Смерть в Венеции

Психиатрический диагноз американского поэта Эзры Паунда спас его от электрического стула

 

Потомок первопоселенцев США, внук губернатора и сенатора, уехавший из страны предков, как только ему представилась такая возможность. Поэт, для которого слово было важнее всего на свете, приложивший массу усилий для того, чтобы разрушить современный ему язык. Поборник социального равенства и контроля государства над финансами и экономикой, и - радетель свободы личности, гордившийся тем, что (за исключением краткого эпизода в молодости) никогда и нигде не служил. Противник частных банков и ростовщичества, не имевший постоянных доходов и живший на капитал жены, т.е., именно на ростовщический процент (акции Colgate-Palmolive, Gillette, и пр., приобретенные тестем, преуспевающим адвокатом). Антисемит и ненавистник иммигрантов, особенно - из Восточной Европы, считавший, что именно они «погубили вольный англо-саксонский дух, заменив его мелкобуржуазным стремлением к благосостоянию и жаждой к обогащению», среди друзей которого было множество евреев и восточноевропейцев. Человек, проведший всю жизнь в скитаниях (США–Италия–Англия–Франция–Италия–США-Италия), обвинявший евреев в «отсутствии настоящих корней, привязанности к дому и патриотизма». Даже сочетание его имени и фамилии так же противоречиво и парадоксально, как и вся жизнь поэта: имя мистического иудейского ангела смерти и – фундаментально-увесистая, меркантильно-рентабельная англо-саксонская фамилия, означающая и меру веса, и денежную единицу. Эзра Уэстон Лумис Паунд. Антисемит по имени Эзра.
 

Жизнь как кинолента

 

Поэт, критик, переводчик, теоретик искусства, композитор, либреттист. Его жизнь выглядит кинолентой, субтитры для которой взяты из баллад Ф. Вийона, одного из любимых поэтов Паунда: по стихам французского поэта-разбойника он даже написал оперу.
 

Действительно: филологические искания Паунда, человека, знавшего дюжину языков (среди которых – китайский, древнеанглийский, старопровансальский...) иллюстрируют парадоксальные строки «От жажды умираю над ручьем», а его скитания могла бы сопровождать подпись: «Куда бы ни пошел, везде мой дом, чужбина мне – страна моя родная…»
 

И умер он в самом странном городе мира – Венеции, выросшей из воды и стоящей на сваях, вбитых в морское дно. Фактом своего существования этот город доказывал реальность и жизнеспособность парадокса.
 

Юность, проведенная в США, кажется лишь увертюрой к европейской судьбе Паунда (соотношение интервалов: 23 года против 64 лет, из которых, впрочем, 13 лет были проведены в американской тюрьме). Обеспеченное детство: респектабельное семейство, принадлежащее к верхам американского общества; первые стихи, написанные в 11-летнем возрасте… Пенсильванский университет: неприязнь соучеников; прозвище «профессор»; воспоминания о нем, как об «одиноком волке, застенчивом мечтателе, не имевшем друзей и не стремящемся с кем-либо подружиться»; интерес к древним языкам и литературе - однокурсники собирались быть юристами и врачами, а он читал древнеримских поэтов, У. Браунинга и Д.Г. Россетти…
 

Паунд уехал из США в 23-летнем возрасте. В феврале 1908 г. он отплыл на судне, перевозившем скот (так было дешевле). Опубликовав за свой счет в Италии первую книгу стихов, Паунд отправился в Лондон. Он был одет в зеленые брюки из бильярдного сукна, розовый вельветовый пиджак с голубыми стеклянными пуговицами и расписанный вручную галстук. На голове красовалось сомбреро, из-под которого выбивалась вьющаяся рыжеватая шевелюра. Облик дополняли борода, как у испанских конкистадоров и серьга бирюзового цвета. В Лондоне Паунд снял комнатушку и жил на два фунта в неделю.
 

Его книга «Пятнадцать стихотворений на Святки» была благосклонно встречена критикой. Еще больший успех выпал на долю книги «Personae». В то время поэт быстро сходился с людьми. Американец становился все более заметной фигурой в лондонских литературных кругах.
 

В ходе написания следующей книги («Lustra», 1916) Паунд  пришел к идее вечнообновляющейся творческой энергии — вихря, воронки, вортекса. Вортекс, по Паунду, - «перенесение мысли в действие». Для поэта образцом такого культурного водоворота был итальянский Ренессанс. И сам он жил в предчувствии наступления нового ренессанса - модернистского. Паунд назвал свою концепцию «вортицизм». Целью этого течения была передача динамики эпохи, красоты и уродства ее форм, ритма машин, взрывной энергии современной цивилизации.
 

«Язык Парижа всех острей»
 

Тем временем, обстановка в Англии начала угнетать поэта. Он со многими испортил отношения. «Отсутствие такта нанесло Паунду огромный ущерб», — вспоминал Элиот. В 1920 г. поэт перебрался в Париж. Паунд сблизился с Ж. Кокто, Ф. Пикабиа, К. Бранкузи, Дж. Джойсом, Э. Хемингуэем, учившим Паунда боксу (а тот учил прозаика избавляться от прилагательных), поэтами-сюрреалистами — Л. Арагоном, А. Бретоном… Именно в Париже теперь рождались новые идеи и направления в искусстве. Здесь возник дадаизм - новое течение, заинтересовавшее Паунда: он нашел в нем сходство с вортицизмом. Дадаизм, по замыслу его основоположника, румынского поэта Т. Тцара, был ответом на абсурд войны. Отрицая скомпрометировавшую себя мораль и буржуазное общество, дадаисты доводили до бессмыслицы общепринятые ценности, в т.ч., – художественные.
 

В Париже Паунд познакомился с композитором Дж. Энтейлом, автором экспериментальной диссонансной музыки. В «Трактате по гармонии» Энтейл выделил главный, по его мнению, музыкальный элемент — время, доказывая, что звуки и аккорды любой высоты могут следовать один за другим, если временной интервал между ними точно выверен. Композитор помог Паунду завершить и оркестровать его собственную оперу — «Завещание», написанную по стихам Ф. Вийона. Опера была своеобразна, но успеха не снискала.
 

В своем цикле «Cantos», эпической книге лирико-философских стихов, ставших многоязычным интертекстуальным переплетением культур, поэт стремился объять всю мировую культуру, историю и цивилизацию - с древнейших времен до текущего момента, чередуя цитаты из Гомера, древнекитайских стихов, поэзии трубадуров... Цитаты и аллюзии развивали образы и углубляли мысль, порой создавая иронический и даже сатирический эффекты. Все это генерировало новый язык, формировало новое пространство, и этот сплав не имел линеарного хода, завиваясь в торнадо вортекса. В «Cantos» переплавлено множество. Но в столь обильном многоголосии и многоязычии таится угроза: есть опасность не найти выхода из созданного собственным воображением мультикультурального лабиринта. У Паунда не было ни общего плана, ни веры. Он уповал лишь на силу интеллекта и - заблудился.
 

Поэзия помогала ему найти выход даже из ошибочных положений, генерируя «энергию заблуждения» (Л.Н. Толстой), создавая мощный синергический заряд, возникающий при соединении идей, прежде казавшихся несопоставимыми, дающий новое смысловое качество - как при формировании составных иероглифов. Ущерб его стихам нанесла политика: в то время как Эзра писал стихи, Паунд все более интересовался социальной политикой и экономикой. Он стал сторонником теории «социального кредита», придуманной военным инженером майором К. Дугласом. Социальный кредит должен был выполнить функцию равномерного распределения доходов между членами общества. Дуглас предлагал зафиксировать цены на государственном уровне и создать банки, контролируемые государством. В эти банки предприятия должны были бы вносить прибыль и перечислять заработную плату. Государство через эти же банки начисляло бы предприятиям процент, с целью компенсации потерь доходов, обусловленных системой фиксируемых цен. Паунд считал, что проект способен уничтожить одну из главных причин войн, минимизировав зависимость от долгового финансирования и борьбы за иностранные рынки. Мировые войны он назвал конфликтами «между ростовщиками и теми, кто желает трудиться на совесть».
 

Но энергия заблуждения, столь продуктивная на просторе искусства, где допускаются любые метафоры и утопии, теряется в пространстве политэкономии, чуждом идеалистическим и романтическим умонастроениям. Из романтиков получаются плохие бухгалтеры. «Cantos» остались чтением немногих: понять их было настолько трудно, что при всей грандиозности замысла они выглядели, как громадное здание, построенное с неясной целью: то ли мавзолей, то ли храм, а то и – склад забытых вещей.
 

«О мудреце дурная слава…»
 

В 1924 г. Паунд заинтересовался национал-социализмом и деятельностью Б. Муссолини, сочтя его тем «просвещенным тираном», тип которого был так хорошо знаком эпохе Ренессанса. В самом деле: в то время как остальная Европа барахталась в социально-экономических последствиях мировой войны, а в США началась Великая депрессия, на Апеннинах возникало подобие экономической стабильности. Паунд поверил дуче, сказавшему: «В Италии мы практикуем рождение трагедии», увидев в этих словах зарницу вожделенного нового Ренессанса. Поэт начал сотрудничать с режимом Муссолини. Его не образумила даже война, развязанная фашистами в Абиссинии. Интерес к национал-социализму вызвали симпатии Паунда и к гитлеровской Германии. В середине 1930-х гг. он подписывал письма лозунгом «Хайль Гитлер», состоял в переписке с экономическими советниками фюрера. Паунд начал вести передачи на радио фашистской Италии.
 

Тем временем, с его психикой происходили все более странные вещи. Некоторые из его статей редакторы отвергали, находя их «невнятными, примитивными, полными пропаганды». Он стал нетерпим к критике. Друзья с тревогой замечали, что «туман фашизма засорил ему мозги» и отдалялись от него. Его прогрессирующий антисемитизм выглядел безумием паранойяльного больного. Идеи Паунда о том, что «в мировом зле и несправедливости повинны евреи», мелькали у него еще в 1920-е гг., превратившись в 1930-е - в навязчивую идею. По радио он твердил о «жидо-масонском заговоре», о том, что «странами управляет тайный конклав неодолимо могущественных и порочных еврейских банкиров», что «коммунизм был изобретен евреями для своих еврейских нужд», а «Талмуд — единственный источник большевистской системы». Ротшильд и Рузвельт стали для Паунда символами «мирового зла и еврейского заговора». Он упорно называл Рузвельта «евреем», величая его не иначе, как «Франклин Финкельштейн Рузвельт» и «Рузвельтштейн». В то же время он призывал президента США «перейти на сторону Гитлера».
 

Паунд вел свои радиопрограммы до самого конца войны, призывая к сопротивлению и утверждая, что «незыблемый закон природы заключается в том, что сильные должны повелевать слабыми». Часто он читал свои «Cantos». Итальянские цензоры и американские контрразведчики подозревали, что его стихи скрывают шифрованные сообщения. За Паундом пристально следило ФБР.  В июле 1943 г. суд округа Колумбия в Вашингтоне вынес ему обвинение в государственной измене, что тогда каралось смертной казнью. Послушав радиопередачи Паунда, Хемингуэй заметил, что тот «явно безумен», но обвинение в государственной измене было бы слишком строгим наказанием для человека, «который выставил себя полным кретином, достигнув столь малого в итоге».
 

После того как войска США заняли Италию, Паунд приготовился сдаться, лелея странную идею: предложить командованию свои услуги, т.к. «хорошо знал Италию». Арестовали его партизаны, полагая, что за поимку Паунда получат награду. Он взял с собой китайский словарь и том Конфуция. В наручниках поэта отвели в штаб, где Паунд потребовал, чтобы его передали американскому командованию. Его отвезли в центр контрразведки США в Генуе, где допрашивали двое суток, а затем отпустили, предупредив, чтобы он был готов дать показания в суде. Через несколько дней агент ФБР изъял его письма, статьи и тексты радиопередач. Несколько недель спустя, Паунда снова арестовали и в наручниках отправили в центральную дисциплинарную тюрьму войск США в Пизе. Там его поместили в металлическую клетку для смертников - без крыши, под жарким солнцем, размером 6×6 футов, «клетку для горилл», как назвал ее Паунд. Ему было запрещено разговаривать и читать. Охранникам были даны указания соблюдать все меры безопасности, дабы предотвратить побег или суицид. Через несколько недель, Паунд перестал узнавать окружающих, временно утратил память, перестал есть. Это состояние напоминало псевдодеменцию - с ее неправильными ответами на простые вопросы, невозможностью выполнять привычные действия, дезориентацией... Но псевдодеменция возникает остро, непосредственно после воздействия стресс-фактора. У Паунда динамика болезни была иной.
 

Его перевели в медчасть. Психиатры Р. Финнер и У. Бэйтс, практиковавшие психоанализ (Паунд ненавидел его, как и В.В. Набоков), пришли к выводу о том, что у пациента клаустрофобия, алогичное мышление, ригидная психика, частые и резкие перепады настроения, общая неадекватность, квалифицировав это состояние, как «маниакальный психоз». Врачи, посчитав, что Паунд перенес панический приступ, рекомендовали перевести его в стационар в США. До отправки в Америку его оставили в медчасти, разрешив читать и пользоваться пишущей машинкой.
 

В ноябре 1945 г. Паунда доставили в федеральную тюрьму Вашингтона. Четверо психиатров объявили его «психически недееспособным». У. Оверхолзер, заведующий вашингтонской лечебницей Сент-Элизабет, находящейся под управлением правительства США, написал в заключении: «…настаивает на том, что его радиопередачи не были изменническими… он болезненно напыщен, экспансивен и многословен, демонстрирует трудности в общении, сбивчивость и рассеянность. По нашему мнению, с годами его личность, ненормальная в течение многих лет, подверглась дальнейшему искажению до такой степени, что сейчас он страдает от параноидного состояния… Иными словами, он безумен, умственно не способен к судебному процессу и нуждается в уходе в больнице для душевнобольных». Паунда лишили доступа к судебной процедуре. В его отсутствие судья Дж. Ло объявил присяжным: «…в делах такого типа, когда правительство и представитель защиты объединились в ясно и недвусмысленно выраженном отношении к данной ситуации, я полагаю, для вас не составит труда определиться с решением». Вердикт был вынесен через три минуты. Сумасшедший дом спас Паунда от электрического стула.
 

«И для меня презрение – почет»
 

Его признали психически больным, поместив в больницу Сент-Элизабет на неопределенный срок, т.к. обвинение в государственной измене не было снято. Паунду было разрешено принимать посетителей. Жена поэта сняла квартиру поблизости и ежедневно проводила с мужем целый день. Она была его официальным опекуном, следила за режимом, помогала вести записи, принимать посетителей… Оказавшись в психиатрической больнице, Паунд не изменил взглядов, поддерживая неонацистские движения и Ку-Клукс-Клан. За время больничного заключения он перевел «Шицзин», несколько пьес Софокла, общался с литературной молодежью, приезжавшей к нему: Р. Лоуэллом, А. Гинзбергом и другими.
 

В 1958 г. кампания за освобождение Паунда увенчалась успехом. В течение многих лет ее вели Фрост, Хемингуэй, заявивший после присуждения ему Нобелевской премии, что ее «следовало вручить Паунду и что этот год весьма подходит для освобождения поэтов», Элиот, Кокто, Г. Грин, И.Ф. Стравинский, У. Сароян и даже генсек ООН Д. Хаммершельд. В конце концов, Паунда освободили. «Эзра Паунд… неизлечимый сумасшедший, не представляющий опасности», - констатировал Оверхолзер, подписывая акт о выписке пациента.
 

30 июня 1958 г. Паунд, его жена и М. Спанн (секретарь и очередная любовница поэта) сели на теплоход и через полторы недели прибыли в Неаполь. Паунд вышел к встречавшим, вскинув руку в фашистском приветствии. Им было, где поселиться: отец его любовницы, маклер по продаже недвижимости, купил дочери домик в Венеции, когда та, вслед за поэтом и его женой перебралась в Италию.
 

         Первые годы жизни в Италии Паунд был весьма активен и подготовил к изданию очередную часть «Cantos». Затем, заметив, что 40 лет писал поэму, которую мало кто способен понять, зная, что не сможет ее завершить, подытожил: «Трудно написать рай, когда все внешние признаки говорят о том, что ты должен писать Апокалипсис». Через несколько лет он сказал: «Я, очевидно, последний американец, переживающий трагедию Европы». В 1960-е гг. поэта настигли длительные тяжелые депрессии, сопровождавшиеся суицидальной настроенностью. Когда теперь его спрашивали:  «Как поживаете?», он отвечал: «В маразме».  Паунд умер в Венеции в октябре 1972 г.
 

Торнадо вортекса свернулось воронкой, исчезнувшей в водовороте, вызванном неловким ударом весла гондольера по глади венецианской лагуны.
 

Игорь ЯКУШЕВ,

Доцент Северного государственного медицинского университета

Архангельск