Разные лица маэстро Гофмана

Его назвали при рождении Эрнст Теодор Вильгельм. Позже он заменил третье имя в честь любимого композитора - Амадеус. Три имени, словно три маски итальянской комедии dell arte, надетых одна на другую, и трудно порой понять, композитор ли писал статьи о музыке и фантастическую прозу; писатель ли сочинял фортепьянные пьесы... А может быть, городской чиновник занимался и тем и другим в досужее время. Но «...благосклонному читателю ведь давно уже известно, что это одно и то же лицо, только мнимо распавшееся на три лица...», как написал Эрнст Теодор Амадей Гофман, словно бы сам о себе в сказке «Повелитель блох».
 
Мотив раздвоения личности стал одним из основных в творчестве писателя, странно отразившись в его собственной судьбе. Эта тема стала весьма популярной после издания сочинения Ф.В.Шеллинга «Философия и религия» в 1804 г. В нем автор, в частности, писал о двойственности Бога, о том, что Он состоит из двух частей - Абсолюта и некоей «неопределимой основы», которую философ назвал «бездной» и считал «темной бессознательной волей». (Привет Зигмунду Фрейду!) По мнению Шеллинга, раздвоение Абсолюта происходит в том случае, если «бессознательная воля» отдаляется от Божественного начала, что происходит при совершении греха. Таким образом, жизнь праведная восстанавливает целостность Абсолюта; греховная - ведет к Его раздвоению. Мотив потенциального «двойничества» по сути дела каждого человека заявлен вполне отчетливо.

Этот тезис, понятый как нравственная проблема - быть свободным в своем волеизъявлении, но удаляться от Бога или стремиться к воссоединению с Абсолютом, вызвал появление целого ряда полемических статей и беллетристики. Длинный список произведений художественной литературы, начатый в те годы, включает в себя книги самого разного уровня - от «Удивительных приключений Петера Шлемиля» А. фон Шамиссо - до Достоевского и Гоголя, который дал дубль даже в заикающемся повторении первого слога своего псевдонима. Большинство авторов в сюжете «двойника» интересовали фабула, интрига либо нравственный аспект проблемы. Лишь немногие писатели (например, Стивенсон в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда») обратили внимание на психиатрическую сторону этого феномена, но это было позже.

Тем удивительнее, что в самом начале этого литературного списка, на заре XIX века, то есть в те годы, когда психиатрия как наука делала только первые шаги, стоит имя Э.Т.А.Гофмана, писателя, внимательно рассматривавшего феномен двойника не только в аспекте нравственности и морали, но и в клиническом. Пожалуй, ни один из выдающихся мастеров той эпохи не отнесся к проблеме психической болезни столь внимательно и профессионально, как Гофман. «Почему это как наяву, так и во сне мысли мои невольно сосредоточиваются на печальных проявлениях сумасшествия. Беспорядочные идеи вырываются у меня из головы подобно крови, хлынувшей из открытой жилы...» В круг чтения Гофмана входили такие, как сказали бы постмодернисты, «концептуальные» книги, как «Медико-философский трактат об умственном расстройстве или мании» французского врача Ф.Пинеля, изданный в 1801 г.; «Рапсодия о применении психических методов лечения умственных расстройств» немецкого психиатра И.К.Райля, напечатанная в 1803 г.; периодическое издание К.Ф.Морица «Журнал опыта психиатрии».

В 1808-1813 гг. в городе Бамберге писатель был коротко знаком с известным тогда психиатром А.Ф.Маркусом, основавшим там клинику для душевнобольных. Очевидно, в силу этих причин описания психических расстройств, встречающиеся в книгах Гофмана так часто, столь достоверны и убедительны. Нельзя не поразиться клинической точности симптомов в описании заболевания одного из персонажей романа «Житейские воззрения кота Мурра»: «...ее сверкающие глаза были устремлены ввысь, сплетенные руки воздеты к небу... Ноги и руки были податливы и без всякого сопротивления принимали любое положение... Она не могла сама переменить позу. Ее дергали за подбородок - рот раскрывался, да так и оставался открытым. Поднимали вверх ее руки, то одну, то другую, - они не опускались; их загнули за спину и подняли так высоко, что никто не мог бы долго продержаться в таком положении, а она держалась... Она казалась совершенно нечувствительной ко всему: ее трясли, щипали, мучили, ставили ногами на раскаленную жаровню... все было напрасно...» Клиническое описание кататонического синдрома с преобладанием ступорозных явлений с восковой ригидностью словно взято из учебника психиатрии, а ведь здесь опущены и преморбид, и пусковой момент заболевания, и его итог - все они в романе клинически взаимосвязаны, логичны и адекватны конкретному синдромальному диагнозу.

*   *   *

Симптом «двойника», получивший в психиатрии название феномена Капгра, а также симптомы «положительного» и «отрицательного» двойников, описанные Ж.Ви и П.Курбоном, при всем уважении к французским психиатрам XX века не менее заслуживают наименования симптома Гофмана. Двойник персонажа - и как сюжетная линия, и как психологический анализ героя произведения, встречается у писателя так часто и описан столь тщательно, что трудно найти более разработанное исследование этого феномена даже в специальной литературе. Основные книги Гофмана - «Эликсиры дьявола», «Житейские воззрения кота Мурра», «Принцесса Брамбилла» и другие регулярно возвращают читателя (и автора!) к проблеме раздвоения личности, которое как один из признаков болезни говорило писателю (очевидно, внимательному читателю Шеллинга) о том, что личность оторвалась от Абсолюта, отошла от Бога. Не случайно двойник главного действующего лица у Гофмана в основном является персонажем отрицательным. Именно ему отдаются автором как свойства характера те «темные стороны» шеллингианской «бездны», которая и увлекает двойника героя в мир без Абсолюта. Контекст же феномена «двойника» как одного из симптомов психической болезни можно прочитать как наказание безумием за эмансипацию греховности путем самоутверждения свободной воли в мире без Бога. И это абсолютно совпадает с фольклорным выражением: «Если Господь хочет кого-нибудь наказать, то лишает этого человека разума».

Однако этот же контекст дает право и на иное прочтение: Бог, в бесконечном милосердии Своем, дает человеку возможность искупить грех, наделяя его новой жизнью, иным качеством - душевным заболеванием. Ведь сказано в Библии: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Матф. 5, 5), и еще сказано: «...Царство Мое не от мира сего...» (Иоанн, 18, 36). Между тем хорошо известно, что и о пациентах психиатрических больниц говорят: «они не от мира сего». Не указывает ли это на особый статус людей, которых мы называем психически больными, на их близость к Небу? По мнению отцов Церкви, болезни - вразумление и награда от Бога. Некий старец, ничем не заболев в течение года, скорбел и плакал, говоря: «Оставил меня Господь мой и не посетил меня...»

С этим положением в какой-то мере перекликаются труды еще одного современника Шеллинга и Гофмана - Г.Г.Шуберта, шеллингианца по убеждению, психиатра по профессии. Шуберт считал, что психическое заболевание проявляет скрытые силы и возможности человека. В своих работах «Воззрения на ночную сторону науки о природе» (1808) и «Символика сна» (1814) он писал о том, что безумие - не деструктивное начало, а напротив, прорыв к более высокому существованию, к его творческой фазе. Да и сам Шеллинг в «Штуттгартских лекциях» говорил: «Люди, не носящие в себе никакого безумия, суть люди пустого непродуктивного ума».

И здесь нет противоречия. Отрицание Бога порождает грех - это акция «свободной воли», но факт психической болезни отрицает саму греховность, ибо психически нездоровый человек зачастую «не ведает, что творит», и это уже Божий промысел. Путем диалектического отрицания отрицания болезнь грешника начинает его движение к Абсолюту. Быть может, на этом этапе можно говорить не о раздвоении, а об удвоении личности, ее качеств, свойств и талантов, в результате чего возникают столь разнообразно одаренные таланты, как Чюрленис, Ван Гог, Гофман...

Гофман коснулся темы, лежащей на одном из пересечений религии, философии, литературы и психиатрии пером гениального писателя. Не будучи формально психиатром, по точности клинических описаний (а психиатрия тех лет была в основном описательной медицинской дисциплиной - классификации, системы и точные приборы появились позже) Гофман вполне заслуживает помещения его имени в длинный перечень фамилий блестящей школы немецких и германоязычных психиатров XIX и XX веков, проходившей процессы становления именно в первой половине века XX. Среди таких врачей, как К.Вернике, Э.Кречмер, К.Г.Юнг, З.Фрейд, К.Ясперс имя Гофмана не будет чужим и лишним.

*   *   *

Три имени писателя, каждое из которых словно скрывает другого человека под маской иной творческой судьбы - то композитора, то одаренного рисовальщика, как будто бы сняты. Но под ними оказалась новая маска - ученого-психиатра, последняя ли? Вряд ли, ведь Гофман так любил мистификации в духе итальянской commedia dell arte.

Гофман был не только выдающимся писателем, но и талантливым художником и одаренным композитором. Он, например, был автором первой немецкой романтической оперы «Ундина». Его инструментальные произведения часто звучали в Варшаве, где была исполнена и его единственная симфония. Сам он был дирижером, певцом и организатором городского оркестра, игравшего произведения Моцарта, Гайдна, Керубини, Глюка, Бетховена... Зингшпиль Гофмана «Шутка, хитрость и месть», поставленный в 1801 г. в Познани, оказался опубликованным прежде, чем был напечатан первый литературный опус маэстро; а литературным дебютом Гофмана стала статья, посвященная музыке - взаимодействию пения и декламации в драме. Гофман считается и основоположником немецкой музыкальной критики, заложившим ее традиции.
 
Именно благодаря музыке он открыл еще одно из своих дарований, сочтя в итоге слово наиболее подходящей формой самовыражения. При этом некоторые исследователи творчества Гофмана подчеркивают, что отнюдь не язык Гофмана - суховатый и не слишком-то гибкий язык прусских канцелярий, а те таинственные переходы его прозы от поверхностно-реального к мифически-мистериозному становятся аналогом структуры музыкального произведения, уподобляя рукопись партитуре. И даже в том случае, если бы мастер вовсе не сочинял музыки, он все равно остался бы в ее истории - своими прозаическими произведениями, где безумный капельмейстер Иоганн Крейслер становится символом музыканта-творца, мышление которого разорвано объективными и субъективными причинами, в том числе устройством мира филистеров, созданного не для таких, как капельмейстер, людей, вернее, таким устройством миропорядка, при котором обществом правят филистеры, а не созидатели. Иоганн Крейслер оказался не только эмблемой собственной психопатологии маэстро Гофмана («...Гофман в своем Крейслере, в сущности, только описывал самого себя и свое безумие»; «...можно говорить о постоянном слиянии автора и его героев, порой выраженном слабо и едва заметно, порой же явленном тем ощутимее, чем более живую симпатию испытывает Гофман к реальному прототипу своего персонажа»). Музыкант стал для автора одной из наиболее ярких фигур его прозы: он мог высказывать те идеи самого автора, которые писатель не стал присваивать себе - в своих многочисленных музыковедческих работах, отдав их безумному герою своей беллетристики. И эти мысли Гофмана-Крейслера имеют отношение не только к литературе, но и к психиатрии, и в первую очередь к музыке.

*   *   *

Универсальность и многосторонняя одаренность Гофмана поразительна: иногда кажется, что под его именем работал целый синдикат мастеров разных искусств. На могиле Гофмана на кладбище перед Галльскими воротами в Берлине стоит простой памятник с надписью:

«Э.Т.В. Гофман род. в Кёнигсберге в Пруссии 24 января 1776 года умер в Берлине 25 июня 1822 года. Советник апелляционного суда. Отличился как юрист, как поэт, как композитор, как художник. От его друзей».

Но «...благосклонному читателю ведь давно уже известно, что это одно и то же лицо, только мнимо распавшееся на три лица...»

Осмелюсь поправить Вас, маэстро - не на три - на пять: писатель, художник, композитор, психиатр, пациент...

Очевидное предпочтение музыки всем прочим составляющим его многогранного таланта расставляет акценты приоритетов самого маэстро. Именно музыкантом и музыкальным писателем он считал себя в первую очередь. Только имя композитора (а не писателя или художника) он сделал частью собственного. Именно Моцарт стал для Гофмана символом высочайшего взлета человеческого гения. Именно Эвтерпа, покровительница музыки, была самой главной музой для Эрнста Теодора Амадея Гофмана.

Игорь ЯКУШЕВ, кандидат медицинских наук.
Архангельск.