Из одной жизни - в другую

Совсем недавно, в день своего второго рождения, я снова с благодарностью думал обо всех окружавших меня в тяжелейшие дни и часы...

Отделение пересадки почки и печени «шумаковского» института - НИИ трансплантологии и искусственных органов. Я в душевой второй хирургии. Настырный солнечный луч отыскал-таки прореху в окошке, наспех замазанном водоэмульсионкой, и теперь прямой наводкой бьет мне прямо в зрачок. Ослепленный, я ощущаю, как он проникает на самое глазное дно и начинает выедать его так, что от роговицы, кажется, вот-вот выстлется сизый дымок.

Всё еще плюс 21 грамм

Своего донора, или «мотоциклиста», как говорят мои товарищи по «листу ожидания», я ждал полтора года. И конечно, мне надо было заранее позаботиться об этой минуте, собрать что-то вроде дежурного чемоданчика. Но я не думал, что всё получится так аврально.

Вообще всё складывается как-то слишком уж легко. Разве так бывает? Может, «моя» почка просто не подошла кому-то из «крашеных», то есть коммерческих больных? Но мне хочется думать, что кто-то там, наверху, и впрямь позаботился обо мне. И не только потому, что мой гемодиализ обходился казне в копеечку.

С этого дня мне вообще захочется верить всем на свете, даже политикам с чиновниками. Когда случайный частник-таксист станет на чем свет стоит клясть правительство, я объясню, что вообще-то благодаря этому самому правительству еще живу на сей грешной земле. И он, осекшись, не найдется, что ответить...

Не могу сказать, чтобы я испытывал какой-то особый пиетет перед правительством или, там, парламентом. Скорее уж, наоборот. Но вот, что называется, приперло - и я до сих пор тронут их вниманием.

И странное дело: мне теперь самому захочется помогать другим. Причем это будет именно потребность, а не чувство долга. Черт побери, как всё просто! Чтобы люди внимательнее относились друг к другу, кому-то надо, оказывается, просто первым сделать этот шаг.

...В душевой, как оно, видимо, не случайно заведено в больницах, нет зеркала - и слава богу. Ибо я и так знаю, что могу в нем увидеть - голого измученного человека, с белым, рыхловатым и до неприличия непропорциональным телом. Представьте себе сутулую спину, костлявые плечи и худющие, дистрофичные руки, тонкие настолько, что если поднимешь правую (левая у меня после толстенных диализных игл «нерабочая»), браслет с часами соскальзывает чуть не до самой подмышки. При всем при том - пивной животик футбольного фаната и старческие отечные щиколотки. А еще - отчетливо наметившаяся грудь 11-летней девочки.

Всё это - побочные действия преднизолона, который мне придется принимать пожизненно.

А самое запоминающееся у этого человека-трансформера - лицо. По-хомячьи одутловатые щеки и, конечно, глаза - слезящиеся, красные, в сеточке сосудов да вдобавок водянистые вроде подтаявшего желе -они, кажется, вот-вот выплеснутся из век. В общем, фейс, в котором что-то от телепузика, что-то от кастрата, а что-то от патологического жуира.

Еще каких-нибудь пару лет назад я был совсем не таким. Я будто вижу себя со стороны - подтянутым, спортивным. Я не шел - летел по жизни, чуть пригнув по своему обыкновению голову. И не было препятствий, которые я счел бы для себя непреодолимыми.

За что? Почему это случилось именно со мной?

...Из угла я улавливаю боковым зрением какое-то неясное движение, слышу всплеск воды. Это Маша, ей лет 19, а может, и все 25. Как и я, она идет на пересадку, только ее оперировать будет, кажется, сам Шумаков.

Она почти не отворачивается. Мы все тут братья и сестры. В миг, когда человек зависает между жизнью и смертью, все половые, возрастные и прочие грани стираются. К тому же Маша - девушка современная. Не исключаю, что и на операцию она отправится с неизменным плеером в ушах.

А может, мы и в самом деле станем сегодня братом и сестрой. У меня окажется левая почка, у нее от того же донора - правая...

Я спохватываюсь: меня торопят. Потом я увижу в фильме «21 грамм» с Шоном Пенном в главной роли, как готовят к трансплантации больного «за бугром». Он лежит себе в койке, а сестра в перчатках электробритвой заботливо выбривает ему грудь.

А 21 грамм - столько весит человеческая душа. Когда тело взвешивают до и после смерти, разница будто бы оказывается именно такова.

Этот лишний 21 грамм у меня должен быть сейчас, верно, где-то в пятках... 

Анестезиолог даст наркоз

Станок, которым я еложу по своей груди, ужасно тупой и даже ржавый. Но еще более тупой он оттого, что забился моей собственной шерстью. Меня снова торопят. Я нервничаю. И чем больше нервничаю, тем нескладнее у меня выходит.

Одна парикмахерша недавно сделала мне комплимент: такие густые волосы она встречала всего один или два раза в своей жизни. Наверное, то были гормональщики вроде меня.

Только что в кавалерийском темпе я сдал кровь из пальца и еще меня бегло осмотрел анестезиолог. Понятно, отчего врачи так спешат: трупную почку надо имплантировать в новое тело максимум в течение суток. «Моей» уже 27 часов. Время оказалось упущено из-за того, что за предназначавшуюся мне почку боролась бригада столичных трансплантологов. С другой такой же бригадой.

Попробуйте-ка представить себе школьных учителей, вцепившихся друг другу в волосы в борьбе за классное руководство. Или доблестного стража порядка, рвущегося на передний край криминальных разборок. Что-то я тут, признаться, не до конца понимаю. Впрочем, небожители - они небожители и есть.

Словом, врачи диализного отделения столичной клиники нефрологии, внутренних и профессиональных болезней им. Е.М.Тареева, где в те минуты я как раз находился «на аппарате», захотят непременно оперировать меня сами. И потому предложат Институту транплантологии, куда «моя» почка уже прибыла и откуда меня вызывали на операцию, везти контейнер с трансплантатом к ним, на Россолимо, 11-а. Меня же, лежащего на диализе, врачи, заявившись всем отделением, просто поставят перед фактом.

Их можно было понять: «Тареевка» только-только получила право на проведение подобных операций и хотела побыстрее провести первую из них. А тут - можно сказать, почти что «ничья» донорская почка. Решающее слово оказывается за моей мамой, врачом. Когда ей позвонят из клиники, она твердо скажет: при всем уважении - только институт.

Чувство благодарности к «Тареевке», в стенах которой я провел в общей сложности больше двух лет, навсегда останется в моем сердце. Но мама, безусловно, будет права. Скажем, когда в Хабаровске в 1998 г. открылся центр по пересадке почки на базе краевой клинической больницы № 1, четыре первые операции закончились смертью реципиентов на операционном столе, причем в одном случае погиб даже родственный донор.

Как тут не вспомнить и то, что именно в НИИ трансплантологии в свое время спасли Леонида Филатова. Актер перенес в 1993 г. инсульт и потом три года мыкался по больницам, где ему никак не могли поставить правильный диагноз и упорно лечили от гипертонии. О том, что первопричиной всему могла быть болезнь почек, никто не задумался. А ведь шанс избежать почечной недостаточности, возможно, еще был...

Потом мне придет в голову: может, там, в душевой, меня торопят не только оттого, что почка «тухнет», но чтобы больной еще не успел как следует испугаться? Иные хирурги даже отказываются оперировать пациентов, испытывающих сильный страх перед операцией, без специальной подготовки, говорят, у них велика вероятность кровотечения, послеоперационных осложнений.

Я и в самом деле почти ни о чем не думаю, делаю всё на автомате. Страх приходит потом, обычно говорят в таких случаях. Но я «забываю» перетрухнуть и после. Что жизнь моя в те часы висела на волоске, дошло до меня лишь недавно, несколько лет спустя.

Ведь неспроста мне велят брить в качестве «операционного поля» не только области живота и паха. Это значит, врачам могут понадобиться вскрытие грудной полости и прямой массаж сердца... И вертится на языке стишок в жанре черного юмора: «Я проснулся - вот те на: на подушке ордена».

Дальше всё произойдет очень быстро. Меня уложат на каталку и привезут в операционную. Где-то рядом будет находиться будущая часть моего тела, 180 граммов чужой плоти. Припоминаю, как выглядит филе куриных грудок - должно быть, это что-то похожее?
 
Анестезиолог даст наркоз. Нет, маски с веселящим газом - закисью азота, как это показывают в голливудских лентах, не будет. Обычный укол в вену. И контрольный вопрос анестезиолога:
- Вас что-нибудь беспокоит?

Ничего-то меня не беспокоит, кажется, мои мысли вообще далеки от происходящего. И потому отвечаю весело - безо всякого газа:

- Положение в Югославии...

Чем, в свою очередь, изрядно веселю всю операционную. И в приподнятом настроении отключаюсь.

«Больной, просыпайтесь!»

Хотя операция называется «пересадка», на самом деле больному ничего не заменяют. К своим родным, но «уснувшим» почкам реципиенту просто добавляют донорскую. Правильнее говорить, таким образом, о подсадке.

Другое дело, если третья почка вдруг не приживется. Поскольку как инородная ткань она с неизбежностью начнет разлагаться, ее удаляют - прежде чем вернуть человека на диализ. Но об этом не хочется и думать.

Впрочем, понятно, что провинция - не столица. Вспомним: в то время, как из Петербурга в Кронштадт уже ходит пароход, а в сочинениях Пушкина появляется слово «электричество», в Иркутске, «во глубине сибирских руд», где тоже есть высшее общество, нет ни единого зубного врача. И жена ссыльнокаторжного декабриста Мария Николаевна Волконская сама прижигает себе зуб раскаленным гвоздем...

Еще недавно лично я испытывал благоговейный трепет перед любой операцией на сердце. Перед тем же шунтированием. Но, как я теперь понимаю, в сравнении с трансплантацией, а главное, приживлением чужеродного органа «пересадка» фрагмента собственной вены, взятого с бедра, - плевое дело.

Впрочем, и пересадка органов сейчас - штатная, как говорят трансплантологи, операция. Но это - в третьем тысячелетии и для Москвы. А по России лет 15 назад не приживалась каждая третья пересаженная почка. «Многие ее (Саломеи) товарищи по несчастью, которые пошли на операцию, не получили желаемого результата, - рассказывает Сергей Есин в романе «Марбург». - Донорская, чужая почка отторгалась. Однако на диализ эти люди возвращались уже с разрушенной иммунной системой».

Сейчас в провинции 75% операций стабильно успешны, а в Москве, Питере эта цифра еще выше - 94-95. То, что в Хабаровске в 1998-2004 гг. из 79 реципиентов 43 (!) один за другим погибли прямо на операционном столе, а еще 13 вернулись на диализ - хочется верить, вопиющее, трагическое исключение. Если диализные больные и погибают, то чаще из-за того, что попросту не доживают до трансплантации. Но это, увы, острейшая проблема и других, причем самых благополучных стран.

Конечно, в наш прагматический век никто не обязан выступать в роли матери Терезы. Но когда видишь рядом с собой на диализе пустую койку и притом наверняка знаешь, что в каких-нибудь ста верстах отсюда без необходимой медицинской помощи умирают люди... Через несколько месяцев после собственной пересадки до меня случайно долетит мольба о помощи одной больной - Ирины Ковалевской, 43-летней жительницы Новосибирской области, математика по профессии. У нее тоже отказали почки, в связи с чем срочно потребовалась операция.

«В областной больнице на бесплатный гемодиализ меня не приняли, - рассказывала Ирина в письме, адресованном в Российский фонд помощи. - Там около ста больных и еще сто очередников. Даже умирающим отказывают. Меня доставили в НИИ патологии кровообращения им. Е.Н.Мешалкина. Здесь платный диализ. Тогда выручили родственники и друзья. Родители продали квартиру, расплатились по моим долгам и переехали к бабушке в Прокопьевск.

Врачи рекомендуют диализ трижды в неделю. В областной больнице моя очередь 87-я. Но две трети очередников умирают, не дождавшись места у «искусственной почки». Спасает всё тот же НИИПК, сеанс стоит 2990 руб. Мне давно уже нечем платить. Выручили наши предприниматели. Я им чрезвычайно благодарна. Но диализ, вы понимаете, это временно. В Кемерово готовы трансплантировать почку за 315 тыс. руб. И еще 80 тыс. нужны на лекарства, чтобы полностью исключить отторжение трансплантата. Таких денег мне вовек не собрать! С 1995 г. я воспитываю детей одна. Марина, 20 лет, учится в университете. Насте только 10, а Андрюше всего 6. Я очень хочу вырастить своих детей. Для этого нужно жить. Помогите моей беде, добрые и благородные люди!»

Я безмерно рад за Ирину Ковалевскую и ее семью: им помогли, нашелся какой-то добрый человек.

...Четыре часа операции пролетят, как один миг. Очнувшись, я услышу над головой женский голос:

- Больной, просыпайтесь!

Первая реакция: жив!!! И мгновенный дикий выброс адреналина. Что выливается в совершенно идиотский вопрос, с которым я обращаюсь к сестре. Нипочем не догадаетесь -какой.

- Вы замужем? - вопрошаю я слабым, прерывающимся голосом.

Они здесь, видать, привыкли и не к такому. Потому что отвечает она спокойно, без тени удивления.

Скорее всего, я порывался сделать ей предложение. Но паузы в несколько секунд оказалось достаточно, чтобы я спохватился.

Лица ее я не запомнил. Но она показалась мне молодой и прекрасной. Разумеется, как ангел.

Потом меня везут на каталке в палату, и голова моя выбивает торжественную дробь на жестком настиле, обтянутом тонкой клеенкой. Я хочу возмутиться: не дрова, мол, везете! Но решаю поберечь силы. Подвезя к кровати, меня просто опрокидывают в нее, как тележку с песком.

Так я ныряю в мою новую жизнь.

Владимир ЖУКОВ.
Москва.