Тяжелая гиря любви

Раннее...

Лиля Юрьевна Брик мне запомнилась яркой. Может быть, даже – разноцветной. На ней всегда было что-то черное, красное и синее. С зеленым отливом...

Вспоминаю милейшего Бонифатия Кедрова, крупного советского философа, историка естествознания, марксиста, действительного члена не только АН СССР, но еще не менее десятка академий стран, как тогда говорили, социалистического лагеря. «Многократный однолагерный академик», – в шутку называли его в Институте истории естествознания и техники. Бонифатий Михайлович не чурался соленых анекдотов и любил подхохмить над коллегами. Но почти каждое свое выступление на публике предварял рассказом о том, как в детские годы его держал на коленях Ленин. Трогательная история! Во всех биографиях Б.Кедрова написано: «1913 г. в Берне впервые увидел В.И.Ленина в квартире своего отца – известного революционера М.С.Кедрова…»

Лично мне особенно похвастать нечем. Во времена Ленина не жил, да и Сталина едва успел застать на белом свете, с партийными бонзами мои родители знакомств не водили. Однако интересные встречи в моей жизни были, и об одной из них сегодня я вспоминаю.

Лиля Брик… Легенда. Любимая женщина Владимира Маяковского. Сразу вспоминается Таганка. Прекрасное место Москвы. Не менее знаменитое, чем прославленный Булатом Окуджавой Арбат. У Таганки свои воздыхатели. Например, тот же Маяковский:

Я люблю зверье. Увидишь собачонку – тут у булочной одна – сплошная плешь, – из себя
и то готов достать печенку. Мне не жалко, дорогая, ешь!

Сейчас этой булочной уже нет. Но я успел ее застать – она была слева, если съезжать или идти вниз по улице Большие Каменщики. Маяковский жил чуть выше, в Гендриковом переулке, позже переименованном в переулок его имени. А чуть ниже той самой булочной, впритык к пожарной каланче, тогда находилась поликлиника № 104. Там врачом работала моя мама, Соя Захаровна Трейберман. В ее кабинете однажды я встретил Лилю Юрьевну Брик.

Мне кажется, тогда я учился во 2-м классе. Точно не помню… Но запомнил шоколадную конфету с вишней, которой она меня угостила. И еще попросила вымыть руки перед тем, как развернуть обертку. Спросила о сестрах, потом дала еще конфет и наказала передать сестрам, хотя, мне кажется, заметила, что я хотел их съесть тотчас же. Тогда же я совершил, вероятно, свой первый героический поступок – передал конфеты по назначению.

С высоты сегодняшнего дня меня поражает, как внимательно слушала меня тогда Лиля Юрьевна. Смотрела прямо в глаза, слегка улыбаясь… Конечно, я был ребенком и ведать не ведал, что, может быть, именно такие взгляды завораживали и вдохновляли современных ей мужчин, размягчали их сердца, на которых она начертала свое имя.

Юношеское…

Вторая моя встреча с Лилей Юрьевной состоялась лет через 15. К тому времени я уже окончил свой первый институт и встречался с замечательной девушкой по имени Марина. И надо же такому случиться – она жила на Таганке и только-только успела закончить английскую спецшколу № 79 им. В.Маяковского (тогда я не знал, что через несколько лет стану преподавать в этой школе).
 
Так вот, однажды пригласила меня Марина в свою бывшую школу на встречу – догадаться нетрудно – с Лилей Брик. Оказалось, Лиля Юрьевна определенным образом покровительствовала спецшколе № 79, в которой был создан музей Маяковского, получивший официальный статус филиала главного музея поэта в Москве, в проезде Серова (ныне, как и во времена Маяковского, Лубянский проезд), где у «глашатая революции» был кабинет, знаменитая «комната-лодочка», в которой он и свел счеты с жизнью.

С директором спецшколы № 79, недавно скончавшимся Семёном Рувимовичем Богуславским, который был блестящим учителем-словесником, не лишенным поэтического дара и восторженным почитателем Маяковского, у Лили Юрьевны сложились вполне дружеские отношения. Она никогда не отказывалась выступать на школьных вечерах с воспоминаниями о том, чьей музой была долгие годы.

Девушку Марину я запомнил натурой поэтической, хотя и училась она в медвузе. Она никогда не пропускала школьные встречи с Л.Брик. Директор С.Богуславский создал в школе весьма демократическую обстановку и привечал не только бывших выпускников, но и примкнувших к ним. Так я еще раз встретился с «любимой женщиной Маяковского».

Вначале я сидел в зале и слушал выступление Лили Юрьевны. Особенно запомнились ее ответы на вопросы. Школьники народ шустрый и не очень деликатный. Дерзновенная юность иногда ставит бестактные вопросы. Не обошлось без такого вопроса и на том вечере. Лилю Брик спросили о ее семейной жизни во времена Маяковского. Высокая девочка в пионерском галстуке поставила вопрос прямо, даже «ребром»: можно ли считать, что она, Лиля Юрьевна, ее возлюбленный Маяковский и официальный муж, литературный критик Осип Брик, составляли «шведскую семью»? Высокая девочка оказалась начитанным ребенком, ибо в 70-е годы советские газеты, разоблачавшие буржуазную мораль, о «шведских семьях» писать не ленились.

Лиля Юрьевна ответила мгновенно и безапелляционно: «Конечно, нет! Ни о какой «шведской семье» и речи быть не может…» Помнится, она упирала на то, что у нее, «Володи и Осипа было духовное единство, и в этом смысле они составляли семью». Таким ответом школьники удовлетворены быть не могли. И в самом деле, что такое «духовная семья»? Ведь в ней могут проживать не только единицы, но десятки, сотни, а то и миллионы людей.

А вот мне тогдашний ответ Лили Юрьевны понравился. Я ей поверил. Правда, ненадолго. Вскоре я прочитал у поэта Андрея Вознесенского нечто совершенно противоположное. На старости лет, в минуту какой-то особой откровенности, она ему призналась: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал». «После такого признания, – писал А. Вознесенский, – я полгода не мог приходить к ней в дом. Она казалась мне монстром. Но Маяковский любил такую, с хлыстом. Значит, она – святая!»

Нет, святой Лиля Юрьевна не была! Андрей Вознесенский ошибся! С нею произошла история, обычная для девушек ее поколения. Приняв октябрьский переворот не только за великую социальную революцию, но и за революцию личностных отношений, она попыталась разорвать путы той морали, которую называли иногда буржуазной, иногда обывательской.

«Европеянка» Лиля

Не получившая традиционного еврейского воспитания, лишенная отчетливого ощущения национальной принадлежности, Лиля Юрьевна считала себя скорее «европеянкой». Правда, далеко не все окружающие желали забыть про ее национальность. И ведь времена были разные. Когда большевики вошли во вкус власти и стали позволять себе откровенные антисемитские выходки, Лиля Брик почувствовала, почем фунт лиха. Многие сановные литераторы ее ненавидели.

К чести Лили Юрьевны надо сказать, что на прямой вопрос о ее национальности она всегда отвечала: «Еврейка». А вот на непрямые вопросы могла позволить себе увильнуть от ответа.

…На том самом вечере Лилю Юрьевну спросили: «Какие праздники вы отмечали вместе с Маяковским?» Не моргнув глазом, Лиля Юрьевна сказала: «Пролетарские и все, которые нам нравились».

Блестящий ответ для женщины и человека, который знает, «какая погода на дворе». Ведь тем, кто не забывал во времена оные «пролетарские», то бишь советские праздники (пусть даже в тот день никаких заздравий не произносились), позволялось немного фрондировать. Но сомнительно, чтобы Лиля Юрьевна всерьез принимала торжественный смысл советских праздников или сколько-нибудь часто вспоминала про религиозные.

…Когда вечер подходил к концу, Лиля Юрьевна направилась ко мне. Разумеется, я поднялся с кресла и даже немного оробел. Неужто узнала? Неужели вспомнила? И узнала, и вспомнила, но – не меня, а Марину, завсегдатая вечеров, где выступала Лиля Брик.

«Марина! Я вам оставила книгу в музее на Серова… Обязательно заберите завтра», – сказала Лиля Юрьевна. «Ой! Не могу, – запричитала в ответ Марина, – завтра у меня экзамен». Этот диалог я передаю в вольной интерпретации, точных слов память не удержала. Но вот последнюю фразу я хорошо запомнил. С догадкой в голосе Лиля Юрьевна медленно произнесла: «Ну пришлите кого-нибудь. Это важно. Разве у вас нет мальчика на побегушках?» Она посмотрела на меня. В ее взгляде улавливалось сожаление – на мальчика на побегушках я не был похож даже в студенческие годы. …Один давний знакомый Лили Юрьевны, актер по профессии и – опять же – обитатель Таганки (фамилию его по разным причинам называть не буду), рассказывал мне, что ни Лиля Брик, ни ее сестра Эльза Триоле, ставшая впоследствии знаменитой французской писательницей, в молодые годы не желали иметь детей. С годами подобная проблема становится неактуальной, но почему они не хотели иметь детей?

Ответ только на первый взгляд кажется простым. Известно, что Лиля Юрьевна ужасалась вида беременных женщин. Она считала его неэстетичным. У ее сестры Эльзы беременные женщины никаких эмоций не вызывали. Но они обе верили в возможность... возрождения прошлого. В один прекрасный день эти две, несомненно, выдающиеся женщины, пришли к заключению, что обычный способ продолжения рода человеческого должен оставаться уделом животных, а люди уже их поколения научатся возвращать к жизни ушедших в мир иной.

Воскрешая прошлое…

Неукротимая натура Лили жаждала новых встреч и впечатлений. Ведь если ученые сумеют возвращать к жизни людей минувших эпох, то начнут они с людей великой судьбы. И тогда она, ее сестра и еще с десяток добрых друзей и знакомых смогли бы посидеть за одним столом с Сенекой, Цезарем, Спартаком, Гёте, Байроном, Пушкиным, Чайковским. Пир на весь мир, и Лиля, разумеется, в центре событий…

В возможность науки приступить к воскрешению мертвых уже в середине XX века верили не только сестры Лиля и Эльза. В 20-е годы в Москве по личному распоряжению Сталина был создан Институт экспериментальной биологии и медицины, который, по сути, занимался магическими проблемами – созданием эликсира долголетия (а желательно бессмертия) и поиском «живой воды» (или «живой грязи»), с помощью которой и предполагалось манипулировать с биологическим материалом мертвецов. До генной инженерии было еще далеко, но вера в науку той эпохе была свойственна колоссальная.

В воскрешение мертвых верил и Маяковский. Правда, не думал, что это произойдет скоро. Но, воскреснув, он желал рядом видеть именно Лилю. Без нее мир оказывался для него пустым и бессмысленным. Он был уверен, что ее воскресят первой.

Она красивая –
ее, наверно, воскресят.
Ваш
тридцатый век
обгонит стаи
сердце раздиравших мелочей.
Нынче недолюбленное
наверстаем
звездностью бесчисленных
ночей.

Меня поразило, как тот же актер, вхожий в дом Лили Юрьевны и ее последнего мужа Василия Катаняна, рассказывал, со слов Л.Брик, что ей часто снился Маяковский. Снился по-разному. Иногда смеялся, шутил. Но чаще плакал, просил прощения и всегда не хотел расставаться. «Значит, и там, в лучшем из миров, он не находил себе места, – рассуждал актер, – корчился от горя неразделенной любви…»

И в самом деле, любовь Маяковского к Л.Брик была исступленной, судорожной и бесконечной… За год до его самоубийства, в 1929 г. , когда они уже перестали быть любовниками и Лиля Юрьевна жила с другим мужчиной, Владимир Владимирович хлопочет – несмотря ни на что – о возможности получения квартиры на одной лестничной площадке с Лилей Юрьевной.

…Через два месяца после его самоубийства Лиля Юрьевна написала в своем дневнике: «Приснился сон – я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: «Всё равно ты то же самое сделаешь». Этот сон оказался вещим. И сбылся он почти через полвека.

На 86-м году жизни Лиля Юрьевна поскользнулась в своей комнате. Результат – перелом шейки бедра. В ее возрасте такой диагноз обрекал на неподвижность. Но позволить себе быть кому-то в тягость она не могла… 4 августа 1978 г. на даче в Переделкино Лиля Брик покончила с собой, приняв огромную дозу снотворного.

За много лет до смерти Л.Ю.Брик написала в завещании: «Пепел мой прошу не хранить, а развеять где-нибудь по полю». Ее воля была исполнена 17 мая 1979 г. На огромном Звениго
родском поле, рядом с деревней Бушарино, был развеян прах любимой женщины Маяковского.

В качестве памятника там установили огромный валун, на котором выбили три буквы Л.Ю.Б., а далее, через тире, для непосвященных – Лиля Юрьевна Брик.

Когда-то Маяковский подарил ей кольцо, на котором были выгравированы те же буквы, но без точек. Если читать надпись по кругу, получается вечное люблю…

Захар ГЕЛЬМАН, соб. корр. «МГ».
Иерусалим – Москва.