Три гостьи из другого мира

Она была крупнейшим мастером пианистического искусства ХХ века. Ее исполнение отличалось глубиной проникновения в замысел композитора, одухотворенностью и силой убеждения, масштабностью художественного мышления. Дух новаторства, свойственный Марии Юдиной, определил ее нетрадиционное прочтение музыкальной классики (намеренные отступления от авторских указаний, касающихся фразировки, темпоритмов, динамики). Основное место в ее репертуаре занимали Бах, Бетховен, Моцарт, Шуберт, Брамс, Стравинский. К творческим достижениям пианистки принадлежит исполнение сочинений Берга, Хиндемита, Шостаковича, Бартока. Ее судьба перекликается с судьбами двух других известных русских женщин.
 
Городская сумасшедшая и поэтесса

Первая - Ксения Петербургская - была городской сумасшедшей, повредившейся в рассудке после смерти своего мужа, обыкновенного чиновника. Она целыми днями неприкаянно бродила по улицам, дворам и площадям столицы Российской империи, называясь именем умершего мужа, Андрея Ивановича, питаясь чем Бог пошлет, уподобившись птицам небесным, которые «...не сеют, не жнут, а сыты бывают». Она стала гостьей в собственном городе, не имея ни собственного угла, ни даже места для постоянного ночлега. Словно птица, утратившая гнездо, которая не знает, где ей приземлиться, Ксения Петербургская осталась одна во всем мировом пространстве, между Землей и Небом, став связующим звеном между ними - тем посланцем, который, несмотря на то что гостит так недолго, напоминает окружающим о чем-то очень важном. После смерти Ксения Петербургская, безумная юродивая, городская сумасшедшая нищенка, была канонизирована, став русской святой, житие которой внесено в святцы, а изображение ее является православной иконой.

Вторая - Ксения Некрасова - была поэтессой, появившейся в столице в середине 1930-х годов и приехавшей в Москву с Урала. Ее странная судьба перелетной птицы, в которой были признание ее поэтического таланта А.Ахматовой, А.Толстым, Ю.Олешей и отсутствие стихотворных сборников, первый из которых -«Ночь на баштане» - появился всего за три года до смерти поэтессы; неприкаянное и полуголодное существование (иногда она не знала, где будет ночевать сегодня и что станет есть завтра) и - счастье творчества, наполненного радостью бытия и искренним оптимизмом, не имеющим ничего общего с широкими белозубыми улыбками плакатов соцреализма; прозвище юродивой и - большой поэтический дар... Она была похожа на Велимира Хлебникова, больного гения русской поэзии, даже тем, что писала свои стихи на случайных клочках бумаги, значительная часть которых оказалась в итоге утраченной. Вот только в наволочке, как Хлебников, она их хранить не могла: у нее не было наволочки.

«Ставила буквы большие
она неумело
на четвертушках бумаги,
в блаженной тоске.
Так третьеклассница,
между уроками, мелом
В детском наитии
пишет на школьной доске», -

написал о ней Я.Смеляков.

Подобно святому Франциску Ассизскому, беседовавшему с птицами и цветами и называвшему их «братьями и сестрами», Ксения Некрасова одушевляла весь окружающий мир, разговаривая с ним и находя с ним общий язык.

«...и шелест буйных трав
мой возвышал язык», -

говорила Некрасова о расширении своего поэтического лексикона, которое давало ей взаимодействие с Природой, общение с птицами, деревьями и облаками. Стихийный пантеизм поэтессы позволял Некрасовой находить сестер и братьев везде, куда бы ни падал ее взгляд, особенно среди птиц, о которых она написала много странных и дружеских строк:

«любит мое поколение
птиц острокрылых...»

Поэтому относилась она к окружающему миру наивно, легко и чересчур по-детски, умея радоваться и удивляться до самозабвения, а если и обижаться, то совсем ненадолго. Может быть, оттого-то ее и считали юродивой, что она могла написать такие слова, как:

«мои стихи...
они добры и к травам.
они хотят хорошего домам.
и кланяются первыми
при встрече...»

Но наряду с этими бесхитростно-детскими искренними словами у Ксении Некрасовой появлялись строки совершенно таинственного происхождения, словно кто-то подсказывал ей эти стихи:

«поэт ходил ногами по земле,
а головою прикасался к небу.
Была душа поэта словно полдень,
и всё лицо заполнили глаза».

И в этих строках обозначалась функция поэта как посредника между миром людей и Небом. «Поэт -флейта, которая делает слышным дыхание Бога», - говорят на Востоке.

Пророк Мухаммад сравнивал поэтов с сумасшедшими: «Не видел ли ты, как они, умоисступленные скитаются по всем долинам, как говорят о том, чего не могут сделать?» (А.Пушкин в «Путешествии в Арзрум» писал: «...увидел... молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке... Он кричал во всё горло. Мне сказали, что это был брат мой, дервиш...»)

Культура ислама традиционно была связана с «мудрым безумством» блаженных, дервишей, находящихся в особых отношениях с Богом и порой преступавших общепринятые правила ислама. Литература ислама сохранила повествования об опьяненных святых, одержимых (маджузуб) Богом до того, что они оказывались не властными над собственным разумом.

И не случайно безумный русский поэт, «председатель Земного шара» Велимир Хлебников, бродя по базарам Персии, ни разу не был обижен суровыми шиитами. «Урус дервиш», - говорили о Хлебникове иранцы, заглянув в его нездешние неземные небесные глаза. Он был и дервишем, и поэтом. Его жизнь, наверное, - лучшее воплощение судьбы Поэта, который, по определению, не может не быть иным по сравнению с людьми, думающими о земных пустяках и говорящими прозой на обыденные темы.

«Степь отпоет», - говорил Хлебников в ответ на опасения близких по поводу опасности его странствий и возможной гибели под открытым небом Азии. Велимир Хлебников -последний русский юродивый, «урус дервиш»:

«Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака!»

Феномен юродства

Он незнаком Западной Европе, это сугубо восточное явление. Восток и Русь имели своих дервишей-юродивых; на Западе их, в худшем случае, сжигали на кострах, а в лучшем - подавали им милостыню, но мистического отношения к ним в рациональной Европе не было никогда. На Руси же и на Востоке человек аскетического образа жизни, доходившего до самоистязания, ведущий себя, как сумасшедший (а нередко и бывший сумасшедшим), воспринимался учителем добродетели. Юродство на Руси возникло приблизительно в XIII в., получив наибольшее распространение в XV-XVI вв. Официальная канонизация юродивых прекратилась во второй половине XVII в. благодаря борьбе с этим явлением Петра I, между прочим, явного и ярко выраженного западника по убеждениям: «Паки обещаваюся притворных беснующих, в колтунах, босых и в рубашках ходящих, не точию наказывать, но и градскому суду отсылать».
 
Идейной базой юродства, видимо, стало изречение святого апостола Павла: «Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие перед Богом». И эта фраза весьма сходна с четырьмя строками Омара Хайяма:

«Тот, кто следует разуму, - доит быка,
Умник будет в убытке наверняка!
В наше время доходней валять дурака,
Ибо разум сегодня в цене чеснока».

Первым русским юродивым был святой блаженный Андрей Царе-градский, живший в X в. в Константинополе, но бывший скифом «по рождению» и уроженцем Новгорода Великого. Андрей оставил мирские заботы после ночного видения и начал служение Богу, приняв вид юродивого. Окружающими он был сочтен сумасшедшим, после чего отправлен в церковь Святой Анастасии, но там продолжал упорствовать в своем призвании, был признан неизлечимым и отпущен из храма, ведя после этого жизнь бродяги и терпя лишения.

Идеальный язык юродивого - молчание, но безмолвие не дает возможности нести функцию общественного служения. Юродивые должны были говорить правителям в лицо правду, «ругаться миру», обличая грехи сильных и слабых, невзирая на общественные нормы бытия, даже и в Храме. Когда Иван Грозный одарил Николу Псковского каким-то подарком, тот в ответ послал ему кусок сырого мяса. Царь заметил, что мяса есть нельзя, так как идет пост. «Да разве Ивашка (это сказано царю) думает... что съесть постом кусок мяса какого-нибудь животного грешно, а нет греха есть столько людей, сколько он уже съел?» - отвечал Никола, причем казнен или наказан не был. (Очевидно внешнее сходство такого поведения с поведением маламатие, «дурных святых» мира ислама, навлекавших на себя гнев окружающих.)

Признаки внешнего и внутреннего сходства между русским юродивым и дервишем-мусульманином и общие черты между, казалось бы, совершенно различными культурами, религиями и этносами, относящимися практически одинаково к этим людям, занимающим какую-то важную нишу в жизни своих народов; сам факт существования юродивых-дервишей на Руси и на Востоке при нераспространенности такого явления на Западе заставляет задуматься о неслучайности этих сближений. Когда речь идет о совпадении глубинном, основывающемся не только на внешнем антураже, но и на сути явления, видимо, можно говорить об известной идентичности не только этих, но и других культурных институтов, ведь обнаружившееся глубокое структурное сходство в такой мистико-магической сфере, как посредничество при общении с Богом, безусловно, свидетельствует о единых корнях и длительном общем пути очень близких этносов...

Кто безумец?

Третья Ксения («Xenоs» по-гречески - гость, чужой, посторонний), - гениальная пианистка Мария Вениаминовна Юдина, родившаяся в еврейской семье и ставшая вопреки революционной моде истовой православной христианкой, постоянно носившая большой крест поверх платья, охотнее разговаривавшая с музыковедами о религии, нежели о музыке, в быту была крайне аскетичным человеком. И этот аскетизм порой принимал чудаковатые формы, заставляющие мемуаристов в первую очередь вспоминать кеды Юдиной, в которых она ходила зимой и летом, а не ее игру. Юдина, например, могла во время концерта оборвать музыку и начать декламировать стихи Хлебникова или Пастернака. «Она совершенно равнодушно относилась к материальному благополучию, раздавая страждущим свои гонорары... сезонная обувь немедленно дарилась. Купленная для нее митрополитом Ленинградским Антонием шуба принадлежала Марии Вениаминовне всего три часа. Однажды она отправилась на ответственный концерт в домашних меховых тапочках... До глубокой старости прославленная пианистка не имела своего угла.

Однажды Сталин, услышав по радио один из фортепьянных концертов Моцарта в ее исполнении, потребовал эту запись для себя. Так как это была прямая трансляция, Юдину срочно вызвали в студию для записи диска в единственном экземпляре. Получив пластинку, Сталин прислал пианистке большую сумму денег, на что Юдина ответила, что жертвует все деньги на православную церковь и станет молиться за то, чтобы Бог простил Сталину его тяжкие прегрешения. И ее не тронули. Как тут не вспомнить реплику Сталина о Пастернаке: «Оставьте в покое этого небожителя!» (Другой вариант этой фразы звучит так: «Оставьте этого идиота в покое!» и совершенно явственно обозначает сакральную близость понятий «небожитель» и «идиот» для человека русской культуры и традиций.) По легенде, после смерти Сталина пластинка моцартовского концерта в исполнении Юдиной была найдена на проигрывателе возле его кровати.

В современном ей мире пианистка казалась неземной, какой-то надмирной гостьей, прилетевшей сюда ненадолго и поэтому не озабоченной обустройством временного быта, более того, чуравшейся того, что мы привычно считаем «жизненными благами». Признаки внешнего благополучия обывателя (дом, машина, дача и пр.) были не просто далеки от круга ее интересов и мыслей, правильнее было бы сказать, что она вообще не мыслила этими категориями. Зачем ей нужна была дача, окруженная штакетником, если Юдина обладала беспредельным миром музыкальной гармонии и могла беседовать с Богом и Бахом!

Разумеется, с точки зрения обывателя, Юдина была странной, чудаковатой, могла даже казаться кому-то юродивой... Но жизнь ее духа, общавшегося с мировой гармонией, для нее была несоизмеримо важнее, чем жизнь тленного тела. С.Лем, иронизируя, где-то сказал: «Человек должен есть, пить и одеваться. Всё остальное - безумие». Современный польский философ, долго притворявшийся научным фантастом, зло и ярко обозначил кредо мещанина-обывателя, а также - гротескные, но отнюдь не нелепые критерии психиатрической диагностики: всё, что не укладывается в пределы обыденных интересов большинства людей, суть сфера интересов психиатрии.

Конечно, если смотреть с этой позиции, Юдина была безумна, ведь ее совершенно не интересовали стандартные «пятизвездочные» ценности обывателя. С ее же точки зрения, приоритеты людей, пекущихся о копченой колбасе и мягкой мебели, вызывали сожаление и сочувствие. И, видимо, она считала человека, пытающегося стяжать земные блага и удобства, бедным безумцем, предпочитающим сиюминутные быстротечные телесные преференции и плюшевый комфорт вечному блаженству и спасению души. Юдина заботилась о душе, а не о теле, оставляя телесной оболочке ровно столько времени и сил, сколько оставалось от главного и важного. А оставалось всего ничего. Она считала, что переписка и дружба с Пастернаком важнее, чем обед и ужин; Бах нужнее, чем валенки зимой; а душевное спокойствие, даруемое религией и верой, несоизмеримо с уютом ухоженной квартиры. Юдина мыслила космически, помня о том, что анатомическая структура человека - лишь временная оболочка души, а душа - только недолгая гостья тела. Вероятно, именно поэтому она и была гениальным музыкантом.

Юдина думала о вечном, презрев сиюминутное и временное, то есть, с точки зрения вечности, ненастоящее и нестоящее. Обычно люди думают ровно наоборот и, вероятно, потому не могут претендовать на гениальность. Однако, видя и встречая самозабвенных творцов, подобных Юдиной, такие люди смутно завидуют «этим безумцам», позволившим себе не помнить о теле, но не забывшим о душе. И подобная неосознанная зависть может превращаться и в глухую неприязнь к человеку, непохожему на абсолютное большинство окружающих, и в радостное ощущение чужого высокого инакомыслия и инобытия, что оказывается несколько сродни сакральному бытию юродивых, всегда почитаемых на Руси Божьими людьми. Это ощущение высоты чужого полета иногда оказывается очень важным событием в жизни обыкновенного обывателя, который вдруг начинает понимать, видя высоту замыслов другого человека, что не всё в жизни следует рассматривать как средство для достижения телесного комфорта. И подобный способ напоминания людям об их душе, возможно, одна из главных функций таких странных и чудаковатых людей, время от времени появляющихся среди нас. Как правило, они гостят недолго, но отпечаток их земной жизни остается навсегда: во Вселенной ничто не исчезает без следа, кроме того, что тленно; а эти гости (или, может быть, посланники) никогда и не думали о телесном, то есть временном. Их всегда более занимали вопросы Вечности.

Юдина оставила отпечаток своего творчества, своего духа там, где другой стремился бы построить гараж. Материя - плохой способ размещения капитала: она слишком недолго существует, распадаясь на молекулы. Дух же, творчество и мысль - вечны и не подвержены тлению.

Игорь ЯКУШЕВ,
доцент Северного государственного
медицинского университета.