Профессор Вивиан Наттон: Врач должен наблюдать, думать, много работать

Профессор Вивиан Наттон - один из ведущих мировых историков медицины, почётный профессор Лондонского университета (University College London). В прошлом году он стал профессором кафедры истории медицины, истории отечества и культурологии Первого Московского государственного медицинского университета им. И.М.Сеченова, и теперь ежегодно приезжает в Москву с лекциями для студентов и аспирантов.

-    Профессор Наттон, наша предыдущая встреча состоялась почти 20 лет назад, когда вы читали лекции в Российском университете дружбы народов (см. «МГ» № 40 от 20.05.1998). Что привело вас в Москву на этот раз?

-    Я был приглашён профессором Дмитрием Балалыкиным, поскольку он и сотрудники его кафедры интересуются историей античной медицины, а я являюсь экспертом в этой области. Меня также попросили рассказать студентам об истории медицины вообще. Будучи директором Вэлкомского института истории медицины в Лондоне, я много лет имел дело со студентами и знаю, что им нравится и что они могут делать.

-    В кулуарах последнего конгресса Международного общества историков медицины (см. «МГ» № 82 от 31.10.2014) обсуждалась статья редактора журнала The Lancet Ричарда Гортона «История медицины на пути в морг». Его диагноз звучал неутешительно. Зачем и кому нужна история медицины?

-    Ричард Гортон на протяжении многих лет был хорошим другом истории медицины, что не мешало ему критически оценивать нашу специальность. Насколько я понимаю, он озабочен опасностью, что история медицины либо станет занятием для старых врачей, у которых много свободного времени, либо ею займутся историки на исторических факультетах.

В целом история медицины не интересует современных врачей. Таков его диагноз, и он отчасти верен. Но только отчасти. Большинство преподавателей истории медицины, по крайней мере в Великобритании и США, вовсе не являются врачами пенсионного возраста. Наоборот, многие из них молоды и полны энтузиазма. Предыдущее поколение британских исследователей можно охарактеризовать как миссионеров. Мы создавали кафедры и отстаивали их значимость. Идти вслед за пионером труднее, чем самому быть пионером, потому что надо находиться в заранее заданных рамках. Второй пункт критики Гортона я считаю верным. Пропасть между врачами, интересующимися историей медицины, и не врачами увеличивается. При этом сами врачи врачами становятся намного позже, и им труднее находить общий язык со студентами. Если наш предмет умирает (что, конечно, неправда, поскольку историю медицины изучает много студентов немедицинских специальностей), что мы может сделать? Почему он умирает? В этом виноваты ныне живущие, а не те, кто умер.

-    А нужна ли врачам история медицины?

-    С точки зрения пионера, каковым я являюсь, этот предмет необходим как часть медицинского образования. Мне кажется, не имеет значения, кто его преподаёт - будь то специалист по античной медицине или по истории современной молекулярной биологии. Значимо то, может ли этот человек а) воодушевить студентов и б) научить их критическому подходу, определённому скептицизму, а также показать более широкий контекст, в котором существует современная медицина. Например, говоря об истории эпидемий, мы учитываем не только причины «чёрной смерти» или роль вируса Эбола, но и социальные проблемы, которые история медицины может чётко и ясно продемонстрировать и которые значимы по сей день. Как лечить эпидемию Эболы - сложный вопрос. Как предотвратить эпидемию - ещё более сложный. И история медицины может предложить некоторые ответы.

-    В своей лекции вы упомянули, что ваша радиопередача о Галене заинтересовала министра здравоохранения Великобритании.

-    Программа на волнах Би-Би-Си называется «В наше время», а её организатором является член палаты лордов Мелвин Брэгг. Я говорил в этой программе об античных идеях психиатрии. И в тот же день на вечернем заседании палаты выступил министр здравоохранения и поблагодарил лорда Брэгга, поскольку давно не слышал столько разумных вещей. Античные представления о психических болезнях, сказал министр, имеют прямое отношение к лечению в психиатрических больницах сегодня. Посмотрим, будут ли сделаны из этого практические выводы. Влиять на министра - это важнее, чем написать статью, которую, может быть, никто и читать не станет.

-    То есть вы считаете, что историк медицины должен влиять на людей, принимающих решения?

-    Да, влиять на них путём медицинского просвещения публики и путём информирования врачей о критических проблемах современной медицины с исторической точки зрения. История даёт нам контекст. Я и мои коллеги используем историю медицины для знакомства студентов с типами мышления, подходами к социальным проблемам, методикой проведения исследований. Мы также используем её для знакомства студентов с проблемой взаимоотношений врача и больного, потому что больной не всегда отвечает тому, что написано в книгах. Например, что мы понимаем под диагнозом и прогнозом? Как мы наблюдаем? Обо всём этом можно узнать из старых текстов.

-    Студенты часто жалуются, что у них есть более важные предметы для изучения, такие как анатомия и физиология. Что им возразить?

-    Надо привлечь их внимание. Как? Это зависит от особенностей преподавателя и кафедры. Исходя из своего опыта, я считаю, что история медицины не должна преподаваться на 1-м курсе. Нельзя приступать к её изучению сразу со школьной скамьи. Нужно иметь какие-то знания о медицине. Во- вторых, она должна каким-то образом оказаться интересной и значимой для студентов. Например, если говорить о биомедицинских исследованиях XXI века, то что такое научное исследование, как его проводить, какова роль личности учёного в исследовательской команде. Посмотрите, чем некоторые из вас будут заниматься. Или же вам как будущим врачам необходимо это знать, потому что через 20 лет изменится и общество в целом и медицина. Нужно уверить их в том, что мы скажем им что-то важное для их будущей карьеры. Конечно, нельзя рассчитывать, что каждый заинтересуется историей медицины. Но ведь и анатомия не всем интересна! Мне кажется, бессмысленно сокрушаться по поводу того, что студентам скучна история медицины. Это мы сделали её скучной. Это мы должны увлечь ею молодёжь. Не знаю, как в России, но у нас врачу моложе 40 лет очень трудно найти время на историю медицины. Семья, работа, наука - всё требует времени. Глупо полагать, что кто-то в возрасте 18 или 25 лет решит стать историком медицины. Но можно надеяться, что в 35-40 лет врач начнёт принимать участие в историко-медицинской работе и получит поддержку своих коллег. Многие из лондонских врачей-консультантов говорят, что те студенты, которые интересовались историей медицины, становились лучшими клиницистами.

-    Как вы это объясните?

-    Потому что мы учили их рассматривать вещи в широком контексте, а не давать прямолинейные ответы.

-    Вы являетесь специалистом по античной медицине. Каково может быть её значение для медицины современной?

-    Хорошая лекция о Галене должна выделить три момента. Во-первых, его неимоверное трудолюбие. Во-вторых, его приверженность размышлениям. Он называл это философией, мы назовём размышлением. Нельзя быть хорошим врачом, если ты не думаешь о больном. В-третьих, и это больше всего меня привлекает, его наблюдательность. Наблюдать, наблюдать и ещё раз наблюдать. Это залог хорошего врача. На этом Гален настаивает. Это его кредо. Говорим ли мы о Вильяме Гарвее, Клоде Бернаре или Иване Павлове, эти три момента остаются неизменными. Великие врачи всех времён наблюдали, размышляли и много работали. Нужно передать этот посыл студентам в развлекательной и привлекательной манере.

-    Как вы определяете галенизм?

-    Гален, из которого выхолостили всё хорошее (смеётся). Гален часто был провидцем. Для меня как историка галенизм является синонимом редукционизма. Вместо «возможно» и «вероятно» мы получаем однозначные ответы. А Гален никогда не любил однозначных ответов. Но спустя столетия его пример вдохновил людей вернуться к Галену экспериментатору, Галену мыслителю, Галену наблюдателю. Даже в галенизме были вещи, которые могли вдохновить.

-    Но мы знаем, что у Галена было много ошибок, нелепых теорий. Знаем, что Везалий обнаружил у Галена более 200 анатомических ошибок.

-    Да, Гален стал почти что святым. Но медицинская наука и наше понимание человеческого тела меняются так быстро, что сегодняшние догмы претерпят существенные изменения 20 лет спустя. Сравните наши знания о мозге или строении ДНК сегодня и 30 лет назад. Поэтому, вопрос об ошибках Галена, вероятно, неправомерен. Любопытно, что анализ Галеном современной ему медицины очень близок сегодняшнему анализу ДНК, поскольку Гален считал, что многие наши болезни зависят от нашей индивидуальности, от нашей восприимчивости. Пытаемся ли мы остановить болезни или же стать невосприимчивыми к болезням? На самом деле, не имеет значения, если человек ошибается, потому что это компенсируется другими вещами. Приведу пример. До рождения моей младшей дочери (а это было более 30 лет назад) у меня были проблемы со щитовидкой. Я был на приёме у нашего семейного врача, которая, уткнувшись в бумаги, заявила, что видела меня неделей ранее. Я пытался с ней спорить и спросил, по какому же поводу я был у неё на приёме. Она ответила, что в связи с беременностью (перед этим к ней приходила моя жена, а имя Вивиан может быть как мужским, так и женским). Конечно, мы тотчас же сменили врача. Гален бы на её месте не оказался (смеётся).

-    Сейчас много обсуждается вопрос о медицине и религии. Гален, как известно, был язычником, но очень ценился христианами...

-    Думаю, сегодня найдётся немного людей, которые противопоставляют медицину и религию. Есть те, которые считают, что между ними нет ничего общего (бывает и так). И есть те, кто утверждает, что медицина и религия взаимосвязаны: бывают периоды, когда религиозные верования помогают больному либо во время болезни, либо при подготовке к смерти. Бывает, что научная медицина вылечивает там, где религия бессильна. Есть также вопросы этики, этического поведения, где религия, философия, теология могут принести пользу. Мы организовали в Королевском медицинском обществе в Лондоне конференцию с участием философа и богослова, посвящённую состраданию в медицине.

Сострадание - религиозная добродетель. Какова его роль в лечении людей? Есть точка зрения, которой придерживается Гари Фернгрен, что медицина и религия могут помочь друг другу (см. «МГ» № 64 от 29.08.20l4). У меня немного другие взгляды, но тем не менее я согласен со многими его утверждениями. Важно избегать крайностей в ту или иную сторону. Если медицина бессильна, есть ли место религии? Может ли религия помочь медицине? Какова роль медицины, когда имеешь дело со всеми бедами, которые поражают человечество, вынося религию за скобки? Что такое вера? По-моему, эти вопросы до сих пор не решены.

-    Что такое медицинская наука? Говорят, всё, что было до XVII века, наукой не является.

-    Я считаю, что античная медицина прекратила существование около 1850 г. Средневековая медицина продолжалась до 1945 г. Сейчас мы, возможно, находимся в постсовременной медицине, потому что возможности медицины и медицинская практика претерпели столь значительные изменения. Тем не менее если вы врач, то вам по-прежнему необходимо иметь дело с тремя константами, о которых я уже упомянул: много работать, думать и наблюдать. И не имеет значения, идёт ли речь о нарушениях ДНК, фармакологических эффектах или больных с канцерофобией. Мы, историки медицины, должны показать это врачам.

Болеслав ЛИХТЕРМАН,
доктор медицинских наук, корр. «МГ».