Погружение в ад

Ржавчина

Несколько слов о затерянном в колымских дебрях поселке Дебин, что в 500 с лишним километрах от печально-славного града Магадана. Все населенные пункты связала 1000-километровая колымская трасса с ее бесконечными ответвлениями, ведущими к золотоносным и урановым приискам, другим промышленным предприятиям. На месте Дебина в 1937 г. через полноводную и коварную реку Колыму начали возводить могучий по тем временам мост. Образовался поселочек Перевальный, который затем переименовали в Дебин. По-якутски «дьэбин» означает цвет ржавчины. Осенью сопки покрываются роскошным медно-красным ковром, отсюда и название. Эти суровые места отличаются необыкновенной красотой, разнотравьем, обилием ягод. Отсюда и Ягоднинский район, куда входит Дебин, получил такое «сладкозвучное» название.

Некогда население района составляло более 50 тыс. человек (1985 г.), сейчас - в 5 раз меньше. Из 54 поселков золотодобытчиков остались единицы, в их числе и Дебин. Здесь два учреждения -ДРСУ (обслуживает трассу) и туберкулезная больница. Мне кажется, первым знаком затухания некогда крупного населенного пункта явился перевод в 1969 г. из Дебина в Магадан медицинского училища, располагавшегося в трехэтажном здании местной больницы «Левый берег». Вот такая крупная больница некогда существовала здесь. Ну и сразу исчезла молодежь, держались только на добыче золота.

Таков печальный исход практически всех колымских поселков.

Их называли доходягами

Но тема у нас иная... В здании бывшей лагерной больницы по сей день располагается Магаданский областной противотуберкулезный диспансер № 2. Пять лет назад его главный врач, хирург-фтизиатр Георгий Гончаров вместе с коллегами-единомышленниками создал здесь так называемую мемориальную Шаламовскую комнату-музей. Экспозиция размещена в бывшем подсобном помещении пищеблока, где когда-то находилось и жилье Варлама Шаламова. Здесь представлены архивные документы, предметы обихода заключенных в период пребывания в колымских лагерях, врачебные инструменты, которым пользовались лагерные медики.

История вызволения Шаламова из когтей лагерной смерти такова. Он уже входил в разряд «доходяг», то есть полутрупов, болел пеллагрой, цингой и т.д. В 1943 г. он в страшно плачевном состоянии оказался сначала в больнице «Беличья». Его подняли на ноги фельдшер Борис Лесняк, тоже заключенный, и главный врач больницы Нина Савоева. Шаламова оставили при больнице культоргом. Но спасителей перевели на другие участки, и снова Варламу грозили каторжные работы. На то время он подружился с врачом-заключенным Андреем Пантюховым. Тот так же голодал, только чуть меньше, чем Шаламов. И всё же врач, страшно рискуя своим положением, в 1946 г. отправляет Варлама на курсы фельдшеров. По одной из версий они находились в 23 км от Магадана. Здесь Шаламов окреп и получил специальность. Начал он работать в поселке лесорубов Ключ Дусканья, а в 1949 г. переводится в Дебин, в центральную больницу колымских лагерей «Левый берег». Много лет спустя так будет называться одна из книг писателя Шаламова. Вот небольшой кусочек:

«Заведующий хирургическим отделением Кубанцев, только что из армии, с фронта, был потрясен зрелищем этих людей, этих страшных ран, которые Кубанцеву в жизни не были ведомы и не снились никогда. В каждой приехавшей из Магадана машине были трупы умерших в пути. Хирург понимал, что это легкие, транспортабельные, те, что полегче, а самых тяжелых оставляют на месте.

Хирург повторял где-то вычитанные слова: «Фронтовой опыт солдата не может подготовить человека к зрелищу смерти в лагерях».

Кубанцев терял хладнокровие, не знал, что приказать, с чего начать. Колыма обрушила на фронтового хирурга слишком большой груз. Но надо было что-то делать. Санитары снимали больных с машин, несли на носилках в хирургическое отделение. В хирургическом отделении носилки стояли по всем коридорам тесно. Запахи мы запоминаем, как стихи, как человеческие лица. Запах этого первого лагерного гноя навсегда остался во вкусовой памяти Кубанцева. Всю жизнь он вспоминал потом этот запах. Казалось бы, гной пахнет везде одинаково и смерть везде одинакова. Так нет. Всю жизнь Кубанцеву казалось, что это пахнут раны тех первых его больных на Колыме».

В тюрьму по «Заветам Ильича»

В 1922 г. Ленин продиктовал «Письмо к съезду» - как бы свое политическое завещание, в котором, в частности, высказал такую рекомендацию: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места...» Крупская использовала текст «Письма» как прямую улику против Сталина, говоря об обязательном выполнении воли Ленина как первого социалистического вождя.

«Письма», более известные как «Заветы Ильича», стали настолько популярны в стране, что скоро на карте СССР появилось 5 поселков с таким названием и 2 деревни. Вологодский паренек, сын священника Варлам Шаламов, в Москве в 1926 г. поступил учиться в Московский университет на факультет советского права и на свою беду взялся за распространение завещания Ленина, то есть он уже тогда видел, куда может привести сталинский режим. И не просто распространение, а участие в работе подпольной университетской типографии. Это не слабо. Последовало наказание - 3 года заключения в лагеря на Северном Урале. Вышел, продолжил робкую литературную деятельность, опубликовав в журнале «Октябрь» рассказ «Три смерти доктора Аустино». В нем автор показал крах гуманизма: доктора расстреливают, хотя он по слезной просьбе начальника тюрьмы спас его жену во время трудных родов. Видимо, за вольнолюбие, читаемое между строк, в 1937 г. Шаламова вновь арестовывают и дают 5 лет. Отбухал и этот срок, но как-то его угораздило язвительно заметить, что Бунин является русским классиком. Донесли, дали 10 лет. Шел 1943 г. Лишь в 1951-м пришло освобождение, но Шаламов еще 2-3 года работал фельдшером в якутских селениях Барагон, Кюбюма, Лирюкован на правах вольнонаемного, мечтал заработать хоть какие-то деньги.

После реабилитации в 1956 г. возвращается в Москву, пишет «Колымские рассказы», которые через 10 лет начинают выходить за границей, в эмигрантских изданиях. Даже для хрущевской оттепели его произведения были слишком смелы.
 
В основу прозы Шаламова лег страшный опыт лагерей. В противовес Солженицину, который утверждал, что опыт неволи может быть положительным и облагораживающим, Варлам Тихонович убежден в обратном: лагерь превращает человека в животное, в забитое, презренное существо. По его мнению, одна из главных характеристик лагеря - растление, расчеловечивание. Он много пишет о медицине за колючей проволокой, один из самых сильных рассказов - «Шоковая терапия», в котором показан образ врача-изувера.
«Колымские рассказы» впервые увидели свет в нашей стране лишь спустя 5 лет после смерти автора, в 1987 г. А смерть его на воле была просто ужасной.

По семейным ухабам

В 1937 г., когда Шаламова посадили во второй раз, его первую жену Галину Гудзь и дочь сослали в Казахстан. После окончательного освобождения они встретились вновь и вскоре разошлись. От второй жены, писательницы Ольги Неклюдовой остался пасынок, но и он не сделался наследником авторского права Шаламова.

Самой его большой и последней любовью была Ирина Сиротинская. Архивист и литературовед, она и стала единственной наследницей Шаламова (по его завещанию), издатель и хранитель архива в РГАЛИ. Рассказ Ирины Павловны: «Когда я пришла к нему впервые, он распахнул дверь... Это было 2 марта 1966 г. У него такие ярко-голубые глаза и могучая фигура... А я собиралась у него наставления просить, как жить теперь, после его рассказов, когда я узнала, какова Колыма? У него лицо разгладилось, глаза стали еще более голубыми... Уходя, я спросила: «Можно к вам иногда приходить?» Он на меня посмотрел проницательно: «Приходите. Вы мне понравились». Я говорю: «Вы мне тоже». Он так смутился, покраснел!.. Летом после знакомства я уехала в Крым с семьей, вернулась... Пришла к нему... И как-то неожиданно очень оказалась в его объятиях. Я даже как-то растерялась. Так всё началось. А в 68-м был июнь - самый счастливый месяц. Мы встречались каждый день». И далее она рассказала московской журналистке Вере Копыловой: «Мы поздно встретились, к сожалению... Посвятить жизнь я ему не могла, у меня дети. Да и кто знает, что было бы. «Подарком судьбы» я была десять лет и устала... Он мне потом передал конвертик, где было написано «вскрыть после моей смерти». Я вскрыла. А там - «спасибо тебе за эти годы, лучшие годы моей жизни». А потом, уже через три года, ему не друг стал нужен, не женщина, а постоянная сиделка».

Шаламов был старше Сиротинской на 25 лет, в момент первой встречи ему было 59, ей - 34. Ирине он посвятил сборник рассказов «Воскрешение лиственницы», несколько стихотворений. Ее усилиями была опубликована большая часть литературного наследия писателя, в том числе 4-томное (1998) и 6-томное (2006) собрания сочинений. В 2007 г. в Москве прошла международная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Шаламова. Вышла и книга воспоминаний Сиротинской. Кстати, Варлам Тихонович в свое время общался и переписывался с Борисом Пастернаком, который очень ценил его творчество, с вдовой Мандельштама Надеждой Яковлевной, Александром Галичем, Александром Солженицыным....

Самая горестная глава

В конце 70-х Шаламова поместили в дом инвалидов и престарелых в Москве на улице Вилиса Лациса в Тушино. До этого он занимал крошечную комнатку на Васильевской улице, сейчас эта 3-комнатная квартира в районе метро «Маяковского» выставлена на продажу за 15 млн руб. Ирина Сиротинская какое-то время его навещала в Тушино, приносила что-нибудь, он очень любил яблоки. Иногда под диктовку записывала разные случаи. В 1981 г. французское отделение наградило его премией Свободы, но денег, на которые можно было бы нанять сиделку, он не получил.

Есть еще одна свидетельница тех дней - врач и переводчик Елена Захарова. Она вспоминает свое первое посещение на Планерной: «То, что я увидела, произвело очень сильное впечатление: мне показалось, что человек, сидящий на полу рядом с покрытой голым матрацем кроватью, уже и не вполне человек.

Тогда же, в мае, я услышала от филолога и литературоведа Александра Анатольевича Морозова, что он посещает Шаламова. Страшно волнуясь, Морозов прочел поразившие меня стихи из последнего цикла. И я сообразила, что эти стихи были написаны в то время, когда я впервые увидела Шаламова. Стало быть, я ошибалась. Стало быть, он там, внутри этой оболочки, мучается».

В свою очередь, воспоминания Захаровой записал известный московский врач, писатель и историк-архивист Виктор Тополянский.

Врач Захарова вновь навестила Шаламова. По ее словам, Варлам Тихонович плохо слышал, плохо говорил. Дом инвалидов и престарелых напоминал тюрьму: кругом грязь, смрад, грубость персонала, унижение человеческого достоинства, отсутствие минимального ухода. Он не мог жить в полном одиночестве, а у него был целый букет тяжелых недугов: болезнь Меньера (потеря равновесия, тошнота, рвота, нарушение речи), глубокий паркинсонизм. Кроме того, есть мнение, что он по-прежнему считал себя заключенным, срывал постель, а полотенцем обматывал шею, боясь, что его украдут другие узники.

Навещала Шаламова еще одна персона - Татьяна Уманская (Трусова), преподаватель литературы.
 
Очень любопытный факт: в рассказе «Вейсманист» она опознала своего деда. По просьбе Морозова Шаламова навестил врач-психиатр Д.Лавров. Поразило врача не состояние Шаламова, а условия, в которых тот находился. Однако Лавров не нашел у него признаков слабоумия - повода для перемещения больного в интернат психохроников не было. Его следовало бы лечить неврологам. Интеллект и память его были в сохранности. При посещении Варлам Тихонович прочитал новые стихи.

В июле-августе 1981 г. Шаламов заболел воспалением легких. Захарова делала по своей воле инъекции и хорошо подлечила старика. Мы узнаем, что главный врач этого скорбного и донельзя запущенного учреждения не приветствовал частые посещения пациента, грозился отправить его в интернат для психохроников, куда вход разрешен только родственникам. Шаламова даже освидетельствовала медицинская комиссия, при этом разрешили присутствовать Захаровой. Только и спросили, какой сегодня день недели, какое число. Шаламов не ответил. Заключение: старческая деменция, слабоумие.

В пятницу 16 января 1982 г. мы приехали и не обнаружили в палате никого. В тумбочке лежали приглашения в ЦДЛ и стопка газет «Московский литератор» (автор этих строк в то время был членом редколлегии этой газеты). Портсигар тюремной работы (хотя он не курил), драный бумажник, билет в Ленинскую библиотеку, квитанцию на холодильник Захарова позже отдала в Вологодский музей. После напористых расспросов медицинская сестра ответила, что Шаламова увезли в интернат для психохроников в Медведково.

По свидетельству очевидцев, 14 января Шаламов кричал, сопротивлялся. Его, полуодетого, выкатили в кресле, погрузили в выстуженную машину и через всю морозную Москву везли в интернат № 32. Захарова и еще одна почитательница таланта Шаламова нашли этот интернат, кое-как добились встречи с дежурным врачом. Тот сказал, что да - привезли, он буен, пытался укусить санитара. Затем им разрешили войти в палату. Это было уже 17 января 1982 г. «Был он без сознания. Хрипел. В общем, стало ясно, что он уже отходит, - вспоминала Захарова. - ...я ввела ему строфантин и какие-то еще препараты... Часа, наверное, через два Шаламов умер у меня на руках, не приходя в сознание. Начались непростые хлопоты по выдаче свидетельства о смерти, тела из морга, отпевание, похороны на Троекуровском кладбище. В холле ЦДЛ появилось объявление в траурной рамке. На могиле установили памятник работы Федота Сучкова (он же сделал бюст прозаика Юрия Казакова, в доме которого в Абрамцево его видел автор этих строк). Но в 2000 г. бронзовую голову украли, позже была восстановлена чугунная копия памятника.

Позднее признание

Это типично для нашего государства. Когда Шаламову нужны были деньги - его книги выходили за рубежом миллионными тиражами - от Японии до Америки, - он не получил ни рубля, потому что СССР не подписал международную конвенцию по авторскому праву. На гонорары «из-за бугра» он мог бы иметь роскошную квартиру, десять сиделок, лучшие лекарства и тонны любимых яблок.

Теперь Шаламова называют одним из крупнейших писателей ХХ века. Экспозиции о нем есть в Вологодском музее, в колымских поселках Ягодное и Дебин, в якутском селе Томтор, в пермском городе Красновишерске (здесь сооружен памятник). В Москве ставится моноспектакль и снимаются фильмы, пишутся критиками целые книги-исследования... Его именем назван астероид в космосе. Слишком поздно!

Владимир ХРИСТОФОРОВ.