, вжиться, вчувствоваться, сделать своей, воспроизвести и исполнить адекватно идее автора, превратилась в национальную особенность. (Не случайно, видимо, именно среди евреев так распространилась профессия копииста средневековых рукописей, может быть, потому-то среди них так много великих музыкантов и... пародистов-стилизаторов.) «Почти не встречается еврей, который не обладал бы каким-нибудь талантом, но не ищите среди них гениев. Ведь Спиноза, которым они все хвалятся, был подражателем Декарта», - полемически запальчиво писал В.В.Розанов.

Но их собственные национальные архетипы всё же довлели над евреями, даже и принявшими христианство, нередко явственно обозначаясь в тех мелочах, на которых иногда и попадаются на чужой территории разведчики, недостаточно тонко вжившиеся в свою шпионскую легенду.

Из одних стен - в другие

Немецкий и французский композитор Джакомо Мейербер был сыном еврейского банкира, и настоящее имя маэстро звучало как Якоб Либман Бер. Интересы бизнеса, а также практическая насущная необходимость максимальной ассимиляции в христианское общество, с которым по преимуществу вел дела банкирский дом Беров, привели это семейство к осознанию необходимости демонстративного отхода от иудаизма. И Якоб Бер стал Джакомо Мейербером. Но христианского крещения он при этом не принял, поступив подобно испанским маранам.

Актуальность темы ассимиляции иудеев сохранялась на протяжении многих лет: несколько десятилетий спустя Г.Малер принял крещение, дабы занять заметный пост в имперском театре.

Мемуаристы, говоря о Мейербере, явственно описывают у него многочисленные обсессивные расстройства, из-за которых продуктивность маэстро была не столь высокой, как у многих его современников. Он мог сочинять оперу годами, постоянно переписывая и улучшая ее. (Можно в связи с этим вспомнить изумительную легкость и продуктивность Россини или плодовитость Бетховена.) Разумеется, во все века существовали перфекционисты-ананкасты, ставшие таковыми по самым разным причинам. В связи же с особенностями биографии Мейербера возникает следующая гипотеза.

Благодаря музыкальной одаренности, проявившейся в самом раннем возрасте, его сравнивали с маленьким Моцартом. Впрочем, кого только не сравнивали с Моцартом: вундеркиндов хватало и в ХIX в.! Но Якоб Бер не хотел стать кантором в синагоге или бадхеном на еврейских свадьбах. Джакомо Мейербер стремился к иной музыке, строящейся на иных гармонических и мелодических принципах, звучащей привычно для европейского уха, хотя и нехарактерной для еврейского музыкального лада. Однако национальный этнический мелос, воспринятый Мейербером через уши и души предшествовавших генераций семейства Беров, был детерминирован почти на генетическом уровне и упорно стремился выплеснуться наружу. И маэстро (даже, видимо, на подсознательном уровне) стремился избегать еврейского музыкального лада, выбирая для своих опер самые что ни на есть внешне христианские сюжеты - «Гугеноты», «Крестоносец в Египте», «Осада Ген-та», но именно они-то самым неожиданным образом и «выдавали» его: содержание опер было посвящено внутриконфессиональным конфликтам и кризисам христианства - противостоянию католиков и протестантов или сектантскому движению гугенотов... Получалось, что Мейербер демонстрировал своими операми внутреннюю противоречивость христианства.

«Свои оперы Мейербер сочинял очень быстро... Но по окончании сочинения Мейербером овладевали сомнения, беспокойства, он принимался исправлять, переделывать, и иногда от первоначального вида оперы почти ничего не оставалось. Эта особенность творчества Мейербера была главной причиной того, что он писал оперы по десять лет...», - пишет современник. Эти обсессивные переделки композитором своих партитур внешне очень напоминают о стремлении евреев-выкрестов максимально ассимилироваться в христианской среде, изгнав из своего обихода малейший намек на былое иудейство. И вот маэстро Мейербер обсессивно и подолгу (разумеется, неосознанно) адаптировал свои оперы, постоянно контролируя потенциально возможные выбросы того мелоса, который мог несанкционированно прорваться через все препоны и преграды его внутренней самоцензуры. Композитор буквально наступал на горло собственной песне, сочиняя не так, как, вероятно, мог бы писать музыку Якоб Бер, но так, как требовалось для Джакомо Мейербера.

Невротические навязчивости такого рода обычно не ограничиваются монотематичностью, постепенно обрастая всё новыми и новыми ритуалами, и Мейербер не стал здесь исключением. Среди прочих обсессий маэстро почти всю жизнь преследовал страх быть погребенным заживо. В связи с этим он даже отдал указание о том, чтобы его труп стерегли в течение 6 (как характерна для обсессивного невроза эта конкретно-ритуальная привязка к цифре!) суток в той же постели, в которой он умрет; приделали к рукам и ногам сигнальные колокольчики; а через 4 дня (снова навязчивый счет) на одной (счет продолжается...) руке и одной (не удивлюсь, если эти подсчеты и указания регламентировали даже - левая или правая конечности должны были быть подвергнуты обсессивной перепроверке) ноге его были вскрыты вены... Кстати сказать, в иудейской мистике значения чисел символичны и многозначны.

Покинув одно гетто, Мейербер добровольно поселился в другом, пребывание в котором было по-своему не менее тягостным и труднопереносимым.

В такой же или сходной ситуации к XIX в., помимо Дж. Мейербера, оказались очень и очень многие из евреев-выкрестов, желавших покинуть свое вековечное гетто социальных ограничений. Однако новые самоограничения культурального и социального свойства, избранные ими в добровольно-принудительном порядке, - в связи с практическими соображениями, стали для этой генерации и их ближайшего потомства тяжелым грузом, обременяющим психику, структурирующим ее в постоянной фрустрации тревожных ожиданий. Здесь сыграли роль и неизбежное чувство вины за уход от веры предков, и необходимость постоянного мучительного самоконтроля и самоограничения внутри чужой культуры, и глубинное понимание безысходности ситуации, и ощущение того, что всё равно - случись что, тебе припомнят и твое былое еврейство, и нынешнее религиозное ренегатство в отношении твоего же иудейства. Было и осознание того, что ситуация с их крещением всё равно ничего не меняет, ибо для того, чтобы стать своим, необходимо себя таковым - чувствовать. Евреи-выкресты XIX в. окружили себя со всех четырех сторон стенами нового гетто, внутри которого чувствовали себя гораздо более неустойчиво и небезопасно. И вот дети и внуки этой еврейской генерации вознамерились сломать хотя бы одну из этих стен, дабы оказаться вне необходимости соответствовать любой религии, последовательно становясь атеистами и революционерами, уничтожая тем самым необходимость тягостного обсессивного самоконтроля внутри чужих конфессий и культур.

Игорь ЯКУШЕВ, кандидат медицинских наук.
Северный государственный медицинский университет.