Трудно быть другом

Психически больной американский музыкант и журналист изменили судьбу друг друга

Натаниэль Энтони Эйерс родился в негритянской семье. Еще будучи школьником, он проявил недюжинный талант в игре на контрабасе, благодаря чему был принят в Джульярдскую школу музыки Нью-Йорка, - одно из лучших высших учебных заведений этого профиля в США. В те годы Эйерс был одним из очень небольшого числа негров, получивших возможность учиться здесь. На третьем курсе у музыканта манифестировало психическое расстройство, он был госпитализирован, лечился, в том числе, и методом электросудорожной терапии, но  без радикального эффекта. После выписки в течение нескольких лет Эйерс жил с матерью в Кливленде. В 2000 году мать умерла, и он перебрался в Лос-Анджелес, надеясь отыскать в этом городе отца. Не найдя никаких родственников, с той поры музыкант жил и играл на улицах города. Дома у него не было. Все его имущество умещалось в супермаркетной тележке.

 

Он стал героем фильма

 

Встретив в 2005 году на Першинг-сквер музицирующего бродягу, журналист  Los Angeles Times Стив Лопес посвятил ему несколько статей своего цикла о городских бездомных. После этого Эйерс стал героем многочисленных статей и ТВ-репортажей. Материалы Лопеса вскоре стали книгой, которая была экранизирована (2009 год, фильм «Солист») и адаптирована для театра. В фильме можно увидеть настоящего Эйерса: он изображает одного из зрителей, сидящих в первом ряду на концерте кино-Эйерса.
 

Лопес принял горячее участие в судьбе музыканта, стараясь помочь ему, пытаясь устроить его быт, сумев добыть для Эйерса социальное жилье. Журналист хлопотал о прослушиваниях, разыскивал для Эйерса учителя – дабы музыкант мог повторить курс, пройденный им в Джульярдской школе и вернуть пальцам необходимую технику. Среди прочих забот Лопеса была и попытка решить вопрос о системном психотропном лечении музыканта.
 

Но герой фильма «Солист» не считает себя больным. Кроме того, у Эйерса уже есть опыт психиатрической интервенции в его судьбу и теперь он противится новым попыткам лечения. Более того, он даже слышать не хочет о своем диагнозе, категорически отвергая его, что становится причиной конфликта между журналистом и музыкантом, приходящим в ярость от формулировки «шизофреническое мышление», отнесенной к нему.
 

При этом наличие психического расстройства у музыканта не вызывает сомнений даже у дилетанта: обманы восприятия, страх, тревога, бредовая интерпретация «голосов», неадекватность эмоций, амбивалентность, утрата социальных связей, странный конгломерат апатии, абулии и – энергичного сопротивления возможности психиатрического вмешательства в свою судьбу. Кстати сказать, в фильме «Солист» психопатология показана довольно грамотно - в отличие от многих других кинолент, использующих тему безумия. Очень точно показана зарница психоза у музыканта – в виде горящего автомобиля, «проезжающего» за окном. Обманы восприятия и актуализация тревожно-параноидного синдрома возникают у Эйерса как-то вдруг, спонтанно, непредсказуемо, иррационально… Так часто происходит и в реальности: клиническая картина подчиняется своим алогичным конструкциям, сплетаясь из неприметных штрихов, неочевидных аналогий, парадоксальных аллюзий и патологических мотивов. Авторы фильма не используют ходульный, неизобретательный и, по сути, неверный прием режиссера фильма «Игры разума», «изобразившего» галлюцинацию при помощи группы людей, стоящих в сторонке от больного.
 

Дар как симптом болезни

 

Главное в жизни Натаниэля Энтони Эйерса – музыка. Симфоническое звучание наполняет его таким невиданным запредельным счастьем, которое вероятно, никогда, не испытает большинство людей. Музыка для него - единение со Вселенной, с Богом, и на фоне этого все остальное становится настолько неважным, несущественным, а мир музыканта выглядит настолько гармоничным и прекрасным, что попытка что-то изменить в нем, выглядит глупо и преступно. В фильме Лопес говорит: «Я никогда ничего так не любил, как он любит музыку».
 

Для Эйерса – это не просто звуки, сыгранные в определенном порядке. Музыкант слышит то, что мы не услышим никогда: музыка открывает ему неведомые миры, запредельные пространства, иные измерения... Его дар состоит не только в искусном владении инструментом, но и в умении слушать музыку, слышать ее. Внимая звукам, Эйерс живет насыщенной духовной жизнью, в которой находится место не только для «голосов» и прочей ментальной шелухи. Он слышит гармонию миров и музыку сфер, бывая счастлив чаще, чем большинство психически здоровых людей, имеющих дом и кров. Разве ощущение счастья – не есть гармония, о которой мало кто мечтает – в силу тех обстоятельств, что и не подозревает о возможности такой гармонии? Обыватель не видит принципиальной разницы между комфортом и счастьем. К тому же, с точки зрения буржуа, все то, что слишком сильно отвлекает от телесно удобных аксессуаров жизни – суть аномалия, ибо нельзя же отводить музыке первое место – а как же комфорт теплого пледа, ароматного кофе и круглого банковского счета? 
 

Но возникает вопрос: не является ли этот удивительный дар Эйерса – еще одним симптомом его заболевания? Ведь с точки зрения психиатра, ориентированного на норму среднего обывателя (плед, кофе, счет в банке…), такое поведение и такое отношение человека к музыке, в которой тот растворяется настолько, что все остальные обстоятельства и подробности его жизни кажутся ему не имеющими никакого значения, тоже могут свидетельствовать в пользу диагноза. Расстановка приоритетов для Эйерса очевидна. И в его иерархии не выглядит жизненной необходимостью даже наличие крыши над головой. В фильме он говорит журналисту: «У меня все есть: тележка, виолончель, водяной пистолет...» Музыка тоже всегда с ним. Остальное неважно.
 

В финале фильма Эйерс, сначала назвав Лопеса «своим богом», тут же низвергает идола с пьедестала, внезапно став агрессивным и непредсказуемым. Он нападает на журналиста, сочтя, что тот слишком интенсивно внедряется в его судьбу, чересчур рьяно принимает решения, касающиеся жизни музыканта. Прочитав в какой-то официальной бумаге, что его относят к психически больным, Эйерс выходит из себя. Возможно, прежде он полагал, что Лопес участвует в его судьбе оттого, что просто отнесся к нему с симпатией и любовью. Но диагностическая формулировка юридического акта позволяет Эйерсу думать о том, что действия журналиста были продиктованы лишь жалостью или состраданием к психическому расстройству музыканта. Не считая себя больным, Эйерс относится к этой жалости, как к унижению. Кроме того, то, что Лопес не оспаривает точку зрения психиатров, Натаниэль, вероятно, вправе воспринимать, как предательство: тот, кто казался ему близким человеком, считает его безумцем.
 

В какой-то мере музыкант прав: журналист, действительно, не строит отношения с Эйерсом, как с равным себе человеком, - опекая, способствуя, помогая… – не свысока и не снисходительно, но, в то же время, очевидно: они не ровня друг другу. Более того, иногда кажется, что Лопес хочет побыстрее завершить свой проект «Сумасшедший музыкант», закрыв этот гештальт, порой вызывающий у него чувство досады и распростившись с ним навсегда.
 

Среди многочисленных психотерапевтических концепций существует такое направление, как гештальт-терапия. К ее важным понятиям относятся фигура и фон. Фигурой или гештальтом является значимое для человека явление, а фоном служат второстепенные, менее важные события. Гештальт оформляется тогда, когда из фона субъект отбирает чувства или стремления, достраивающие эту фигуру; что удовлетворяет внутреннюю потребность человека, снимая его дискомфорт и тревогу. Когда гештальт закончен, то он теряет значимость, становясь фоном и освобождая площадку для построения новой фигуры. Так, в экзаменационную сессию студент идет от гештальта – к гештальту, которые теряют актуальность по мере того, как заполняется зачетка. Если потребность не удовлетворена и гештальт незавершен, то неразрешившийся дискомфорт может стать причиной многих последующих проблем психического и психосоматического свойства (академическая задолженность и связанные с ней эмоции).
 

«Видит Бог, есть музыка над нами…»

 

На каком-то этапе взаимодействия с Эйерсом Лопеса начинают тяготить сложности их общения и проблемы, неизменно сопровождающие различные социально-коммунальные хлопоты, ибо пациента с галлюцинаторно-параноидным синдромом трудно уговорить даже на то, чтобы он поселился в выделенной ему комнатушке, покинув тротуары. Недостроенный гештальт оказывается причиной дискомфорта и внутреннего разлада журналиста. Но если музыканта удастся пристроить к какой-нибудь социальной структуре, обустроив его быт, эта гештальт-конструкция будет закрыта, после чего с Эйерсом можно будет проститься навсегда.
 

Лопес оказывается в положении Дон Кихота – благородного и сострадательного человека, который, однако, не может решить проблему раз и навсегда, а на кропотливую работу поддержания справедливости у него нет времени: его ждут новые подвиги. Но в результате этого, многие деяния рыцаря часто терпят фиаско, и мальчика, за которого Дон Кихот заступился, хозяин избивает пуще прежнего.
 

Различие оттенков смысла между дефинициями «любовь», «жалость», «сострадание» подчас проходит по тонкой демаркации, ориентирующейся на особенности субъективной трактовки этих понятий. Соскользнуть с такой грани слишком легко, особенно – если речь идет о взаимодействии с психически больным человеком. Сострадание Лопеса ставит музыканта в положение того, кто вынужден принимать милость – не от Бога, но – от такого же человека, каким является он сам. И это обстоятельство кажется Эйерсу унизительным. Да, он «слышит голоса», зато ему слышно в музыке то, что недоступно Лопесу. И Эйерс не считает журналиста «безумным» из-за его эстетической глухоты, полагая, что каждый имеет право на личных тараканов в голове. Он готов допустить неравенство лишь в том случае, если имеет дело с Богом. Эйерс готов принять Дар Божий, но не хочет получать милостыню. Ведь если нет любви, значит, нет и этого бога, ибо «Бог – есть любовь».
 

После тяжелого конфликта с Эйерсом Лопес находит, вероятно, единственно верные слова для того, чтобы устранить проблему, которая кажется неразрешимой. Он предлагает музыканту дружбу, становясь с ним на один уровень, отказываясь от унизительных для маэстро сострадания и жалости. Протягивая извинившемуся за свое агрессивное поведение Эйерсу руку, журналист произносит: «Даже самые лучшие друзья иногда ссорятся. Для меня большая честь быть Вашим другом». И только теперь эта фраза уравнивает двоих людей, устраняя между ними стену, казавшуюся непреодолимой, еще секунду назад. Лопес не может стать для музыканта Богом, но способен остаться его другом, по мере сил разделив ту участь, которая суждена Эйерсу, оставаясь рядом с ним. Журналист осознанно оставляет свой трудный гештальт открытым, ибо «Мы в ответе за тех, кого приручили»; и его репортажный проект превращается в человеческие отношения, требующие не разовой гуманитарной помощи, но – постоянного служения во имя дружбы, которая есть «понятие круглосуточное», - как говорил М.А. Светлов.
 

Трудно быть Богом. Не надо и стараться быть Богом.
 

Помимо соображений религиозно-этического свойства, здесь есть и сугубо прагматичное обстоятельство: у Бога – хватает дел и забот. Как и Дон Кихот, Он может вмешаться в ход событий, но не станет курировать какой-то сюжет постоянно, ибо гуманно и справедливо оставляет любому человеку возможность свободных поступков, определяющих его личность и судьбу. Но, став кому-то другом, уже нельзя оправдывать себя никакими «предстоящими подвигами» или новыми журналистскими проектами. «Друга не надо просить ни о чем», потому что он приходит сам, не дожидаясь зова. Он становится частью жизни – тем гештальтом, который достраивает лишь смерть. Поэтому быть другом – тоже довольно трудно.
 

Финальные титры фильма сообщают о том, что Натаниэль  Эйерс живет в приюте. Стив Лопес учится играть на гитаре. Люди изменяют друг друга. Один помог второму обрести кров. Второй помог понять первому простую истину: «…видит Бог, есть музыка над нами…», и теперь журналист тоже хочет услышать музыку сфер.
 

Игорь ЯКУШЕВ,

Доцент Северного государственного медицинского университета

Архангельск