Две судьбы барабанщика

Жизнь и биография замечательного советского писателя Аркадия Петровича Гайдара (Голикова) до середины 1980-х годов казалась прямой, как трамвайные рельсы, и понятной, как кумачовые лозунги эпохи соцреализма. Безупречное социальное происхождение – сын дезертира из царской армии; безоговорочное и безусловное принятие большевистской идеологии; участие с самого раннего возраста в коммунистическом движении; командование полком в Красной Армии – аж в 14 лет; контузия, полученная в этом же возрасте в праведных боях за советскую власть; идеологически правильное литературное творчество, герои которого надолго стали символами юношеского патриотизма и политической грамотности (с точки зрения коммунистической идеологии), ясная и честная жизнь настоящего советского человека и писателя-коммуниста; яркая и героическая смерть в первые месяцы Великой Отечественной войны, когда Гайдар во весь рост поднялся навстречу вражеским пулям… И даже то, что «Гайдар» в переводе не то с тюркского, не то с монгольского означает «всадник, скачущий впереди», казалось тогда чудесным символом и мистическим свидетельством высокой жизни этого прекрасного писателя и хорошего человека, справедливостью самого Провидения отметившего писателя-барабанщика, «комиссара в пыльном шлеме» еще и таким способом…

Фразы из произведений Гайдара охотно цитировались во всех школьных сочинениях патриотической тематики: «Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной».

Многочисленные тогдашние воспоминания о Гайдаре рисовали облик доброго, веселого и очень обаятельного человека, поразительно одаренного не только в литературном, но и в интеллектуальном отношении: по свидетельству К.Паустовского, он помнил все свои тексты наизусть, то есть буквально слово в слово.

Время перестройки внесло коррективы в этот облик, ставший с той поры противоречивым и загадочно брутальным. Многие любители из числа низвергателей памятников и осквернителей могил охотно стали смаковать державшиеся до поры до времени в секрете факты о том, что в бытность свою красным командиром Аркадий Голиков, оказывается, был жестоким и мрачным садистом, уничтожившим множество людей в Хакасии. Кстати, вспомнилось (но уже с другим, нежели прежде, смысловым оттенком) и то, что его отец был дезертиром, то есть человеком, изменившим присяге. Охотно говорили о том, что Гайдар, перенесший контузию, практически всю сознательную жизнь был психически неуравновешенным человеком, что его чуть ли не постоянно сопровождали глубокие расстройства сна, снижение интеллектуальных способностей, повышенная возбудимость, склонность к жестоким поступкам… Вспомнили и о том, что в одной из своих многочисленных анкет Гайдар написал, что на 2 года был исключен из партии «за жестокое обращение с пленными». Выяснилось, что способ, с помощью которого Гайдар пытался успокаивать свою расшатанную нервную систему, приводил к регулярным запоям, а когда алкоголь переставал помогать, писатель причинял себе острую физическую боль: «…делал на теле надрезы ножом. Иногда в присутствии людей… всё заканчивалось клиникой». «У него отнимали одно лезвие, но стоило отвернуться, и он уже резался другим… Увезли его в бессознательном состоянии, все полы в квартире были залиты свернувшейся в крупные сгустки кровью… Позже, уже в Москве, мне случилось видеть его в одних трусах. Вся грудь и руки ниже плеч были сплошь – один к одному – покрыты огромными ранами. Ясно было, он резался не один раз» (свидетельство Б.Закса). Гайдару пришлось побывать в психиатрических больницах (в том числе в знаменитой клинике на ул. Матросская Тишина) несколько раз.

Все эти факты, к сожалению, соответствовавшие действительности, вдруг превратили личность писателя в мрачную и отталкивающую фигуру. Непонятно было только, как такой человек мог написать замечательную «Голубую чашку», как его литературный стиль, такой ясный и простой, искренний и доброжелательный, оказался творческой манерой садиста и пьяницы… Этот барабанщик, как тогда показалось, стучал в слишком разные барабаны…

И теперь, если фразы гайдаровской прозы и цитировались, то преимущественно такого рода: «Но тревога – неясная, непонятная – прочно поселилась с той поры в нашей квартире. То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы отца». И при этом многозначительно подчеркивался год написания повести – 1938-й.

Как-то никто (или почти никто) не задумался о том, что исковерканная жизнь подростка, оказавшегося на жестокой войне в 14 лет (современный 7-й класс), по сути дела, лишенного естественного эволюционного развития в таком важном для становления личности пубертатном возрасте и получившего по мозгам сильной взрывной волной тогда, когда его характер был еще далеко не сформирован (а мозг подростка особенно уязвим в силу интенсивной биологической перестройки именно в этот период жизни), стал не героем (и уж конечно, не антигероем), а жертвой этой эпохи.

Тяжелая черепно-мозговая травма, полученная Гайдаром во время Гражданской войны, стала причиной того клинического феномена, который носит название «дисфория» и выражается в периодическом тяжелейшем ощущении глубокой и мрачной тоски, настолько сильной, что порой только физическая боль (или алкоголь) может заглушить ее. Дисфория – один из признаков такого расстройства, как психоорганический синдром, ставший следствием контузии будущего писателя и его пожизненным наказанием. Ему даже было отказано в поступлении в Академию Генштаба, именно по причине этого заболевания. Никто (или почти никто) не подумал о том, что именно этот возраст, в принципе, часто ознаменован той юношеской бессмысленной жестокостью, которая совсем не обязательно становится неотъемлемой принадлежностью взрослого человека (просто одни дети разрезают лопатой дождевого червяка, с интересом наблюдая за его конвульсиями, а другие – в ситуации войны – получают другие возможности, но суть-то обоих явлений идентична). Никто (или почти никто) не обратил внимания на то, что обвинения, предъявляемые «прорабами перестройки» post factum взрослому человеку за преступления, совершенные им много лет назад, выглядят немного странно, особенно с учетом современного Уголовного кодекса, по которому подросток все-таки имеет определенные преференции в плане юридической ответственности. Никто не задумался о том, что, быть может, вся дальнейшая жизнь Гайдара стала тем приговором, который он вынес себе сам: кто сможет опровергнуть утверждение, что все его аутодеструк-тивные поступки были вызваны именно тем чувством вины за свое боевое прошлое, и это чувство писатель пронес через всю короткую жизнь? Мне, по крайней мере, хочется думать именно так.

А из прозы Гайдара мне хочется цитировать совсем другие куски: «Я малину ем, – серьезно сообщил нам Фёдор. – Два куста объел. И еще буду». Или: «…у Чука с Геком был бой. Короче говоря, они просто выли и дрались. Из-за чего началась эта драка, я уже позабыл. Но помнится мне, что или Чук стащил у Гека пустую спичечную коробку, или, наоборот, Гек стянул у Чука жестянку из-под ваксы». Или «…а также ко всем членам этой позорной компании ультиматум. Это что такое, я не знаю, – насмешливо объявил Квакин.
– Вероятно, ругательство или что-нибудь в этом смысле.
– Это такое международное слово. Бить будут, – объяснил стоявший рядом бритоголовый мальчуган Алёшка». Между прочим, стиль Гайдара иногда чем-то напоминает прозу Э.Хемингуэя: «Темно. Далеко на том берегу проснулся, конечно, командир роты. Он слышит этот огонь и думает сейчас о своей разведке», – разумеется, с поправкой на то, что Гайдар был все-таки детским писателем.

Мне кажется, что проза Гайдара очень надолго останется среди лучших книг для детей, несмотря на ее идеологическую специфику. Дело-то в том, что это, прежде всего, – хорошая литература. И очень жаль, что посмертная судьба писателя оказалась предметом псевдополитических спекуляций и сенсаций, бросивших мрачноватый отсвет на его замечательную прозу.

Привычка рисовать былых кумиров черной краской, тайно радуясь: «Он мал, как мы, мерзок, как мы!», свойственна многим людям, которые словно мстят прежним героям за свою собственную ничтожность. Однако никто из них так и не написал ни «Голубой чашки», ни «Бумбараша», ни «Чука и Гека», ни «Сказки о Мальчише-Кибальчише». Их уделом навсегда осталось злопыхательское торжество по поводу того, что кто-то оказался не сусальным героем, а реальным человеком со сложной, неоднозначной и трагической судьбой.

Игорь ЯКУШЕВ,
доцент Института
ментальной медицины.
Северный государственный медицинский университет.
Архангельск.