Нужно быть первопроходцем

Кредо профессора Брюсова

Профессору кафедры хирургии с курсом онкологии и лучевой диагностики филиала Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова, консультанту­-хирургу Главного военного клинического госпиталя им. Н.Н.Бурденко, генерал­-майору медицинской службы в отставке, профессору, заслуженному деятелю науки РФ, лауреату Государственных премий СССР и РФ Павлу БРЮСОВУ исполнилось 85 лет. В 1961 г. он окончил Львовский медицинский институт и был призван в армию. В 1989-­1998 гг. был главным хирургом Министерства обороны. Владеет польским и английским языками. В рабочем кабинете П.Брюсова висит портрет его учителя – академика АМН СССР Ивана Колесникова в окружении снимков знаменитых военных хирургов, включая Николая Пирогова. Профессор ответил на вопросы корреспондента «МГ» Болеслава ЛИХТЕРМАНА, которому подарил третье издание своей книги «Дневник главного хирурга», посвящённой военно­-полевой хирургии во время войны на Северном Кавказе в 1990­-е годы, и только что вышедший под его редакцией русский перевод мемуаров знаменитого профессора хирургии Фердинанда Зауэрбруха.

– Павел Георгиевич, почему вы стали военным хирургом?

– Когда я учился на лечебном факультете Львовского мединститута, военная медицина меня не интересовала. К его окончанию я был уже почти сформированным хирургом. Моим учителем хирургии был профессор Георгий Григорьевич Караванов, который не только учил меня  технике хирургии, но и привил интерес к научным исследованиям. Но в 1961 г. был объявлен набор в армию. Перед этим Хрущёв вдвое сократил её, а когда международная ситуация обострилась, армию надо было срочно воссоздавать. Точно как сегодня. А где взять специалистов? Все мои друзья из Политехнического института угодили в армию лейтенантами. То же самое произошло и с врачами. Наш украинский вуз отдал в армию всех русских. И все мы навсегда уехали из Львова. Мне говорили: «Как же так, вас считали первым учеником, а вы едете на Дальний Восток, откуда никогда не возвращаются». А потом шла борьба за своё будущее. На 6­м курсе я зачитался «Очерками торакальной хирургии» Н.Амосова. Во Львове торакальной хирургии не было. На госэкзамене ректор Днепропетровского мединститута профессор Д.Чухриенко пригласил меня в ординатуру, сказав, что собирается развивать торакальную хирургию и ему нужны такие фанаты. Я думал, что отслужу 3 года и поеду к нему. А когда прибыл на службу, узнал, что уволиться можно только через 25 лет. «Отсюда ещё никто не выбивался», – сказали мне.

– Но вы всё же выбились...

– Это теперь интересная история. В Военно-­медицинской академии в те годы говорили, что пробиваться надо по Брюсову. Меня вела мечта – торакальная хирургия. Я понимал, что на гражданку меня не отпустят и надо искать место в военной хирургии. «Свобода – это осознанная необходимость», – вспомнилось выражение Спинозы. Я понял, что нужно найти своё достойное место в Вооружённых силах. Поэтому в свой первый отпуск я поехал в Военно-­медицинскую академию с целью узнать, где обучают торакальной хирургии. Оказалось – на кафедре госпитальной хирургии, во главе которой стоял генерал Иван Колесников, мой будущий учитель, которому я безмерно признателен за школу хирургии. Вот на стене висит его портрет, который я попросил нарисовать художника. Хотя первый разговор с генералом не получился. Я пришёл к нему с рекомендательным письмом от своего учителя профессора Г.Караванова и начал рассказывать о своих устремлениях. Он терпеливо выслушал меня и сказал: «Вы старший врач полка, лейтенант. У вас огромная должность, майорская. Вы находитесь на своём месте, вы там очень нужны. Поезжайте в часть и служите достойно. Мы вас принять не можем, так как берём только тех, кого хорошо знаем со студенческой скамьи. Если я возьму вас, то могу совершить ошибку. А такую ошибку Военно­медицинской академии совершать нельзя». Для меня это был ушат холодной воды. Я сказал ему: «Товарищ генерал, разрешите мне приезжать к вам, работать в перевязочной, в операционной, с больными, потому что я хочу изу­чать торакальную хирургию». Он удивился, но разрешил. И каждый свой отпуск в течение 6 лет я проводил в его клинике. На третий год генерал меня подзывает и говорит, что примет меня, если я буду к нему поступать. Но меня не отпускали из полка из-­за дефицита кадров.

И только когда из­-за тяжёлой болезни сына меня перевели на Украину, ситуация изменилась. Там в полку я вёл научную работу – изучал развитие язвенной болезни у молодых солдат из-­за стрессовых факторов, делал гастроскопию. И тут мои документы наконец прошли все инстанции и поступили на конкурс в Военно­-медицинскую академию, и И.Колесников взял меня в ординатуру на свою кафедру. С первого же месяца я был включён в бригаду по пересадке сердца (в группу трансфузиологов), которую возглавлял главный хирург Министерства обороны академик А.Вишневский. Нас перевели на казарменное положение, обычно мы занимались плановой работой и ждали донора для операции трансплантации сердца. И вот 4 ноября 1968 г. А.Вишневским и подготовленной бригадой специалистов она была выполнена. Технически операция была сделана безукоризненно. Но непосредственный исход этой операции и последовавшей за ней ещё одной трансплантации сердца, а затем трансплантации лёгкого был неудачными. Негативная позиция в то время Министерства здравоохранения и лично министра академика Б.Петровского по вопросам трансплантации сердца не способствовали продолжению этих работ. Потому всю нашу группу на кафедре госпитальной хирургии расформировали, отделение трансплантации, возглавляемое профессором Ф.Балюзеком, закрыли. А меня после окончания ординатуры в 1970 г. направили в Москву в Главный госпиталь им. Н.Н.Бурденко ординатором отделения торакально­сосудистой хирургии. С первых месяцев пребывания в госпитале я составил себе план научной работы на год. Когда я однажды представил его главному хирургу госпиталя профессору М.Шеляховскому и сказал о готовности выполнить его по всем заявленным 44 пунктам, он воскликнул: «Товарищ капитан, вы понимаете, что вы планируете? Это же задача целого госпиталя, а вы собираетесь в одиночку выполнить её за 1,5­2 года». Я ответил, что такой привычке я научился у своего учителя И.Колесникова, ставя задачи на перспективу. Старшие коллеги советовали брать узкую тему, которую можно разрабатывать всю жизнь. Я отвечал, что пока хочется знать всё. Каждый месяц у меня был план прочитывать все русские хирургические журналы и до 10 зарубежных по моим темам, накапливать материал.

– Где же взять столько времени?

– Вечером, ночью. У меня была теория, как из 24 часов сделать 28. Например, 4 часа я работал в библиотеке с переводчиком (английский я тогда не знал, потом его сам выучил) и считал их выигрышем во времени. Ну, а для сна мне было тогда достаточно 4 часов.

– Наверное, для хирургии важны природные данные?

– Знаменитый советский хирург С.Юдин говорил, что «хирургии учатся долгие годы, но и тогда не каждому это удаётся в равной степени». Хирургом очень высокого уровня становится один из немногих. Степень надёжности хирурга зависит от его профессионализма, который вырабатывается годами труда и в какой-­то мере определяется генетическими способностями. Например, академик РАН М.Давыдов демонстрировал редкую технику оперирования, у него никогда не бывало несостоятельности швов различных анастомозов. Он был в 80-­е годы молодым доктором наук, а я, генерал, учился у него тогда новым операциям на пищеводе.

– Чему были посвящены ваши диссертации?

– Кандидатская была посвящена кровопотере при операциях на лёгких, а докторская стала её продолжением в широком контексте с учётом концепции геморрагического и травматического шока. Моя жизненная практика складывалась из этапов работы в ряде отделений, и каждый давал мне колоссальный опыт на всю оставшуюся жизнь. Так, будучи клиническим ординатором на кафедре хирургии, я три месяца проработал в реанимации у профессора Ю.Шанина. Познал основы реаниматологии и увидел всю её ценность и необходимость для хирурга. Когда пришёл в госпиталь, занялся сердечно-­сосудистой хирургией под руководством прекрасного хирурга Б.Ласточкина. Через год­два я ею овладел и даже начал писать статьи, готовил докторскую диссертацию по ранениям сосудов и ишемии. Но затем меня перевели на год в абдоминальную хирургию, где я старался не пропускать операции начальника отделения М.Гулякина, обладавшего филигранной техникой владения скальпелем. Ещё через год я стал старшим ординатором открывшегося отделения лёгочной хирургии. Мечта сбылась! Мне удалось быстро освоить весь объём торакальных вмешательств, а дальше началось движение вперёд: разработка реконструктивных операций, развитие бронхиальной хирургии и операций на трахее, освоение видеоторакоскопических операций на лёгких. Кстати, подобное пребывание и обучение молодого хирурга в ряде отделений раньше широко практиковалось в госпитале, что давало огромный кругозор врачу.

Нужно быть первопроходцем, новатором. Ты делаешь операцию, и тебе начинают подражать. Я этому только радовался. Мои ученики должны идти дальше меня. Через 16 лет после направления в Москву стал главным хирургом госпиталя им. Н.Н.Бурденко. И сразу же поставил задачу, что мы каждый день должны делать хоть небольшой, но обязательный шаг вперёд, осваивать то, чем не владеем. Недостаточно знаем хирургию печени? Приступаем к освоению новых вмешательств. Посылаем своих хирургов на учёбу. Приглашаем специалистов на одну­вторую операцию. То же самое с хирургией поджелудочной железы. Учимся у мэтров, приглашаем к себе и развиваем новое направление в своём госпитале до их уровня. Я каждого предупреждал, что всё это пригодится, если начнётся война. Чтобы не учиться на раненых в медсанбате. Вы должны делать так, чтобы у вас выживали почти все раненые.

– Вы были последним главным хирургом Министерства обороны СССР и первым главным хирургом Министерства РФ. Была ли разница?

– Уменьшился объём работы, а система, к счастью, не изменилась. Главное военно-­медицинское управление России сохранило все достижения советской военной медицины, а военные хирурги помнят и знают наставления основоположника отечественной военно­полевой хирургии первого главного хирурга Рабоче­-крестьянской Красной армии Н.Бурденко.

– Вы разработали доктрину военно­полевой хирургии. Чем она отличалась от предыдущей?

– Доктрины военно­полевой хирургии как таковой в стране не было. Была доктрина военной медицины, выдвинутая в 1942 г. начальником Главного военно­-санитарного управления РККА Ефимом Ивановичем Смирновым. Каждый военный врач должен знать её положения. Фактически Е.Смирнов сузил военно­-медицинскую доктрину до положений хирургии, считая её основным видом медицинской помощи на театре войны. Но Николай Нилович, семитомник которого я прочёл от и до, всё время говорил, что нужна отдельная военно­-хирургическая доктрина. Между главным хирургом Красной армии Н.Бурденко и Е.Смирновым, видимо, были расхождения. Е.Смирнов полагал, что доктрину должен излагать не хирург, а администратор. Всю Великую Отечественную войну его доктрина прекрасно работала. Но медицина развивается. И непременно должна быть доктрина военно-­полевой хирургии так же, как может быть доктрина военно­0-полевой терапии. Как показала нам пандемия коронавируса, в одной войне может превалировать хирургия, а в другой – инфекционные болезни. Каждая специальность должна иметь свои доктринальные положения. Я изложил свою концепцию в Вене на Всемирном конгрессе хирургов в 1999 г., и хирурги ведущих стран мира согласились с предложенными мной положениями и временными интервалами оказания помощи раненым.

– В «Дневнике главного хирурга» вы описываете свой опыт первой чеченской войны 1994­1996 гг. Насколько он сейчас актуален?

– Это уже история. Сегодня совершенно другая война. Как говорил Черчилль, генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Мы тщательно изучили опыт афганской войны и использовали его в чеченской войне. Это так называемый двухэтапный вариант оказания медицинской помощи, когда буквально с поля боя вертолётами забирали раненых и транспортировали их в полевой госпиталь, где бригада хирургов выполняла неотложные операции, спасавшие жизнь раненым. Стало ясно, что чем лучше мы оснащены средствами эвакуации (авиатранспортом), тем быстрее можем доставить раненого туда, где ему окажут необходимую помощь. Сегодня наша военная медицина хорошо насыщена санитарными вертолётами, оснащёнными современными модулями (т.е. аппаратурой, оборудованием, инструментарием и медикаментами на уровне хорошей клиники). Если с раненым что-­то случается в воздухе, то у специалиста (реаниматолога или хирурга) есть всё для оказания необходимой помощи. Моя концепция заключалась в придании решающего значения неотложным медицинским мероприятиям на каждом этапе эвакуации. Сегодня 70­-80% ранений вызваны взрывной травмой. Отличие в том, что ранения более тяжёлые, чем во всех предыдущих войнах. Во­вторых, эвакуация более длительная. Линия фронта растянута. Но этапы оказания помощи остались такими же. Мы их сохранили, несмотря на пятикратное сокращение военной медицины в 2008-­2010 гг. Тогда сокращение армий шло во всех странах, но военных медиков в НАТО берегли, сокращения они избежали.

– Позвольте процитировать отрывок из вашей книги о 90­-х годах прошлого столетия: «Сегодняшних руководителей страны медицинское обеспечение войск волнует мало, значит, потом, когда «грянет гром», нас ждут тяжёлые последствия такой непрофессиональной политики».

– Мы это видели на примере мобилизации, когда хирургов (как и других врачей, фельдшеров) брали пехотинцами, потому что в военкоматах они хирургами не значились. Потом врачей из пехотинцев в медицинских отрядах спецназначения или медбатах зачисляли санитарами. Затем думали, как обойти установки кадровиков, чтобы дать этим хирургам возможность оперировать, сменить автомат на скальпель. Непрофильная мобилизация врачей является недопустимым просчётом, особенно в условиях кадрового голода и дефицита врачей в стране.

– Сейчас говорят о восстановлении военных кафедр в медвузах...

– Это трудно решаемый вопрос. В резолюции XIV съезда Российского общества хирургов, проходившего в ноябре 2022 г. в Москве, представлено обращение в Министерство обороны и Министерство здравоохранения РФ с ходатайством о возвращении военных кафедр в медицинские высшие учебные заведения. Кроме того, было заявлено о необходимости медицинским вузам ввести в учебные планы дисциплины «Военно­полевая хирургия» и «Военно­полевая терапия» на старших курсах обучения. Но ведь многие годы Минздрав вычёркивал эти дисциплины, как и эти термины, из всех учебных программ. И они были почти полностью забыты. В первые же дни проведения специальной военной операции порочность такой политики стала явной, врачи прифронтовых гражданских больниц оказались в центре военной медицины без базисных знаний о теории и практике военно­полевой хирургии и её организации.

В отношении военных врачей начальник Военно-­медицинской академии академик РАН Е.Крюков даёт более спокойную оценку и говорит, что академия с подготовкой кадров справится самостоятельно. Да и восстановить ликвидированные 4 военно-­медицинских института не удастся. Кадры потеряны навсегда, как и территории. Так, у меня на кафедре онкологии было 10 преподавателей, в том числе 6 докторов наук. Кафедру ликвидировали в 2009-­м, сделав курс онкологии, где остался только один преподаватель (профессор Брюсов. – Б.Л.) при многократно возросших требованиях. Все сотрудники ушли в гражданскую медицину и для военной медицины были потеряны навсегда.

– Отличается ли наша военная медицина от зарубежной?

– До 1991 г. развитие военной медицины в СССР шло наравне с США. У нас была всеми признаваемая советская школа военно­медицинской подготовки. После 1991 г. в теории и практике развития военной медицины лидерство взяли на себя американцы. У них феноменальные средства финансирования и состав преподавателей. Уволенных в отставку военных хирургов они тут же берут на свои кафедры, сберегая таким образом опытные кадры. Кафедра хирургии в Бетесде (США) на базе госпиталя Уолтера Рида насчитывает около 500 человек. Там появились международные профессора, которые ежегодно читают лекции в какой­то стране и рекламируют американскую медицину. А нам воссоздать даже один военно­-медицинский институт немыслимо из-­за отсутствия кадров и невозможности увеличить штатное расписание. В первую очередь ведь нужно создать медбаты в вводимых дивизиях, беспощадно разрушенные в 90­е годы. Бороться за прогресс можно, но мы после 1991 г. стали страной, экономящей на всем.

– В своей книге вы пишете, что соотношение убитых и раненых в нашей армии составляло 1 : 3.

– Это стандарт, установленный ещё в Первую мировую войну. Почему за этим стандартом следят? Потому что, если он составляет 1 : 2 или 1 : 1, значит, раненых с поля боя не уносят – командиры их бросают. Американцы показали, что во Вьетнаме это соотношение у них было 1 : 6. Это колоссальный показатель, к которому мы придём нескоро и то только тогда, когда всё сделаем в рамках «тактичес­кой медицины» – единой системы оказания догоспитальной помощи с применением современных технологий спасения жизни раненого.

– Почему?

– Нам сейчас очень важно знать, сколько раненых остаётся на поле боя, из­за чего они там остаются, как сделать так, чтобы этого не было. Хирурги научились хорошо оперировать. Сейчас, во время военных действий, у нас будет целое поколение хорошо обученных хирургов. Но это на этапе хирургическом. А вот как до хирурга довезти и не потерять раненых? Для этого мы должны провести вскрытие убитых: почему погиб раненый? Так, как это было сделано в Афганистане и Чечне. Но все наши данные пока закрыты. Американцы свои результаты раскрывают, поэтому идут впереди.

И у нас может быть ничуть не хуже при вложении сил, средств и разработке собственной концепции.

– В своей книге вы процитировали главного хирурга госпиталя Бурденко Ф.Берёзкина: «Хирургия должна быть нравственной». Что вы понимаете под нравственностью в хирургии?

– Во­первых, нравственность в том коллективе, где трудится врач. Все его слова и действия должны отвечать моральным и этическим канонам, принятым в обществе. Например, когда коллега ворует у своего же товарища какой-­то материал и публикует его под своей фамилией, это безнравственно. Во­-вторых, взаимоотношения с пациентами. Врач не должен быть стяжателем. Когда я оканчивал мед­институт, мы устроили на лечебном факультете диспут по вопросу, могут ли быть денежные отношения между врачом и пациентом. Нет, не могут – казалось бы, самый верный ответ. Но из 120 человек меня поддержали только трое. Печальный итог. В своей врачебной жизни у меня всегда была уверенность, что государство платит мне достаточно. Мне повезло, что я был военным, в 60­80­е годы это гарантировало решение жилищных и денежных проблем.

-Могли ли вы, учась во Львове, представить нынешний конфликт?

– Могли. Нам об этом изредка напоминали наши сокурсники­украинцы: «Часи ся змiнять» (времена сменятся), выдавая это за невинные шутки. Были и ещё неприятнее, но не хочется их вспоминать. Они повторяли то, что слышали у себя дома, где, видимо, часто обсуждали эти проблемы.

– А школа у вас есть? Кто ваш преемник?

– Все главные хирурги округов, флотов, госпиталей в 90-­е годы – мои ученики и последователи. Это школа военно­полевой хирургии. Они учились в боях, медсанбатах, полевых госпиталях, где я был и оперировал неоднократно.

С начала 2000-­х годов, когда я возглавил кафедру онкологии, начал формировать школу военных онкологов. Открытая онкохирургия была учебным полем для любого хирурга и фактически бесценным опытом для тех, кто идёт в полевые госпитали во время войн. Ну и научная школа в виде 64 моих диссертантов, где каждая работа – это шаг вперёд в обобщении опыта, исследовании новых методов лечения, достижении оптимальных результатов лечения раненых и больных.

Сегодня главным хирургом Министерства обороны РФ является доцент Александр Петрович Чуприна, боевой, активный хирург. Мы с ним «одной крови» – он также пришёл в госпиталь из клиники госпитальной хирургии Военно­-медицинской академии, также почитает нашего учителя И.Колесникова и также начал свой путь главного с изучения трудов Н.Бурденко.

– Будучи главным хирургом Минобороны, вы являлись чиновником?

– Про Н.Бурденко профессор С.Юдин писал, что он, будучи администратором, отвоевал у своего руководства право на оперирование. А я такое право не отвоёвывал, я оставался оперирующим хирургом всё время службы. Я не мог жить без сложных операций. Мои телефоны знали военные хирурги во всех округах и госпиталях страны, отовсюду в любое время дня и ночи сообщали о всех серьёзных заболеваниях, травмах, и я способствовал быстрой доставке таких пациентов на операцию в наш госпиталь или Военно­-медицинскую академию.

– Какое у вас кредо?

– Я верю в мою страну. Мне больно за отношение к моему Оте­честву в странах Европы и США, за вероломные планы уничтожения России. Но я верю, что Россия соберётся и победит в сегодняшнем противостоянии с НАТО. Я не желаю смерти всего живого на земле и атомной войны на уничтожение. Но я понимаю, что стране нужно быстро мобилизовать все свои силы, все самые современные средства борьбы, чтобы выстоять. Хотелось бы большей активности некоторых руководителей и более понятного объяснения тактики на победу. Страна учится в бою, учится, чтобы одолеть коварного врага. И военная медицина быстро учится и совершенствуется вместе с армией страны.

А медицинское кредо – быть настоящим руководителем хирургов, вести за собой молодых специалистов. Ты должен быть безу­коризненным профессионалом, чётким во всех действиях, знать всё в военно-­полевой хирургии и не только свою дисциплину. Когда все в замешательстве и нерешительности, ты должен взять на себя всю ответственность руководителя, стать первым к операционному столу, чтобы показать, что ты не только хороший организатор медицины, но и настоящий профессионал в хирургии войны. А заложенный твоими учителями профессиональный уровень должен ежедневно повышаться.

– Есть ли у вас какие-­то увлечения помимо работы?

– У меня был первый разряд по волейболу, я играл за сборную города. Потом было увлечение большим теннисом. Обожал беговые лыжи. Зимой я приходил с работы в 10 вечера (раньше не получалось), ужинал и в 11 вставал на лыжи. Мы с моим соседом за час проходили свою «десятку» по трассе. Вернувшись, принимал душ, просматривал бумаги и в два­-полтретьего ложился спать, чтобы утром, в шесть-­полседьмого встать и выезжать на работу. Лыжи быстро восстанавливали меня физически, вот почему я всегда мечтал о наступ­лении зимы. Кроме того, два раза в неделю посещал фитнес­центр, в течение 3­4 часов занимался на тренажёрах, плавал, ходил в сауну, делал массаж, да и просто спал. Это хороший метод восстановления после нелёгкого рабочего дня. Правда, теперь интенсивно тренироваться я уже не могу. Год за годом вынужден снижать нагрузку. Также был предан театру – знал все постановки и ведущих актёров. Читал все толстые журналы, «Литературную газету». Там про меня недавно написали как про родственника (внучатого племянника) поэта В.Брюсова. К сожалению, после разрушения квартиры­-музея поэта в 80­-х годах и ухода из жизни многих истинных брюсоведов наши контакты с литературным музеем и даже с музеем Серебряного века (домом Брюсова) практически прекратились.

– Как отмечался ваш юбилей?

– Торжества по случаю моего юбилея завершились актуальной научно-­практической конференцией «Военно­полевая хирургия в XXI веке: итоги вооружённых конфликтов», на которую собрались ведущие военные хирурги страны. Были выступления многих знаменитых хирургов России, поздравления от Международного общества хирургов, а также от президента и моих зарубежных коллег из Международного общества военных хирургов имени Амбруаза Паре. Позади З0 лет международных контактов, выступления во многих странах мира на международных конгрессах хирургов, на которых я выступал всегда с одной мыслью – показывать высокий уровень отечественной военной хирургии, ничуть не уступающей натовскому. Сегодня все наши достижения реализуются в спасении жизни раненых солдат и офицеров, вставших в жестокой битве на защиту Отечества.