Наши реформы заставляют удивляться…

О будущем хирургии, переменах в науке и роли бездельников

Взгляды этого человека на процессы, происходящие в науке и здравоохранении, настолько точны и справедливы, что их в равной мере принимают как его ровесники, так и ученики.

Евгений ГРИГОРЬЕВ – член-корреспондент РАН, директор Иркутского научного центра реконструктивной и восстановительной хирургии. Он также вице-президент Российского общества хирургов и главный хирург Минздрава России в Сибирском федеральном округе. Стаж работы практикующим хирургом – 41 год, имеет две специализации – торакальная хирургия и абдоминальная хирургия (гепатология, проктология). Сфера научных интересов – профилактика хирургической инфекции.
 

– Евгений Георгиевич, один из ваших молодых коллегв беседе со мной высказал убеждение, что будущее – за эндоскопической хирургией, а тактика полостных операций постепенно уйдёт в прошлое. Можно ли в принципе ставить вопрос о приоритете какой-то одной школы хирургии в перспективе?

– За какой хирургией будущее? За рациональной! И, кстати, современная школа тоже может быть классической, главный принцип которой – решать поставленные перед нею задачи рациональным путём. Если говорить про мою историю, то я представитель классической российской хирургической школы, которую основали и развивали Пирогов, Иноземцев, Склифосовский, Углов, Петровский, Савельев, Фёдоров. Однако, имея большой опыт полостной хирургии, убеждён: правильно то, что технологично в каждом конкретном случае. Есть такой врождённый порок сердца – открытый артериальный проток, его можно перевязать, широко раскрыв грудную клетку ребёнка, а можно маленьким доступом через бедренную артерию провести катетер и установить спираль.

Сегодня это направление развивается и, безусловно, будет развиваться дальше, в итоге практика открытого доступа отойдёт, получит распространение менее инвазивная хирургия. Затем уйдут в прошлое и классические лапароскопические вмешательства, так как сейчас уже есть роботы «Да Винчи». Потом отойдёт и робототехника…

Иными словами, будущее за врачеванием, которое адеквактно решает поставленные перед ним задачи в любой период развития общества.

– В конце 90-х годов вам пришлось возглавить объединение двух совершенно разнопрофильных учреждений Восточно-Сибирского научного центра – Институт хирургии и Институт травматологии. Насколько сложно это было, учитывая, что травматология– не ваша специальность? Я не говорю уже о странности самого дуэта институтов…
 

– Действительно, в Российской академии медицинских наук тогда была тенденция укрупнять однотипные научные учреждения, чтобы сократить количество юридических лиц, сделать проще систему управления. Это было рациональное решение. Как общий хирург, не травматолог-ортопед, изначально я был категорически против, чтобы меня назначали на эту должность. Но когда мне объяснили, насколько такое объединение полезно для обоих коллективов, понял, что при наличии помощников даже в незнакомой тебе отрасли медицины управленческими функциями можно овладеть.
 

К тому же как врач и исследователь я нашёл в травматологии-ортопедии и общей хирургии очень много схожего: те же оперативные доступы, те же методы остановки кровотечения, те же осложнения – тромбозы глубоких вен, тромбоэмболия лёгочной артерии. Актуальнейшая проблема – хирургическая инфекция, послеоперационные инфекцион- ные осложнения – стала ведущей научной темой вновь созданного научного центра. Глобальная беда мировой медицины – резистентность микроорганизмов, которые постоянно совершенствуются в конкурентной борьбе с антибиотиками, а фармакологическое производство не успевает за их изменчивостью.
 

– Финансирование научно-клинических учреждений – по-прежнему очень болезненный вопрос или уже какие-то из-менения произошли?

– Собственно по науке финансирование на уровне 2013 г., небольшое. Заработная плата у главных научных сотрудников, руководителей отделов – 30 тыс. руб. А, допустим, старшие научные сотрудники у нас получают 18-20 тыс.
 

– Осмелюсь сказать, что это мало.
 

– Конечно, мало. Хотя по региону средняя зарплата у бюджетников 29 992 руб., а значит, формально целевое указание Президента мы выполнили. За счёт чего? За счёт того, что называется оптимизацией. Это, прежде всего, ревизия кадрового состава.

 

– Когда меньшим количеством интеллекта нужно выдать большее количество научного продукта?
 

– Да. Что касается институтской клиники: несмотря на то, что федеральное финансирование сократилось на 40%, мы пока выходим из положения за счёт ВМП (у нас 1400 федеральных квот), ОМС и платных услуг. Поэтому в клинике у оперирующих хирургов зарплата раза в 1,5-2 выше, и надо сказать, науку тревожит это обстоятельство. Спасает ситуацию то, что большинство научных сотрудников, если они не теоретики, не лаборанты, не биохимики или микробиологи, а клиницисты, совмещают работув клинике.
 

– А может случиться, что научным сотрудникам надоест в таких условиях жить и делать науку, и пойдут они зарабаты вать, оперируя?

 

– 60-70% исследователей – это всё-таки люди, которым некуда уйти. Другой вопрос, что с 1 декабря, по указу руководства страны, научные организации должны увеличить зарплату работникам на 5% за счёт собственных ресурсов. Это будет сложно.

– Придётся распрощаться с частью коллектива?
 

– С частью исследователей мы уже попрощались, когда провели общественную аттестацию. Она включала наукометрию, то есть оценку результатов деятельности работника, при этом возрастной ценз не был главным критерием. У нас 37% исследователей в возрасте до 39 лет, 50% – до 50, и есть профессора и исследователи, которым от 60 до 85 лет. Я не понимаю, зачем ставить искусственные планки для людей, которым 65 или больше лет? Если человек деятельный, настоящий учёный, если он стремится к результату и у него

это хорошо получается, почему он должен быть уволен? Мы сократили преимущественно совместителей, а также тех, у кого по наукометрии объ ективно недостаточно высокий рейтинг. Никто не обиделся, всё прошло безболезненно.
 

У нас сейчас коллектив сложился очень хороший, я имею в виду и профессиональные, и человеческие качества. Нет никаких дрязг абсолютно, а это очень важно. Как говорил мой учитель Михаил Израилевич Перельман, если в коллективе появляются дрязги, склоки, интриги – ищите бездельников.
 

– Евгений Георгиевич, у вас как директора есть уверенность в финансовой стабильности института на следующий год?
 

– Я думаю, будут трудности. Уже сегодня дефицит по зарплате в клинике – 500 тыс. руб. ежемесячно из-за того, что, как я говорил, на 40% сократилось бюджетное финансирование. По оборудованию у нас всегда большие проблемы. Финансирование на науку в научном учреждении – не удивляйтесь – 670 тыс. руб. на год! И так было всегда. ВМП нас здорово поддерживает, потому что 10% от реализации задания на ВМП можно тратить на покупку оборудования, получается приличная сумма – от 14 до 20 млн руб. в год. Однако это оборудование, которое мы должны приобрести для клиники. А как же наука?
 

Вот мы и стараемся делать так, чтобы прибор, который покупа ем в клинику, работал и на науку. Впрочем, есть и позитивные перемены. В 2013 г. проведена модернизация клиник РАМН, не знаю, кто эту замечательную идею подал, но мы получили 127 млн руб. на оборудование и 5 млн – на информатизацию. Для нас это фантастическая сумма. Купили магнитно-резонансный томограф и другую технику.
  

– Что касается научной работы института: какими на правлениями исследований вы действительно гордитесь?  
 

– Генеральное направление исследований – хирургическая инфекция, в 2002 г. институт получил Премию Правительства РФ за разработки в данном разделе. Очень серьёзное и традиционное для Института травматологии и ортопедии направление со времён ещё первого директора, Зои Васильевны Базилевской, касающееся особенностей регенерации и репарации костной ткани. Здесь также немало серьёзных работ. У нас очень, как мне кажется, неплохой экспериментальный отдел с виварием, и многие фундаментальные работы, которые потом транслируются в клинику, выполняются там. Это касается хирургической инфекции, ортопедии, воспалительных заболеваний кишечника, заболеваний лёгких и т.д.
  

– То есть институт с нуля начинает тему и ведёт её до внедрения? 

– То, что вы называете «с нуля» – это инициативная тема. Всё-таки институт при-кладной: когда есть какие-то проблемы в клинике, начинается мозговой штурм, и у кого-то появляется светлая мысль. Но решить эти проблемы без фундаментальных исследований часто бывает невозможно. Поэтому мы теснейшим образом сотрудничаем с институтами бывшей «большой» академии, это, прежде всего, Институт химии им. А.Е.Фаворского, Лимнологический институт. Имеем общие научные проекты с Иркутским государственным университетом, с медицинским университетом. Такая интеграция позволяет нам использовать оборудование, которым оснащены лаборатории наших партнёров, так как институты РАН оснащены значительно лучше, чем мы.
 

Благодаря кооперации с коллегами имеем возможность довольно быстро проводить доклинические исследования на базе своего экспериментального комплекса. Одна из последних разработок института – препарат для профилактики и лечения спаечной болезни. Эта проблема очень актуальна, она серьёзно мучает людей после операций, развивается непроходимость кишечника. В сравнении с ранее известными средствами наше в эксперименте показало просто поразительный результат.

Поскольку перед нами стоит цель – трансляция научных разработок в клинику, сейчас мы участвуем в работе над созданием центра трансляционной медицины.
 

– Как вы относитесь к фразе, часто используемой в средствах массовой информации: «В таком-то разделе медицины Россия вышла на уровень мировых стандартов»? По-моему, такое самоуничижение уже не актуально.
 

– Абсолютно согласен. Сегодня мы с коллегами из-за рубежа говорим о медицинских технологиях, стоя на одной ступеньке. И у них нет по отношению к нам никакого высокомерия. Единственное, в чём сохраняется разница между нами – в лабораторном оборудовании, на котором мы эти технологии разрабатываем. У них срок службы лабораторного оборудования 5 лет: считается, что потом наступает и физическая, и моральная усталость техники. В России – 10. А в нашем институте есть электронный микроскоп, который служит 36 лет! Конечно, в этом отношении у нас есть проблемы, но что касается научных идей и их ре-ализации, здесь мы на равных.
 

– В целом вы оптимистично настроены в отношении реформы российской науки, или все события, которые уже произошли и произойдут в ближайшее время, заставили вас опустить руки?
 

– Они заставили меня удивляться и изумляться, но не опустить руки. Когда в июне прошлого года вдруг, без каких-либо предпосылок, нам сообщили, что реформируется академия наук, конечно, мы были в шоке, поскольку видели, что это не самый удачный вариант для оптимизации научной деятельности. Да, первые пару дней возмущались между собой. Но потом пришло понимание, что без Президента страны такое решение принято быть не могло, значит, оно окончательное. Затем вышел федеральный закон № 253-ФЗ, а законы следует исполнять, адаптировавшись к новым условиям. В противном случае честнее просто найти другое место работы.

За каждым руководителем стоит коллектив. У меня это 420 человек. Просто так выходить на площадь и кричать, что реформа не нужна – бессмысленно, более того, это вредно, поскольку отвлекает от работы, а её достаточно много. Мы стали искать варианты существования института в новых условиях, и находим их. Очевидно, что2015 г. будет трудным, но мы уже выработали финансово-экономические решения и будем их реализовывать.
 

Беседу вела Елена БУШ,

соб. корр. «МГ