Женское лицо войны

Говорят, что у «войны не женское лицо». Антонина Васильевна Кяшкина - санинструктор Великой Отечественной войны 1943-1945 гг. согласна с этим. Но в то же время ее рассказ о своих фронтовых буднях несколько меняет это утверждение. Слушайте...

Я, в девичестве Слугина Антонина Васильевна, и представить не могла, какую длинную и мучительную дорогу сумею одолеть в своей жизни.

Родилась я в селе Илюшкино Ульяновской области в 1924 г. Отец Василий Антонович и мать Татьяна Матвеевна были людьми дореволюционного образца: мать крестьянского происхождения, отец из зажиточных селян, после революции работал председателем сельсовета. В 1927 г. был арестован, реабилитирован только после 1953 г.

В 1943 г. я оказалась пригодной для службы в Красной Армии. Меня призвали как дочь репрессированного отца. Санинструктором я спасала жизнь зенитчиков в Бресте, Бела-Подляске, Познани, на главном Кюстринском направлении, при штурме Берлина. Награждена орденом Красного Знамени и четырьмя боевыми медалями, а также многими медалями после войны.

Казалось, что моя биография не отличается от сотен тысяч советских людей, воевавших на всех фронтах Великой Отечественной. Но сухая статистика гласит, что на передовой санинструктор выживал только один день: в этот день он был либо ранен, либо убит.

В первую ночь после оглушительного боя я проспала в темноте на чем-то твердо-мягком. Только с кровавым рассветом я с ужасом поняла, что в темноте  опустила голову на оторванную ногу солдата. Кажется, можно было сойти с ума от этого? Не сошла. Значит, прошла настоящее боевое крещение.

Я таскала раненых на ремне, наматывая ремень на кулак. Если мы не могли доползти до окопов, то прятались в больших воронках от бомб. Там я делала перевязки и утешала солдата как сына и как отца. Во мне жила дремучая любовь к моему пропавшему отцу и к будущему ребенку. Жалость к несчастным заливала мое сердце. Крики о помощи я слышала душой и ползла дальше. И где я только не ползла на страшных тех дорогах: по стерне, по гальке, по песку, по грязи и болотной жиже, по мокрой траве, под дождем и палящим солнцем, по снегу, по полю и по лесу.

Однажды, в сожженном селе мы искали уцелевший дом для организации медсанбата. И нашли такой на краю села. Обрадованные находкой, мы гурьбой зашли в этот дом и остановились как вкопанные. Пол, стены и даже потолок были цвета переспелой вишни, а от гнилостного запаха крови было трудно дышать. Мы не сразу поняли, что это была камера, где фашисты творили самые изощренные пытки над нашими бойцами, которым вырезали звезды на спинах. Позже в одном таком доме я увидела распятого на кресте солдата, и эта картина не давала мне уснуть долгие годы.

Смерть была со мною рядом всегда. Однажды возле меня был убит боец, который только что весело рассказывал мне, что от пуль его спасает алюминиевая ложка, которую он носил в сапоге. Он молча упал с осколком в сердце, а я осталась жива. В другой раз в котел с гороховым супом угодил снаряд. Наша замечательная повариха была убита осколком, а мы остались голодными, но живыми.

Но самые страшные события, которые мне пришлось пережить в феврале 1945 г., развернулись на Кюстринском направлении при переправе через Одер. На мою голову, 20-летнего санинструктора, посыпалась ковровая бомбежка такой силы, какую я не испытывала нигде.

В эти ужасные дни Висло-Одерской операции я переправляла пятерых раненых через Одер на лодке, сидя на веслах. В мыслях постоянно пульсировало: не перевернуться бы, и чтобы снаряд в нас не угодил. По красному от крови Одеру стояком, как оловянные солдатики, плыли трупы наших солдат прямиком на север в сторону Балтийского моря. И вдруг нас накрыла волна. Лодка вмиг погрузилась. Спасли лишь меня одну.

А что творилось в Берлине! Жуков приказал зенитчикам в первую ночь штурма повернуть прожектора прямо в глаза фашистам. В этом кромешном аду среди чудом уцелевших стен, грозящих свалиться каждую секунду, в пылище, дымище, громе артиллерии и граде бомб, летящих нам на голову, мы умудрялись перевязывать сотни раненых наших, а иногда и немцев. Кто это может сделать, кроме русских? Наша сердечность, доброта, беспримерный героизм, желание помочь в самых невероятных условиях.

Кончилась война. Я вместе со всеми праздновала и славила воевавший и победивший народ. Ах, какие звучали песни, какие кружились вальсы и вытанцовывались танго на танцплощадках!

...Мой второй муж Михаил Кяш-кин оказался защитником Брестской крепости. А я в качестве санинструктора участвовала в освобождении Брестской крепости. Нам было о чем вспомнить и о чем говорить.

Михаил выпустил девять книг фронтовых воспоминаний, а я все годы нашей совместной жизни сидела за печатной машинкой и была для него незаменимым секретарем-машинисткой.

Мы были по-настоящему счастливы. В нашем доме постоянно собирались друзья. Среди них Герой Советского Союза летчик М.Девя-таев, замечательный хирург, уролог И.Кудашкин, художник М.Шанин. Но наша жизнь «полосатая». Я пережила своего замечательного мужа. Сейчас я совсем одинока. Мне тяжело подняться домой на пятый этаж, на который я взлетала когда-то птицей. Спасибо, помогает мне моя милая племянница Валечка. Дай бог ей здоровья! И греют слова искренней благодарности за мою самоотверженность, мужество и беззаветную любовь к Родине. Слова эти написаны на множестве грамот, адресованных мне в мирное послевоенное время.

*   *   *
В конце нашего разговора Антонина Васильевна вспомнила трогательную сцену: «Как-то моя маленькая внучка Галина опустилась на колени перед моим парадным платьем, увешанным военными наградами, и неожиданно заплакала: «Бабушка, как же ты это всё выдержала?»

Со слов Антонины КЯШКИНОЙ записала Светлана ЛАМБИНА.
Саранск.