Бертольд Брехт - санитар военного госпиталя

Лето 1918 года. Небольшой немецкий город Аугсбург. Студента-первокурсника медицинского факультета Мюнхенского университета Бертольда Брехта мобилизуют в армию и направляют санитаром в военный госпиталь.

Госпиталь расположен на окраине города. Он разместился в здании школы и в нескольких наспех построенных бараках. Почти ежедневно сюда прибывают транспорты раненых и больных, вшивых, голодных солдат, задубевших от окопной грязи. Серо-белесые палаты и грязно-бурые, заставленные койками коридоры начинены до предела страданиями, смертью, кровью, грязью и всяческим зловонием; стонут, кричат, бормочут в бреду; а в немногие тихие часы глухо гудят от тоскливых и похабных солдатских разговоров. Здесь не хватает ни коек, ни лекарств; раны перевязывают бумажными бинтами; белье пожелтевшее, драное. Врачи и фельдшера тупеют, ожесточаются от привычки к чужой боли, от обыденности смерти, от сознания собственного бессилия, от непрерывной усталости.

Он уловил внутренний голос...

Санитар Бертольд Брехт вместе с другими, такими же, как он, таскает носилки с тяжелоранеными, трупы в морг и в прозекторскую, термосы из кухни в раздаточную, моет полы в коридорах, лестницы и загаженные уборные, подает и убирает судна, ставит клизмы. Пишет письма под диктовку слепых и безруких.

Буквально чудом какие-то письма сохранились. Двадцатилетний Бертольд, когда чувствовал, что какое-то письмо ему особенно удалось, переписывал его для себя. Ведь он в этих случаях был не просто писцом, переписчиком, по самой своей удивительно индивидуальной, творческой натуре он не мог не становиться соавтором, и сохраненные им письма, наверное, из разряда именно соавторских.

Из письма ослепшего в бою солдата Германа Йодля: «...Когда не видишь, то, наверное, невольно больше слушаешь, и вот я лежу и слушаю, уже стал различать, где кто лежит, и постоянно пытаюсь представить, кто из говорящих как выглядит. Вот есть тут такой Петер Вайс. Просто молодчина. Постоянно шутит и всем нам поднимает настроение. Вот один из другой палаты к нам зашел, так стал и нас, и сестер уговаривать: «Переведите к нам Петера, а то у нас в палате только о смерти все и говорят».

Едва подлеченных солдат снова отправляли на фронт. Врачи автоматически штамповали: «годен». Однажды один солдат угрюмо пошутил: «Скоро будут из могил вытаскивать в маршевые роты».

Бертольд услышал эту шутку и как будто бы уловил какой-то внутренний голос, который стал произносить слова. Наутро он спрятался где-то в коридоре, чтобы никто не мешал, и стал читать исписанные листки. Первая строчка - заголовок. Сначала было «Баллада о мертвом солдате», но слово «баллада» Брехт зачеркнул и исправил: «Легенда о мертвом солдате».

Так она начиналась:

Четыре года длился бой,
А мир не наступал.
Солдат махнул на все рукой
И смертью героя пал.
 
Над кладбищем стелилась мгла,
Он спал в тиши ночей.
Но как-то раз к нему пришла Комиссия врачей.
 
Врач осмотрел, простукал труп
И вывод сделал свой:
«Хотя солдат на речи скуп,
Но в общем годен в строй».

Первое стихотворение, и сразу - прорыв. В поэзию, в литературу. «В один день, - писал впоследствии известный немецкий критик Генрих Шмидт, - санитар Брехт стал поэтом Брехтом».

Уже через неделю не было в госпитале санитара, который бы не знал наизусть «Легенду о мертвом солдате». Распространяется она, как раньше говорили, «в списках» с невероятной быстротой. В госпитале, который рядом с брехтов-ским, ее выучивают еще быстрее, буквально за день.

Солдаты, возвращающиеся на фронт, берут ее с собой, а в письмах с фронта своим подругам цитируют ее чуть ли не целиком. А у ее автора, пока еще не поэта, не драматурга, а санитара Бертольда Брехта время буквально сократилось на одну часть суток. У него теперь нет ночи. По крайней мере для сна.

Как будто прорвалась, сметая все на своем пути, творческая плотина, и год 20-летия (1918-й) становится для санитара Брехта годом его истинного творческого рождения. Следующая ночь в госпитале и... следующая баллада. О любимом своем поэте XV века французе Франсуа Вийоне.

Господской пищей редко тешил плоть,
Ни разу не был кумом королю,
Ему случалось и ножом колоть,
И голову засовывать в петлю.
Свой зад поцеловать он предлагал конклаву,
И всякая жратва была ему по нраву.

Вот как сам Брехт вспоминает то время: «Я медик по образованию. Мальчишкой я был мобилизован на войну и оставлен при госпитале. Я бинтовал раны, мазал их йодом, ставил клизмы, делал переливание крови. Если бы врач приказал мне: «Брехт, ампутируй ногу!», я бы ответил: «Слушаюсь, ваше благородие» и отрезал бы ногу. Если бы мне сказали: «Брехт, трепанируй!», я бы взломал череп, залез в мозги. Я видел вплотную, как наспех чинят человека, чтобы скорей отправить его снова в бой».

Вечерами, дома, под аккомпанемент банджо Брехт пронзительным клекотом пел свои стихи на свою же музыку.

От него попало всем

Гитлеровский переворот Брехт не принял сразу. Ну а коли уж он был поэтом, писателем, драматургом (в придачу еще и режиссером, основателем ставшего на весь мир знаменитым Берлинского театра), то, конечно, крепко высмеивал Гитлера и его окружение в своих произведениях. Вот, кстати, блестящие брехтовские характеристики гитлеровских сатрапов. О Геринге:

Толстяк рейхсмаршал, шут, палач, пройдоха,
Безжалостно ограбивший полмира,
Хоть в Нюрнберге и посбавил жиру,
Все ж выглядел еще совсем не плохо.

или:

А Риббентроп? И этот плут прожженный,
Шампанским торговавший и собою..
.
Досталось от Брехта и тесно связанному с Гитлером немецкому промышленнику Шахту:

Был долговязый Шахт версты длиннее,
В него, как в пропасть, сыпались без счета
Все наши деньги... Что ж, пусть у банкрота
Еще длиннее вытянется шея.

(После Нюрнбергского процесса у Шахта шея длиннее не вытянулась - ему дали пожизненное тюремное заключение.)

Шахту «посвятил» Бертольд Брехт и еще одно стихотворение -«Войну осквернили».

Оперирует он в своей поэзии и вымышленными героями. Гаше-ковского Швейка Брехт переносит из Первой мировой войны во Вторую мировую. Его жена по пути марша бравого солдата по Европе получает от него посылки. Сначала все идет очень даже неплохо:

Что получила в посылке жена
Из древнего города Праги.
Из Праги прислал он жене башмаки.
Нарядны, легки
Ее башмаки
Из древнего города Праги.

А дальше, изо всех столиц шлет вермахтовский солдат жене подарки: из Варшавы - рулон полотна, из Осло - мех на шапочку, из Роттердама - шляпку, из Брюсселя - кружева. А вот куплет о том, какая посылка пришла к ней из России.

А что получила в посылке жена
Из далекой холодной России?
Из России прислал он ей вдовий наряд.
Вдовий наряд
Прислал ей солдат
Из далекой холодной России.

Вообще, фронтовая поэзия Брехта может спорить только, пожалуй, с творчеством нашего замечательного поэта Константина Михайловича Симонова.

Предчувствие трагедии

И есть в брехтовских фронтовых стихах одно совершенно потрясающей силы послание - «Немецким солдатам на восточном фронте». Стихотворение датировано 1942 годом, когда уже в начале зимы всем здравомыслящим людям с каждым месяцем становилось все яснее: для немцев Сталинград будет страшной трагедией. И смелые стихи немца Бертольда Брехта - об этом.

Погибнем среди лесов,
у замолкших орудий,
Погибнем на улицах и в домах,
Под гусеницами у дорожных обочин,
Погибнем от рук мужчин, женщин, детей,
От голода, от стужи ночной.
Погибнем все до последнего,
Сегодня погибнем или завтра утром,
И я, и ты, и наш генерал.
Погибнем все,
Кто пришел сюда разорить
Созданное людьми труда.

И как тесно соприкасается с этими стихами «Песня немецкой матери»! Брехт обладал удивительным качеством - и в поэзии, и в драматургии он удивительным образом умел передать женскую природу, женскую душу. Ведь не случайно им были созданы такие яркие образы, как Тереза Карар или мамаша Кураж. Колыбельная мамаши Кураж над мертвой дочерью в пьесе (а, конечно, правильнее было бы назвать ее трагедией) «Мамаша Кураж и ее дети», может быть, самая страшная, а потому и самая великая колыбельная. Напомню, мамаша поет ее мертвой дочери:

Шелестит солома.
Баю, баю, бай.
Соседские дети
Хнычут пускай.
Соседские - в лохмотьях,
В шелку - моя.
Ей платье ангелочка
Перешила я.

Баю, баю, баю,
Спи, детеныш мой.
Один остался в Польше,
Где-то другой?

Медик, поэт Бертольд Брехт умер, работая уже как режиссер над последней своей пьесой «Жизнь Галилея». Если я начал с легенды о мертвом солдате, то как же не завершить статью монологом из легенды о Галилее. На самом деле - монологом Брехта, который великий философ, поэт и драматург вложил в уста великого ученого.

«Я предвижу, что еще на нашем веке об астрономии будут говорить на рынках. Даже сыновья торговок рыбой будут ходить в школу. И жадным до всего нового людям наших городов придется по душе, что новая астрономия заставила двигаться также и землю. До сих пор всегда были уверены в том, что небесные тела укреплены на кристаллическом своде и поэтому не падают. А теперь мы набрались смелости и позволяем им свободно парить в пространстве, ничто их не удерживает, и все они движутся по великим путям, так же, как и наши корабли. Ничто их не удерживает в стремительном движении. И земля весело катится вокруг солнца, и торговки рыбой, купцы, князья и кардиналы, и даже сам папа катятся вместе с ней».

Юрий ЗАРАНКИН.
Москва.