Мою жизнь продлили наши хирурги

В этом году прославленному фотокорреспонденту, фоторепортёру, фотохудожнику, одному из ярчайших журналистов XX века, и одному из последних репортёров политического репортажа советской империи и просто хорошему человеку Владимиру Мусаэльяну - 80 лет, из которых почти 60 он посвятил центральному агентству ТАСС.

Готовясь к интервью с ним, думала, какие можно задавать вопросы человеку, который работал с Хрущевым, Брежневым, Андроповым, Черненко, Горбачёвым, Ельциным, Путиным. Вся его жизнь - это уже история. Интервью удается, когда человек тебе нравится и ты находишь его привлекательным, интересным. Именно так произошло при встрече с Мусаэльяном - море обаяния, ум, харизма. Наша встреча состоялась в кабинете Владимира Гургеновича в здании ТАСС. Кабинет его напоминает музей: всюду фотографии, да ещё какие…

 

- Как вы стали заниматься искусством фотографии, и как начался профессиональный путь в этой сфере?

 

- Заниматься серьёзно фотографией я не думал. Отец привез с фронта любительскую камеру фирмы «Zeiss Contax». Он сам увлекся фотографией, и меня привлек к этому. Мы тогда жили в Марьиной Роще, где в сарае устроили с ним лабораторию. Делали фотографии и радовали соседей, родственников и друзей. После окончания школы с одноклассником решили поступать в МАИ, хотя с математикой не очень дружили. Провалили экзамены. И пошли работать на авиастроительном заводе.

 

Однажды в журнале «Советское фото» прочел информацию о том, что Валерий Генде-Роте (советский фотограф, мастер портрета и фоторепортажа), с которым я потом подружился, ведет рубрику для фотолюбителей и ждет от них фотографий. Я набрал десяток своих работ и послал в журнал. Отобрали и напечатали две. И почти одновременно с выходом номера с моими снимками - звонок из фотохроники ТАСС с приглашением приехать на встречу с главным редактором агентства и журнала «Советское фото» Николаем Кузовкиным. Он предложил стажироваться у них. Я не верил своим ушам. Раздумывать не стал и сразу согласился. Узнав, что на заводе  получаю 2 тыс. руб., он немного был удивлен. «У нас таких ставок нет. Можем предложить только 410. Вы подумайте». А у меня семья, дочка родилась. Но я раздумывать не стал и сразу ответил, согласен. Когда пришел домой, сказал жене, так она со мной долго не разговаривала. Тесть вообще ругался. Был конфликт. Но меркантильная сторона вопроса меня вообще не интересовала.  И в 1960 г. я был зачислен в штат Телеграфного агентства Советского Союза. Так фотография стала моей профессией.

 

По субботам были летучки, собиралась вся редакция. Говорили о прошедшей неделе, и обсуждалось кто и что

будет делать на следующей? Я ничего не понимал. На заводе все понятно, а тут. Ковригин сказал: «Подожди, узнаешь».

 

За мной закрепили съемочные объекты, среди них были МХАТ (моя дружба с его главным режиссером Олегом Ефремовым продолжалась долгие годы), Музыкальный театр им. К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко, гуманитарные факультеты МГУ, Университет дружбы народов им. П.Лумумбы, где я подружился с его первым ректором С.Румянцевым, и много других. Когда я пришел в редакцию, все репортеры были военных лет и только сняли гимнастерки. Моим учителем был Вадим Ковригин - личный фотограф Сталина. За какой-то неудачно снятый кадр тот отсидел 5 лет в местах не столь отдаленных. Я застал еще Петра Оцупа, мастера исторической фотографии,  который снимал Ленина.

 

Как корреспондент фотохроники ТАСС я побывал во всех географических точках страны, дрейфовал на льдине станции «Северный полюс-12», находившейся в 100 км от географической точки Северного полюса, изнывал от жары в городе Кушке, снимая советских пограничников на границе с Афганистаном, это было еще до ввода советских войск туда. Снимал высадку морского десанта на самой западной точке СССР Балтийске и любовался красотами Камчатки на Дальнем Востоке. Побывал во многих других странах мира. Дважды пересекал экватор. Плавал вокруг Европы. Где только не довелось побывать… Уникальные снимки, сделанные в Японии, выпросило у меня крупнейшее информационное агентство «Киодо Цусин».

 

За космос в Фотохронике ТАСС отвечал Валентин Черединцев, служивший во время войны фронтовым почтальоном. Он пропадал в Звездном с утра до ночи. Не доверяя никому, сам проявлял пленки, сам печатал фотографии, сам привозил их в редакцию в конвертах с сургучными печатями и хранил в личном сейфе с единственным ключом. И в конце концов на почве секретности помутился рассудком.

 

Руководству Фотохроники позвонили из КГБ: «Что там с вашим Черединцевым творится? Только что от него странный звонок был: «Никого в моей смерти не вините, ухожу из жизни добровольно». Я и еще двое ребят рванули к Валентину домой. Слава богу, успели вовремя. В Боткинской больнице он скоро пришел в себя. Позвонил руководству: «Больше в Звездном работать не буду. А ключи от сейфа отдам только Мусаэльяну. Лично в руки». «Езжай в больницу! - распорядилось начальство. - Теперь тема космоса – твоя». Попытался воспротивиться: «Зачем мне это нужно?! Работа в режиме строгой секретности, статус невыездного? Не хочу!» Но, мало ли кто из нас чего не хочет... Пришлось ехать. Отдавая ключи, Валентин сказал: «Я тебе доверяю, и в Звездном тебе будет хорошо!» Так я стал курировать Космос. Видел, как готовились к полетам в космос наши первые экипажи. Моя тогдашняя работа была настолько засекречена, что все пленки «компостировались» спецслужбами прямо на Байконуре. Дружил со многими космонавтами.

 

- Прежде чем стать фотографом, нужно быть художником? То, что видит фотограф, не дано уловить любому?

 

- В первую очередь это, конечно, работа со светом. В любом жанре фотографии он является основным инструментом для получения выразительного изображения. Художник может составлять композицию годами, а нам надо делать это за секунды. В своё время лекции о композиции во ВГИКе профессора Лидии Дыко дали мне очень многое.

 

- Вы известны в первую очередь как фотограф, который снимал известных людей. Кто был первым, кого вам удалось запечатлеть?

 

- К Хрущёву я пришел еще мальчишкой в 22 года. Официальный портрет его снимали 17 камер. В то время среди них была жесткая конкуренция. Труд был очень тяжелый и ответственный, поэтому на политическом репортаже мало кто оставался. Однажды пришлось снять и семью Хрущёва.

 

- Знаю, вы были личным фотографом Леонида Ильича Брежнева?

 

- В 1969 г. я был в Казахстане по случаю награждения республики орденом. Уже собираюсь домой, звонит мне мой генеральный директор Валерий Замятин: «Найди Рябенко, начальника личной охраны Брежнева, ты летишь вместе с Леонидом Ильичом по нашим республикам». Я говорю, у меня и пленок нет. «Собери, возьми у друзей». Почти месяц летал с Леонидом Ильичом. В самолете его сопровождало 10 человек постоянно, и я среди них. Крутился перед его глазами, он видел во всех газетах мою работу и мою фамилию. После возвращения в Москву я опять почти не отходил от него, как только съемка - меня опять отправляли. Если выезд, я опять с ним в полете. Так прошло полгода. Но меня он не замечал.

 

В конце концов я пришел к Замятину и говорю: «Леонид Митрофанович, освободите меня. Ведь я космосом занимаюсь, мне надо там работать». А Замятин мне говорит, потерпи еще немножко, может, он к тебе присматривается. И правда, вскоре я стою в сторонке и слышу: «А где Володя Мусаэльян? Что-то я его не вижу...» И выговорил так четко мою фамилию, которую даже наборщики перевирали. И я понял, что он меня признал. Так продолжалось почти 14 лет, скорее 13 с небольшим. Жизнь была подчинена ритму его жизни, его работе. Я постоянно был с ним, от зари до зари. Все годы я трудился без выходных, без отпусков. Работать с Брежневым было интересно. Часто он даже помогал во время фотосъемок. Я изучил все его жесты, повороты, артикуляцию.

 

- А почему Брежневу необходим был личный фотограф?

 

- Личный фотограф вхож в семью. Леонид Ильич как-то мне говорит: «Знаешь, Володя, Виктория Петровна просит тебя снимать правнучку на даче в Заречье». Я вздрогнул. Одно дело - с ним работать, а другое - с семьёй. Но ничего, всех поснимал. Познакомился со всеми, и с дочкой, и с внучкой, и с их мужьями, сыном. Виктория Петровна звала меня Вовушка. Как-то летом она мне говорит: «Вовушка, сними мой портрет». «Но я ведь вас уже снимал?!» Вдруг она выходит в зимнем меховом пальто и зимней шапке летом. «Виктория Петровна – это что?» «Вова, ты знаешь, а если я помру зимой, где ты такую фотографию возьмешь?»

 

Случались и непредвиденные моменты в поездках. Во время визита Брежнева в Польшу проходила церемония возложения венка к памятнику советским воинам. Венок несли военные, следом шел Брежнев. Вдруг он вскочил на высокую гранитную ступеньку, но потерял равновесие и начал падать назад. Прямо на камни! А рядом с ним никого, кроме меня, не оказалось. Я бросил фотоаппарат, схватил Брежнева за руку, удержал. Леонид Ильич резко вырвал руку: «Мне же больно». А вечером подозвал меня и поблагодарил, «спасибо тебе большое, ты меня просто спас».

 

- А как Леонид Ильич относился лично к вам?

 

- Вот только один пример. У меня в 41 год случился инфаркт. 1981 г., пятница, я оказался в больнице с трансмуральным инфарктом. Два дня никто не подходил, инфаркт разрастался. Были выходные, и дежурил только молодой врач. Об этом узнал Леонид Ильич, тут же позвонил начальнику четвертого управления Минздрава академику Е.Чазову, а тот немедля отправил в больницу № 36 за мной специализированную машину, и меня перевезли в ЦКБ. Там я провел 70 дней в интенсивной кардиологии. Затем еще 26 дней в санатории имени Герцена. Меня почти 100 дней не было дома. В последние дни я уже просто изнывал без работы. Но, когда, выписавшись, доложил Леониду Ильичу, что готов приступить к обязанностям, он мне сказал: «Сначала поедем на море. У меня как раз тоже несколько свободных дней образовалось. Плавать тебе пока рановато, но свежим воздухом подышишь, фруктов поешь. Это ж не дело: в сорок один год — и обширный инфаркт!»

 

После этого прошло 11 лет. В начале 90-х мне потребовалась срочная операция на сердце. Без одышки не мог пройти уже и десяти шагов. В 1993 г. Евгений Чазов положил меня в еще недостроенный кардиологический центр, где мне делали баллонирование сосудов. Этого хватило на 3 года. А в 1997 г. я попал к профессору Юрию Белову, ныне академику РАН, директору Российского научного центра хирургии им. Б.В.Петровского. Его снимал наш репортер Игорь Зотин, и я попросил показать ему мой эпикриз. Белов сам приехал ко мне в редакцию и сказал: «Владимир Гургенович, я сейчас на месяц улетаю в США на стажировку к Дебейки, приеду - разберемся». И, вернувшись, сделал мне аортокоронарное шунтирование, с которым я проходил 14 лет, до 2011 г. Второй раз он отказался мне делать операцию. Как мне сказала лечащий врач: «Вы задружились».

 

Тогда я обратился к Чазову, с которым мы дружим много лет. И уже вторую операцию делал Ренат Акчурин. Этим докторам, которые возвращали меня в строй, буду благодарен до конца дней.

 

- Каким Брежнев был лично для вас?

 

- Он смотрел на тебя - и лгать ему было нельзя. Видел тебя насквозь. 18 лет руководить страной - это непросто. А еще Леонид Ильич был человеком благожелательным. Я его любил за отношение к людям. За столько лет работы он ни разу никого не унизил.

 

К фотографии Леонид Ильич относился серьезно. Он был очень фотогеничен, обаятелен. И за своей внешностью следил. Брежнев видел в фотографии часть политики и умело этим пользовался. Обычно отбирали в прессу официальные снимки. Неофициальные откладывали в папку не для печати. В 1971 г. он собирался с рабочим визитом во Францию. И тут Брежнев попросил у меня его снимки посвободнее. Долго перебирал. Особенно понравился тот, на котором запечатлен на палубе яхты в темных очках и спортивном костюме: «Я здесь как Ален Делон!» Восемь кадров переслали в агентство Франс Пресс. Приезжаем во Францию - эти снимки во всех газетах и журналах.

 

Есть снимок, где запечатлен Брежнев и Владимир Щербицкий, которого он пророчил в преемники. Леонид Ильич

хотел, чтобы после него был Щербицкий, а не Андропов, как многие думают. Я оказался невольным свидетелем разговора Леонида Ильича с секретарем ЦК Иваном Капитоновым, занимавшимся кадровыми вопросами. «Видишь это кресло? - спросил Брежнев, показав на свое место. – Оно для Щербицкого (член Политбюро, первый секретарь ЦК компартии Украины. – прим. ред.), так что кадры подбирай соответственно».

 

- Какие привычки вы приобрели, работая с Брежневым?

 

- Приходилось много за рулем сидеть. Как мы носились из Завидово! Ездил я в Кремль на своей машине 7474 МКЖ, черная «Волга» с фонарем, сиреной, телефоном, я был крутой парень (улыбается). Еще у меня был «Опель Рекорд». Приз от немцев. В 1974 г. отправил на международную выставку пять фотографий Леонида Ильича во время посещения им Малой земли. И западногерманская фирма присудила мне первую премию и этот автомобиль. Леонид Ильич, увидев машину, погладил ее крыло и пошутил: «Хорошая, но четыре колеса - мои».

 

- И в Кремль на ней ездили?

 

- Это нет! В Кремль даже Леонид Ильич на иномарке никогда не ездил. Вот в Завидово садился в свой любимый «Роллс-Ройс» и ехал на охоту. А так - только в «карете» своей страны! Это была его реклама отечественного производителя.

 

Еще из привычек научился быстро есть. Генсек обедал в командировках за восемь минут. И я первое время выходил из-за стола голодным. Потом приспособился. И до сих пор ем быстрее всех...

 

- А были курьезные моменты в работе?

 

- Был случай во время приезда Никсона. (Кстати, у меня есть фотография, на которой Брежнев меня представляет Никсону как личного фотографа, и я с президентом США здороваюсь за руку.) Подготовили всю аппаратуру. Репетировали, сколько минут я пробегу до здания, где сделаю проявку. Все рассчитывали по минутам. Он приземлился, я снял рукопожатие у трапа и почетного караула, и через 5 минут снимки ушли в эфир.

 

А уже на следующий день идет встреча тет-а-тет. Никого нет. Я подхожу к Леониду Ильичу и спрашиваю: «Можно снять?» Конечно, снимай. Леонид Ильич и Никсон сидят напротив друг друга. А переводчик Сухадрев сидит как бы между ними. Если снимать с конца стола, то переводчик получается главный, он сидит прямо по центру. Я к нему подошел и говорю, мне твоя голова мешает, подвинься. В общем, он стал переводить, вытянув шею. Снимок сделан. В это время Замятин проводил брифинг с американскими журналистами. Я приезжаю на брифинг с этой единственной фотографией, кроме меня встречу никто не снимал,  подхожу к нему и показываю ее. Он посмотрел и как начал меня ругать, что за фотография, сидят двое за пустым длинным столом, что, не мог другой ракурс найти. И все это через громкую связь. Все это слышат.  В этот момент протягивается лохматая рука американца, берет эту фотографию со стола и бежит из зала. Я выскакиваю из президиума, догоняю его, а я в то время был крепким парнем, скрутил его, вырвал фотографию, короче мы ее разорвали. В этот момент по громкой связи Л.Замятин говорит: «Володя, передай на весь мир».

 

Ночь не спал, все переживал. Опозорил меня Л.Замятин. На следующее утро проходит консультативная встреча делегаций, входит Леонид Ильич с газетой и говорит: «Леня, посмотри какую Володя снял фотографию, мы сидим за одним столом, пустым, никого нет, и разговариваем на одном языке». Я вздохнул и успокоился.

 

Был случай, когда должен был прилететь президент Алжира Хуари Бумедьен, выполняющий посредническую миссию между воюющими сторонами. Время прилета было неизвестно. Визит строго засекречен. И мы договорились, как только он приземлится, мне позвонят. Но позвонили, когда они выехали уже из аэропорта Внуково. Я выскочил из дома, с проспекта Мира, ехал с бешеной скоростью, по встречной. А это был декабрь, холод, снег, гололед. За мной погналась милицейская машина. А я уже на Кремлевской набережной, еду к Боровицким воротам. И сирену включил, и машу им кулаком, и думаю, только бы не обогнали. Подъезжаю к Боровицким воротам, там меня пропускают, берут под козырёк... Я забегаю в здание, а там председатель Президиума Верховного Совета СССР Подгорный уже с Бумедьеном стоят у лифта. Я бегом поднимаюсь по лестницам, а третий этаж в Кремле - это то же, что шестой у нас. Добежал, у меня язык вываливается. Первый заскочил в кабинет и снял, правда, руки дрожали. А на следующий день начальник отдела дорожной службы КГБ полковник Леваков приносит «телегу», два милиционера написали на меня рапорт, но, самое главное, в конце написали: «Нарушитель скрылся в Кремле, через Боровицкие ворота».

 

Есть фотографии, которые лежали 40 лет у меня и я их раскрыл только на 100-летие Леонида Ильича, а есть много вещей, о которых до сих пор молчу. Лучше не говорить.

 

- А когда раскроете их?

 

- Думаю, никогда, это уже уйдет со мной.

 

Особенно когда началась горбачевская эпоха… развенчивать стали все. Это был ужасно. Брежнев вообще был против кандидатуры Горбачева, чтобы его брали сюда. Умер Кулаков, секретарь ЦК по сельскому хозяйству, место было свободно. И Андропов настоятельно просил его, чтобы секретарем ЦК сделать Горбачева. Леонид Ильич категорически отказывался. Тот подключил Суслова к этому делу. Они ведь вместе отдыхали у него на Ставрополье. И уговорили. «Ну, берите, не велика должность». Он как чувствовал. Он видел людей насквозь. С ним врать было невозможно, просто нельзя.

 

- За каждой фотографией какое-нибудь событие, а есть среди них такое, о котором вы часто вспоминаете?

 

- Фотографии действительно связаны с разными событиями и интересными личностями, это и портрет К.Симонова, и академика А.Леонтьева, и М.Сарьяна, и О.Басилашвили. Снимков много хороших и не очень. У меня нет любимых и нелюбимых фотографий, но есть фотографии, которые мне снятся.

 

Леонид Ильич был хорошим охотником, и я часто сопровождал его во время охоты. Однажды в Залесье на нас двинулись зубры, а это были зубры с Беловежской пущи, привезли их целое семейство. Я устроился повыше на куче валежника, чтобы сделать хороший кадр. Вдруг раздался страшный топот, от которого, казалось, задрожала земля. Вытянув шею, я увидел, что на генсека мчится это семейство зубров! «Леонид Ильич... — в голосе начальника охраны звучал такой ужас, что у меня по коже побежали мурашки, — вы только не стреляйте и не двигайтесь...» Зубры промчались в трех метрах от Брежнева, а у него на лице ни один мускул не дрогнул. Отыскав меня глазами на куче валежника, Леонид Ильич спросил: «Ты снял?» - «Нет». Какое там «снял», когда я даже пошевелиться боялся — вдруг эта громадина, увидев блик объектива, кинется на нас! Потом Брежнев, вспоминая этот случай, подтрунивал надо мной: «Володя при виде зубров от страха в какой-то муравейник зарылся!»

 

- Знаю, вы были непосредственным участником событий 1993 г.

 

- Да, кстати, второй инфаркт я заработал после расстрела Белого дома. Я сцепился с танкистом, который стоял на мосту и стрелял по нему. «Что ты вытворяешь? Я иду из Белого дома. Там женщины, я только оттуда». «У меня приказ». Я снял этот первый выстрел по Белому дому и, когда шел от танка через мост, думал: «дойти бы мне живым», потому что снайперы сидели везде. Я один и танк. Они в броне сидят, а я в плаще. Но что меня больше всего поразило, стояли на мосту зеваки, наблюдали, как все это происходит. Пришел домой, а живу я на Красной Пресне, мои лежат на полу, потому что пули в окна попадают. А утром проснулся с инфарктом.

 

- А чем сейчас занимаетесь?

 

- Являюсь советником, даю консультации, на летучках присутствую, молодежью занимаюсь. Приглашают на выставки, в жюри. По возможности большей частью живу загородом, на даче.

 

- У вас осталось много фотографий, которые вы не опубликовали. Как вы ими распорядитесь?

 

- Сейчас я работаю над своим архивом. Просто фотографии мало кому интересны, они обязательно должны быть описаны. Надо все успеть описать. Это останется моя маленькая толика в истории нашего государства.

 

- Кого из знаменитостей было сложнее всего фотографировать?

- Фотограф должен симпатизировать своему герою. Если не любить, то хотя бы, чтобы он ему нравился. С Андроповым было очень тяжело. С ним всегда были стрессовые ситуации. Я только начинаю устанавливать камеру, а он пристально смотрит и через несколько минут спрашивает: «Ну, ты снял?»

 

А была фотография, из-за которой я не успел доехать до ТАСС, как меня уволили. Это встреча Ю.Андропова с генеральным секретарем ЦК Болгарской коммунистической партии Тодором Живковым. Снял как раз их рукопожатие, снимал только я, телевидение тогда не пускали. А когда отдавал фотографию своему главному редактору, Портеру, попросил не давать её. Прихожу домой, смотрю телевизор, и там показывают именно эту фотографию. У меня екнуло все, интуитивно все предполагал, все чувствовал.

 

Короче, утром Ю.Андропов меня увидел и говорит: «Я вчера посмотрел телевизор, у меня там такой нос!» Все, мертвая тишина. Все, кто стояли, - в растерянности, что будет дальше? Я говорю: «Юрий Владимирович, я учту ваше замечание, больше такого не повторится».

 

На этом все. Я делаю свою работу, собираю свои вещи и еду в редакцию. Не успел доехать до редакции, я был уже уволен. Как потом оказалось секретарь ЦК по пропаганде М.Зимянин, он был в свое время главным редактором «Правды», все время пытался своих засунуть вместо меня, но ничего не получалось, и он мне отомстил.

 

А через несколько дней в Праге должен был проходить политический консультативный комитет стран Варшавского договора, это была первая заграничная поездка Ю.Андропова в качестве генерального секретаря, а аккредитован там только я один. И меня уволили. Все в растерянности, в испуге. Я звоню Виктору Шарапову, помощнику Андропова, и рассказываю про ситуацию, при этом разговоре он присутствовал: «Ты все правильно сказал, он остался доволен твоим ответом. Кто это решил?» Он позвонил нашему генеральному директору С.Лосеву, тот даже подпрыгнул от радости. Так что я снова был в строю.

 

Потом снимал К.Черненко, у которого была эмфизема легких, но с ним было легко работать. Есть хороший снимок его в лесу, немного символичный – на завалившемся дереве. Правда, Ельцина я снимал не так часто. Мы, наверное, друг другу не импонировали.

 

- Есть ли у вас ностальгия по прошлым временам?

 

- Да, наступили другие времена. Для меня всё, что было в жизни моей страны, а значит, и в моей жизни, - свято и незабвенно. К прошлому не надо ревновать, лучше его оберегать. Сейчас все изменилось. Но нельзя забывать о тех, кто создавал летопись нашей страны, фиксировал ее историю. Иногда профессия выбирает нас, я не думал и не гадал, что так будет.

 

- Говорят, за ваш фотоархив иностранные журналисты предлагали миллион долларов?

 

- Всякое бывало. Когда необходима была операция, об этом узнал мой знакомый в США и тут же прислал гонца, который, едва переступив порог, заявил: «Собирайтесь, летим в Америку на шунтирование. Операция вам ничего не будет стоить. Компенсацией станет только ваш архив». Поблагодарив его, я сказал: «Архив останется в России, а операцию мне сделают и наши врачи». Историей и доверием не торгую! А мою жизнь продлили всемирно известные кардиологи Е.Чазов, Ю.Белов и Р.Акчурин. Я безмерно им благодарен.

 

- Какая из ваших серий фотографий или отдельных работ вам больше всего нравится?

 

- Все мои работы мне дороги. Мои работы - это счастье, я в своей жизни что-то сделал, оставил для истории лица людей, ту эпоху, в которой мы жили. Это доставляет удовольствие.

 

Мне пришлось сопровождать наших руководителей – от Брежнева до Горбачева и Ельцина. Политический репортаж стал как бы моей визитной карточкой. Свою работу считал важной и интересной. Да, я получил немало правительственных и профессиональных наград, в 2015 г. Председатель Правительства РФ Д.Медведев наградил премией правительства за персональный вклад в развитие СМИ. При этом «схлопотал» два инфаркта и перенёс три операции на сердце.

Но жизнь продолжается.

 Инна БАБАЯН,

корр. «МГ».