Контролирующие органы

Музыканты и дирижеры часто живут долго, гораздо дольше, чем прочие люди. Медицина пытается объяснить этот непреложный факт тем, что постоянное пребывание в гармоничной звуковой среде благотворно влияет на организм (мол, даже и помидоры лучше растут под музыку Моцарта, вспоминаются при этом и надои молока). Объяснение, конечно, не лишено оснований, но здесь не все так просто...

Наркотики как ширма

Великий русский пианист Владимир Софроницкий (1901-1961) непревзойденный исполнитель Ф.Шопена, Р.Шумана, А.Н.Скрябина (дочь которого некоторое время была женой музыканта) и Ф.Листа, был наркоманом. Его не слишком многочисленная аудитория хорошо знала об этом обстоятельстве. Иногда прямо на сцене пианист подносил к носу ослепительно белый платок, и посвященные знали: музыканту требуется порция кокаина. Такое поведение казалось почти вызовом советской действительности, выглядело почти открытым бунтом против нее.

Софроницкому было позволено многое. Первый cольный концерт он дал еще в 1919 г. и с тех пор выступал с неизменным успехом, хотя со временем всё реже и реже. Пианист стал олицетворением музыканта-романтика. Женщины Ленинграда из-за него бросали семьи. Его исполнительская магия была несравнима ни с чем. Исполнение Софроницким Шопена и Скрябина считалось эталонным. В 1942 г. пианиста вывезли из блокадного Ленинграда, и с той поры он формально стал москвичом, фактически оставшись человеком петербургской культуры и манер. В 1943 г. он был удостоен Сталинской премии, а в 1945-м генералиссимус взял его с собой на Потсдамскую конференцию. Казалось бы, эти события вводили Софроницкого в обойму людей, намертво ассоциированных с режимом, входящих в тот неширокий круг, который был не то чтобы гарантирован от репрессий, но, по крайней мере, находился на некотором расстоянии от них. (Хорошо известно, что абсолютной гарантии неприкосновенности в эти годы не было ни у кого, но артисты высокого уровня всё же находились в относительно безопасной зоне, и репрессии касались их реже, чем прочих категорий советских граждан.) Однако в 1948 г. началась травля Д.Д.Шостаковича и некоторых других композиторов, обозначившая то очевидное обстоятельство, что священных коров в СССР нет и быть не может. Сам Софроницкий, по воспоминаниям его сына, однажды воскликнул: «Не могу играть! Мне всё кажется, что придет милиционер и скажет: «Не так играете!»

Все-таки наркомания Софроницкого была не только протестом. Она стала еще и той ширмой, за которую пытался спрятаться этот великий музыкант, уходя от реальности. Его наркотический кайф, подобно алкоголю для Шостаковича, стал той иллюзорной перегородкой, которая иногда позволяла думать, что голодный тигр, сидящий в одной клетке с музыкантом, отделен от него непреодолимой преградой, хотя их разделяла лишь бамбуковая штора... Зависимость от власти Софроницкий заменил на наркотическую зависимость.

Пианист уходил всё дальше и дальше в своем стремлении сделаться незаметным и неинтересным для того самого «милиционера». Он стал гораздо реже гастролировать, в конце концов отказавшись от любых публичных выступлений. С определенного времени его можно было услышать только в маленьком зале музея-квартиры А.Н.Скрябина.

Софроницкого сравнивали с Байроном, Гамлетом, Блоком, доктором Живаго, считали персонажем Достоевского... Да, всё это очень близко и так похоже на правду. Но этот романтический персонаж был еще и человеком, смертельно и навсегда напуганным близко ходящей смертью, из-за которой его саморазрушающая аутодеструкция наркомана стала прочной моделью повседневного поведения пианиста. Софроницкий аннигилировал сам себя. Он так стремился съежиться, сократиться, спрятаться, стать незаметным и неинтересным для власти, что только его смерть как естественный результат такого поведения, ускоренная самим музыкантом, стала для него окончательным избавлением от страха перед «милиционером», который теперь уже никогда не смог бы прийти за ним, превратив виртуальный ад его бесконечного ожидания в ужас реального концлагеря. Пианист предпочел медленную смерть от наркотиков, позволявшую сохранять какие- то иллюзии по поводу собственной безопасности, естественной смерти, но наступающей после долгих лет жизни в атмосфере бесконечного страха. Софроницкий прожил всего 60 лет в отличие от многих коллег-музыкантов - долгожителей в искусстве.

Депрессия как цензура

Тезка и почти ровесник Владимира Софроницкого Владимир Горовиц (1904-1989) прожил значительно дольше своего коллеги, несмотря на то что американский пианист был психически неуравновешенным человеком, и это еще очень мягко сказано.

Его маниакально-депрессивное расстройство с выраженным ипохондрическим компонентом вынуждало пианиста неоднократно в течение жизни надолго прерывать концертную деятельность - на высоте творческого подъема, популярности и успеха. Горовиц опасался, что его участившийся хронический колит может дать обострение именно в момент концерта и это уничтожит его не только как музыканта, но и как личность. Третий перерыв в публичных выступлениях пианиста произошел в начале 1980-х годов: лекарственная зависимость, случившаяся из-за массивного приема транквилизаторов, которыми Горовиц лечил депрессивные эпизоды своей патологии, снова прервала его концертную деятельность, теперь на полтора года. Если для Софроницкого органами, контролирующими и ограничивающими его творчество, оказались репрессивные институты социалистической системы, то для Горовица таким ограничителем стала система его собственного желудочно-кишечного тракта. Советский пианист вынес свой ограничитель вовне, отдав государству право и ответственность контролировать собственную творческую свободу, а американский музыкант поместил аналогичный ограничитель внутри самого себя, делегировав свою творческую цензуру собственной ипохондрической   депрессии   и своему психосоматическому расстройству (хроническому колиту). Но в обоих случаях суть происходящего заключалась в том, что и советский, и американский пианисты соотнесли ощущение собственной несвободы с теми органами, которые, по сути, не могут отвечать за внутренний психический разлад или конфликт личности, а следовательно, не могут и повлиять на него.

При этом и Софроницкий, и Горовиц пытались решать свою проблему, по существу, правильно: первый - за счет кокаина (имеющего выраженное психотропное действие и позволяющего достигать определенных эмоциональных преференций), второй - с помощью транквилизаторов, лекарств, как раз для этого и существующих. Но парадокс заключается в том, что эти препараты не могут оказывать влияния ни на общество (казус Софроницкого), ни непосредственно на кишечник (казус Горовица). Поэтому эффект интуитивно найденных снадобий осуществлялся исключительно за счет психотропного действия порошков и таблеток, применяемых обоими музыкантами.

Ни одного человека нельзя более освободить извне (пусть даже волевым решением партии или правительства), чем он сам чувствует себя свободным - внутренне. Точно так же нельзя его и поработить - в большей степени, чем он сам уже готов ощущать себя несвободным. И Софроницкий, и Горовиц были зависимыми людьми. Такими их делал внутренний конфликт с собственной личностью, мимикрировавший под фобию, превратившуюся в невротическую браваду (Софроницкий) и депрессивную ипохондрию (Горовиц). И этот конфликт в итоге вынудил обоих музыкантов заниматься клиническими масками своей пограничной психической патологии, а не ее сущностью, что в итоге привело обоих к наркотической или лекарственной зависимости.

Кокаин значительно более опасен для организма, нежели любые транквилизаторы. Может быть, именно поэтому человеческий и творческий век Владимира Горовица оказался гораздо длиннее, чем у Владимира Софроницкого, хотя оба они постоянно слушали и исполняли прекрасную и гармоничную музыку. А может быть, дело и в том, что кокаин, в отличие от транквилизаторов, всё же не может считаться психотропным лекарством, поэтому следует признать непреложным фактом то обстоятельство, что Горовиц лечился и вылечился, а Софроницкий, увы, нет. И наконец, казус Горовица выгодно отличался от казуса Софроницкого еще и тем, что американский музыкант не вынес собственную патологию за пределы своего организма, оставив ее своему кишечнику, и в итоге получилось так, что он лечился от одного заболевания, но лекарство-то оказалось эффективным и универсальным при другой патологии.

Оба эти случая двух великих пианистов говорят о том, что лечить им, как оказалось, надо было психику.

Игорь ЯКУШЕВ,
доцент Северного государственного
медицинского университета.
Архангельск.