Между философией и мистикой

Имя психически больного художника часто используется для обвинений в адрес  «карательной» психиатрии

    Советский художник  Юрий Титов вошел в историю мирового антипсихиатрического движения, попав в книгу одного из ее идеологов Т. Саса «Фабрика безумия». Фамилия художника упомянута в перечне людей, пострадавших от советской «карательной психиатрии». Этого оказалось достаточно для того, чтобы с тех пор имя Титова фигурировало во всех заметных антипсихиатрических акциях и статьях, организуемых людьми, не способными к той самой децентрации. Эти люди считают судьбу Титова одним из беспроигрышных джокеров в их карточной колоде. Но – следите за руками, передергивающими эту колоду!

            «Проект храма сделал совершенно шизофренический…»

    Титов родился в семье инженера и учительницы. Он рано проявил способности к рисованию. В 1951 г. он окончил Московский архитектурный институт, получив диплом архитектора и, начав работать в проектном институте, продолжал заниматься живописью, носившей тогда реалистический (в духе И.И.Шишкина) характер. Эта манера сохранялась у Титова до 1957 г., когда после Международной выставки современной живописи, прошедшей в Москве и под влиянием наставника В.Ситникова художник обратился к живописи абстрактной. После выставки, устроенной на частной квартире диссидентом В.Буковским, о Титове заговорили, как о «новом герое гонимого искусства». В начале 1970-х гг. художник начал проектировать «Храм для Александра Солженицына», слух о коем прошел по всей Москве. Тогдашние работы Титова можно лишь условно назвать «абстрактными». Это были изображения полей, тянущихся до горизонта без признаков жнивья и жилья. Но формулировка «абстрактное искусство» позволяла исподволь конструировать схему-шаблон о непризнаваемом и гонимом Советской властью талантливом художнике, чье дарование шло вразрез с точкой зрения КПСС о том, каким должно быть изобразительное искусство. Идея же с «Храмом для Солженицына» была ничем иным, как рекламным ходом, долженствующим создать для Титова и его жены паблисити на Западе. Священник А. Мень вспоминал об этом проекте с нескрываемой иронией: «Юрий Титов стал делать фантастические вещи… Проект храма сделал совершенно шизофренический, какой-то кошмар и говорил мне, суя его под нос: «Это гениально, это сердце всего мира, это боль всего мира!».

    Поиски смысла жизни и творчества привели художника к вере в Бога и крещению.  Титов и его жена Елена Строева приняли участие в демонстрации за право евреев на выезд в Израиль, в связи с чем были помещены в психиатрическую больницу. В конце 1967 г. в Скандинавии состоялись выставки работ Титова, получившие хорошую прессу. Он писал картины на религиозную тему, туманно-мистические корабли, лики святых… В 1972 г. Титов решил воспользоваться приглашением из Израиля, получив благословение на эмиграцию от своего духовника Меня.  Семья выехала вначале в Рим (в таможне московского аэропорта картины Титова были облиты кислотой). Уже в Вене покинувшую постылую Москву, жену художника силой выставили из самолета: она не хотела выходить, желая тут же вернуться в СССР. Затем семья уехала в Париж. Первое время их дела шли неплохо. Жена Титова открыла салон, где собиралось изысканное  общество.

    В СССР семья Титова занимала верхушку социальной диссиденткой пирамиды, общаясь с наиболее известными диссидентами. Жена художника, Елена Строева, дочь советского генерала и дипломата, окончив МГУ, практически никогда не работала, живя фарцовкой. В конце 1950¬-х гг. она собирала у себя общество диссидентов («салон»). Философские радения, неизменно сопровождались выпивкой, которой придавался мистический сакральный смысл. В кружке Титовых состоялось знакомство Солженицына с будущей женой, подругой Строевой. Что же до «политической составляющей» в деле о госпитализации семьи Титовых, то дальнейшая судьба художника, эмигрировавшего в Париж, опровергает социально-политическую ангажированность советской психиатрии (по крайней мере, в этом конкретном случае). В Париже Титов часто попадал в психиатрические больницы.

          Семью поселили в парижском доме художников. Но им дали лишь квартиру, на еду нужно было зарабатывать. Но картины не продавались. Те, кто прежде говорил о «гениальном мастере», отказывались покупать его работы. До тех пор, пока Титов считался эстетическим диссидентом и находился внутри тоталитарной системы, он мог носить титул «жертвы режима». После эмиграции флер гонимого художника испарился. Как пишет В. Воробьев: «Возможно, пару проданных шведскому дипломату картин Титов принял за выставку «по Швеции»». Людям было элементарно не на что жить. Несмотря на это, Титов, после отзывов антисоветской прессы, тиражированных, пока он жил в СССР, уверившийся в собственной гениальности отказывался от любой работы, продолжая писать и рисовать. Его жена с негодованием отвергала предложения, если они, по ее мнению, не соответствовали ее интеллекту и дарованию - работа в книжном магазине, секретаря в редакции журнала «Континент», упаковщицы в газете…

      Потеряв всякую надежду, в полном отчаянии Строева обратилась в советское посольство, где ее встретили радушно и предложили написать под диктовку покаянное письмо, пообещав ее мужу место шрифтовика на стройках коммунизма. С этого момента Титов и его жена оказались под подозрением у русской эмиграции. К ним был приклеен ярлык «сотрудничающих с Советами». И то: нелицеприятные в отношении реальной эмиграции письма Строевой (а она написала их несколько – по требованию работников посольства) получили огласку в СССР, что дошло и до Парижа. С умилением вспоминала теперь жена художника даже о советском сумасшедшем доме. Эмигрантское сообщество отвернулось от Титовых. Однажды художник, войдя с картинами в туалет квартиры, объявил забастовку, забив за собой дверь, решив не выходить оттуда до смерти. Французские власти отвезли его в психиатрическую больницу. Больницы этого профиля с той поры неоднократно возникали в судьбе художника, который регулярно общался с потусторонними силами и «чувствовал присутствие умерших людей», письменно общаясь с ними…

                                    Скитания по психбольницам

    Если подозревать в политической ангажированности психиатрию советскую, то как быть с психиатрией французской? Это не вписывается в привычную схему психопатов. Проще употребить фигуру умолчания… Но психическое расстройство Титова оказалось верифицировано независимыми экспертами. Выходит, что «карательная» психиатрия в свое время не слишком-то ошибалась? Даже диссидентство не является презумпцией психического здоровья. Вполне можно быть сумасшедшим диссидентом. Дочь Титова, Елена, более десяти лет провела в психиатрических больницах Франции, косвенно подтвердив объективность диагностики наследуемого психического расстройства.

    Не желая поступаться принципами, семья продолжала работать, надеясь на то, что их час придет, и творчество Титова окажется  востребованным. Но никаких изменений не происходило. В пиковой ситуации Титовы снова попытались постучаться в посольство и попроситься обратно, но получили отказ. Впав в отчаяние и поняв, что в СССР им не вернуться, Е. Строева повесилась в сентябре 1975 г. После ее смерти в газете «Ле монд» вышла статья о «благородной русской женщине, храбром борце с коммунизмом, верном друге прогрессивного человечества Лене Титовой». В статье ни словом не говорилось о том, что по сути ее убило отношение к этой семье русской эмиграции.
    
После гибели жены Титов на некоторое время ушел в православный скит в 90 километрах от Парижа. В 1988 г. его приняли на жительство в Монжеронском замке, общежитии советских эмигрантов. В 1997 г. Титов оставил Монжерон, начав скитаться по заброшенным необитаемым домам. В полиции не продлевали его вид на жительство. Страдая от бессонницы, недоедая, Титов блуждал по Парижу, ночуя на улицах и в сквотах. В этом состоянии он был госпитализирован в психиатрическую клинику. В 1999 г. художник А. Хвостенко и композитор К. Чалаев вызволили Титова из госпиталя, где он находился под опекой, и его «лечили» психотропными лекарствами. Друзья добились его устройства в пансионат престарелых при Русском Красном Кресте. Титов продолжал работать, создавая конструкции из объемных упаковок в своей комнате, что мешало персоналу пансионата проводить уборку. Проблема усугубилась тем, что художник без спроса брал в общей столовой салфетки, используемые им в инсталляциях. Возникли неприятные недоразумения, в результате которых его обвинили в краже 500 салфеток и нарушении спокойствия. Инцидент совпал со сменой дирекции. Титова снова отправили в психиатрическую больницу.

    На протяжении всей жизни Ю. Титов постоянно находился в состоянии напряженного внутреннего поиска. Последние его годы весьма активны в творческом отношении. За два года он нарисовал около 200 работ крупного формата, сотни листов были заполнены его «архитектурно-мистическими проектами». Титов писал стихи, называемые им «метапоэзией», переходя ко все более новаторской форме, сочетающей реплики в духе дадаизма с афористикой.  Он  считал свое творчество «поисками гармонии между философией и мистикой». Титов занимался «смыслом творчества», называя себя архитектором проектов, «мистически реальных, которые, однако, могут быть воплощены».

               Юрий Титов стал регулярным гостем психиатрических заведений Франции. Психотропное лечение, упоминания о котором неизменно берутся психопатами-концептуалами в кавычки, назначалось теперь французскими врачами, которые ни сном, ни духом не слыхивали о «политическом и эстетическом инакомыслии» и «карательной психиатрии»…

    Творчество Титова этого периода времени состояло в том, что он создавал т.н. «мыслящие свертки», конструируя их из хлама. Некоторое время в одном из парижских сквотов существовала созданная по его проектам инсталляция «Комната Троянского Коня». Объекты «Палец Протея», «Мистическое солнце» и др. занимали все помещение, в связи с чем художник ночевал в шкафу. После того, как префектура закрыла обветшалое здание, Титов остался без крова и без произведений. Но он уже и не заботился об их судьбе. При переездах из трущобы в трущобу работы эти утрачивались. Постепенно Титов почти полностью ослеп. Привозимые ему краски и кисти он не распечатывал…
           
     Конечно, можно считать его литературные опыты глубокомысленным дзэн-буддизмом, но гораздо чаще они выглядят, как психопатологическая непоследовательность мышления и т.н. «соскальзывание» - в духе хрестоматийных атактических замыканий. Можно относиться к инсталляциям Титова, как к артефакту искусства, но они так напоминают все эти истории, регулярно показываемые по ТВ – о несчастных безумных людях, сволакивающих домой отходы из мусорных баков (messy-синдром)… Нельзя не видеть радикального изменения его творчества, обретшего в эмоциональном и содержательном отношении качества эмоциональной выхолощенности, псевдоглубокомысленного символизма, схоластического резонерства и неадекватного паралогизма. У его произведений последних лет поблекли не только краски, но чувства и мысли.

Трагедия этого художника не только в том, что он оказался брошенным, а его живопись оказалась никому не нужной. Еще будучи сравнительно молодым мастером, Титов метался от стиля к стилю, пытаясь найти свой язык, отыскать индивидуальную дорогу в искусстве. Но на этом пути ему встретились люди, которые считали, что живопись имеет право на существование, лишь в том случае, если она идет перпендикулярно и вразрез к существующему строю. Их сверхценная идея о том, что этот «Карфаген должен быть разрушен» требовала неизменной лейтмотивности и приплетания к любому контексту. Для них было правильным все то, что возникало вопреки строю, подспудно разъедая его. Абстрактные и религиозные картины Титова стали для них теми произведениями, которые можно было трактовать, как скрытую (или явную) оппозицию социализму: что могло быть эстетически более враждебно этому строю, как не нонфигуративная или клерикальная живопись? Работы художника встречались в этих кругах бурным восторгом. Тому, кто этих восторгов не разделял, наклеивались ярлыки «бесов». Положительные отзывы дилетантов, видевших в картинах не столько живопись, сколько идею, заменили Титову квалифицированную критику искусствоведов. И художник, думая, что нашел себя в искусстве, на самом деле стал плакатистом психопатов-диссидентов, потеряв стиль, даже не успев его толком найти.

    Реальное психическое расстройство Титова не помешало психопатам-идеологам продолжать голосить о «карательной психиатрии», пытавшейся погубить выдающегося мастера, которого «спасло только то, что он эмигрировал из «этой страны»». И это - несмотря на то, что вмешательство советской психиатрии в судьбу художника, как выяснилось, носило вполне адекватный характер и не имело политических мотивов. Он просто был нездоров. Но эта прозаическая подробность не рифмовалась с былой элегантной концепцией, в силу чего вначале была как-то стыдливо опущена, а затем – и вовсе утрачена…

                                           Борцы против системы

    Отдавая должное борцам за ту идею, которую они считали правильной, нельзя не заметить, что многие из них, все же, были не слишком здоровыми в психическом отношении людьми. Это видно и теперь, по диссидентам нынешним. Значительная часть их весьма психопатизирована (как минимум). Декомпенсированная же психопатия («расстройство личности» - в формулировке последней МКБ) в лечении у психиатров, все же иногда нуждается, что бы ни говорили по этому поводу экзистенциалисты и антипсихиатры.  

Посыл этой статьи не в том, чтобы задаваться вопросом: насколько искусство психически больного человека может считаться таковым. Здесь вообще нет никакого вопроса, т.к. вполне уместны те же критерии, которые применимы и к творчеству человека психически здорового: эта проблема лежит исключительно в эстетической плоскости. Дело в другом: отчего вполне психопатическая концепция о «карательной» психиатрии стала сегодня непреложной аксиомой для широких обывательских кругов? Совершенно очевидно, что для психопатов определенных клинических регистров любые рамки внутри строгой системы – тесны: таковы особенности клинической картины их патологии, упирающейся в любые ограничения, кроме тех, что психопаты устанавливают для себя сами. Термин «социопатия», прежде применявшийся к этой категории пациентов, очень иллюстративен. Психопат не может не противиться системе во всех ее проявлениях (в т.ч., в системе психиатрии): она помещает его в то пространство, которое жмет ему во всех местах. Такие люди просто обречены протестовать против системы. Любой.

С.Довлатов  писал: «После коммунистов я более всего не люблю антикоммунистов», тонко продемонстрировав концептуальное сходство между обеими идеологическими конструкциями, обнаруживающими сходство главных механизмов этих идеалистических затей, базирующихся на общей психопатической основе - безаппеляционной «правоте» социопатов, присвоивших мандат «единственно верного пути», шаг в сторону от которого «приравнивается к побегу». «Чума на оба ваших дома!» Древняя китайская философия считает, что нечто может в полной мере становиться собой, только достигнув своей противоположности. И тут круг замыкается: радетели неограниченных свобод превращаются в Политбюро, с упоением занимаясь «партийным строительством». Тоталитарное мышление любого содержания обречено на формирование мифов, для которых не важно – идет ли речь о пионере Павлике Морозове или о художнике Юрии Титове. Главное здесь – не судьба конкретного человека, а «великая общая идея», ради которой можно и подверстать некоторые факты, «слегка» редактируя их.

Что касается возможных возражений по поводу этого текста со стороны адептов социопатических деконструкций, то, во-первых, «на воре и шапка горит»;  во-вторых, - как насчет той самой «единственной слезинки ребенка», которая не может искупить всеобщего благоденствия – судьбы художника Титова, ставшей разменной монетой тенденциозных умозрений? А в-третьих, «единожды солгавший, кто тебе поверит», даже, если ты солгал во имя идеи, кажущейся прекрасной и высокой? Такими ли уж однозначными могут оказаться и остальные примеры психопатов о «злоупотреблениях психиатров»? А если посмотреть на каждый из этих случаев глубже и внимательнее?..

Казалось бы, при чем тут Петр Павленский?...

Игорь ЯКУШЕВ,
доцент Северного государственного медицинского университета
Архангельск