Бенедикт САРНОВ: Прогресс всегда сопровождают потери

Только что в Москве вышла очередная, третья книга трехтомника известного российского литературоведа и критика, члена Союза писателей Москвы Б.Сарнова «Сталин и писатели». Старшему поколению наших читателей хорошо известны его яркие публикации и радиопередачи. В последние годы - до самого недавнего времени - он был членом Комиссии по государственным премиям при Президенте РФ. И сегодня, в возрасте 82 лет, он активно работает на благо отечественной истории и литературы.

- Бенедикт Михайлович, как свидетель четырех эпох жизни нашей страны - сталинской, брежневской, перестроечной и теперешней, демократической, скажите, что было наиболее характерно для каждой?

- Вы забыли упомянуть время Н.Хрущёва, а это тоже очень важный этап в нашей истории. Когда умер Сталин, мне было 26 лет, я уже был профессиональным литератором. После окончания Литературного института им. А.М.Горького довольно активно печатался. А в 1946 г., когда я поступал в этот институт, вышло печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», громившее Зощенко и Ахматову. В первый же день занятий нас всех собрали и, что называется, ткнули мордой в это постановление. Будь я тогда чуть-чуть поумнее, то понял бы: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Понял бы, что выбранная профессия бесперспективна. Либо станешь лгуном, повторяющим вышестоящие установки, либо погибнешь.

Кое-что в природе сталинского режима я и тогда уже, конечно, понимал. Во всяком случае, понимал, что никаких перспектив для серьезных занятий литературной критикой, литературой нет. Однако продолжал этим заниматься.

ХХ съезд КПСС и антисталинский доклад Н.Хрущёва на нем был «лучом света в темном царстве». Именно на этой волне вошли - ворвались - в нашу литературу молодые писатели и поэты - Василий Аксёнов, Владимир Войнович, Георгий Влади-мов, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава. И не только молодые, но и писатели старшего поколения - Александр Солженицын, Юрий Домбровский...

Следующий, брежневский период сегодня называют эпохой застоя. Я бы назвал его временем гниения. С хрущевской «оттепелью» было покончено. Такое, во всяком случае, было у меня ощущение. И я стал писать, как говорится, «в стол».

На протяжении чуть ли не четверти века мы вместе с моим тогдашним соавтором Станиславом Рассадиным сочиняли радиопередачи «В стране литературных героев». Когда мы начинали, это было для меня занятием побочным. Теперь оно стало основным. А на своей профессии литературного критика я поставил крест. Я имею в виду профессию печатающегося литературного критика, участвующего в живом литературном процессе.

Книги, которые я стал тогда писать «в стол», писал без всякой надежды увидеть их напечатанными при жизни. Но все-таки увидел. Случилось это уже в 90-е годы. Именно тогда вышли в свет первые издания моих книг - «Заложник вечности: случай Мандельштама» и «Случай Зощенко. Пришествие капитана Лебядкина».

- Перестроечный и постперестроечный периоды стали, наверное, наиболее яркими в вашей литературной судьбе...

- Да, при всех изгибах и зигзагах это время в моей профессиональной судьбе стало самым счастливым. Во-первых, была упразднена цензура. И у читателя в это время возник острый интерес к истории, желание узнать правду о нашей жизни. За эти годы я написал и напечатал больше книг, чем за всю свою предыдущую жизнь.

Второй мощный толчок к этому взрыву творческой активности мне дал компьютер. Многие мои сверстники по-прежнему стучат на пишущих машинках, а кое-кто из них даже по старинке пишет «перышком». А я уже просто не могу представить себе свою жизнь без компьютера.

- А как вы относитесь к нынешнему периоду нашей истории?

- С очень глубокой печалью. Как человек, обладающий кое-каким историческим мышлением, я понимал, что после революционного «раздрая» - конечно, благодетельного и плодотворного, ведь мы все-таки сейчас живем совсем в другой стране - маятник неизбежно качнется в другую сторону. Я был внутренне к этому готов. Но даже представить себе не мог, какие это примет злокачественные формы. Реванширо-вались силы, которые вернули нас, слава богу не полностью, к советскому времени. Практически - к однопартийной системе, ограничению свободы слова на радио и телевидении, в электронных средствах массовой информации.

- Но вернемся к только что вышедшей третьей книге вашего большого труда «Сталин и писатели». Каким этот человек предстанет в ней перед читателями?

- К Сталину и сталинщине я отношусь как к самому большому несчастью нашей страны за всю историю ее существования. Сталин, как некогда Иван Грозный, наложил свою печать и на ее будущее. Сегодняшние попытки его реабилитировать -это лишь частность. Главное же в том, что страна до сих пор барахтается - и неизвестно, сколько еще будет барахтаться - в колее, проложенной Сталиным. Когда умер император Николай I, Л.Толстой написал замечательную статью «Николай Палкин». Он там сказал примерно следующее: «Для того чтобы лечить болезнь, нужно, прежде всего, поставить диагноз, определить, что было, реально назвать все вещи своими именами. А этого у нас не делается. Значит, мы еще больны, болезнь продолжается». То же можно сказать о Сталине и сталинизме. Но цель написания моей книги была другая. Я стараюсь рассказать, как всё происходило. По определению историка А.Авторханова, сталинщина была «криминальным направлением в большевизме». В этом смысле Сталина можно назвать и уголовником, как его иногда и называют. Но линия, которую он проводил, в том числе в своих взаимоотношениях с писателями, имела свою логику. Именно это я и старался понять, показать, дать по возможности его реальный портрет. Для своей книги я выбрал 20 писателей, на жизнь и судьбу которых Сталин наложил, как говорится, свою личную печать. Так было с Горьким, Демьяном Бедным, Пастернаком, Мандельштамом. Интереснейший материал дала мне переписка Шолохова со Сталиным.

- Как повлияло такое «внимание» на творчество этих писателей?

- Во всех случаях - ужасно. Некоторых он просто «закрыл». Они продолжали писать - настоящий писатель пишет, пока дышит. Но их не печатали. Но так же печальна была судьба и тех, кого Сталин ласкал, кому покровительствовал. Вот, например, Константин Симонов, главу о котором я еще не написал. Его литературная судьба была вроде счастливой. Сталин его любил - дал ему 6 (!) Сталинских премий, в 32 года сделал вторым человеком в Союзе писателей, первым замом Фадеева, редактором «Нового мира», потом «Литературной газеты». Ласкал как мог и в то же время положил свою тяжелую печать на его судьбу, исказил ее. Как тут не вспомнить Грибоедова: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь».

Конечно, зловещую, злокачественную роль Сталина я тоже обнажаю в своих книгах. Но больше всего меня интересуют драматические и даже трагические коллизии, какими обернулось его «внимание» к таким художникам, как Булгаков, Платонов, Зощенко, Ахматова... Всё это я стараюсь делать на строгой документальной основе.

- Архивной?

- Нет, архивами я не пользовался. Только опубликованными архивными материалами, которых в последние годы тоже появилось много. Достаточно вспомнить серию книг «Россия. ХХ век. Документы», выходившую под общей редакцией А.Н.Яковлева: «Власть и художественная интеллигенция», «Сталин и Лубянка» и многие другие. Это - целая библиотека.

В своем же трехтомнике «Сталин и писатели» я хотел вскрыть самую суть сталинской литературной политики, целью которой было создание управляемой литературы.

- Среди ваших книг есть посвященные нашим известнейшим литераторам. Например, изданная в 2005 г. «Маяковский. Самоубийство».

- Я хотел вскрыть трагедию В.Маяковского. Он поверил, что все его душевные драмы разрешит революция, светлое царство социализма. Будет строиться новая жизнь, все беды постепенно или даже сразу благополучно разрешатся. Но рухнувший царский режим сменился большевистским, даже более изощренным. А Маяковский продолжал жить в атмосфере самообмана. За год до самоубийства он обращался к любимой женщине: «С тобой мы в расчете... » А в предсмертном письме была уже иная редакция: «Я с жизнью в расчете. И ни к чему перечень взаимных болей, бед и обид».

В моей книге есть центральная глава, в которой я говорю, что главной его любовью была революция. И разочарование в ней стало основной причиной его самоубийства.

- Любовная лодка разбилась о революцию?

- О сталинский социализм, о созданное Сталиным жестокое полицейское государство. Когда на одном из последних публичных выступлений его попросили прочесть поэму «Хорошо», он ответил: «Не могу я читать «Хорошо», когда всё плохо». Так что причиной самоубийства стал крах любви не к женщине, а к революции.

- Над чем вы сейчас работаете?

- Уже написал предисловие, а сейчас работаю над комментариями к книге стихов одного из крупнейших поэтов второй половины XX века Бориса Слуцкого. Человек трагической судьбы, он и по поэтике очень близок к Маяковскому. Это для меня, если хотите, тайм-аут, отдых от моей главной работы над книгой «Сталин и писатели». К ней я, наверное, все-таки еще вернусь. Пока за кадром моего трехтомника остались такие писатели, как Бабель, Фадеев, Николай Эрдман, Михаил Кольцов. Надеюсь, что если Бог даст здоровья и сил, со временем, может быть, появится и четвертый том...

- Кстати о здоровье. В 82 года вы столь работоспособны. Критикуя советский строй, как вы оцениваете тогдашнюю медицину?

- Мой друг Борис Балтер в 70-е лежал с очередным инфарктом в Боткинской больнице. А в коридоре разместили привезенного по «скорой» пациента, как выяснилось потом - канадского дипломата. Положили его на общих основаниях. Ну, обычный быт обычной советской больницы... Но когда появились коллеги дипломата и хотели его забрать, администрация засуетилась, пообещала разместить его в отдельной палате, уговаривали: «Ему нужна операция, у вас это стоит очень дорого, а мы ее сделаем бесплатно. У нас ведь медицина бесплатная...». И тут этот дипломат закричал: «Я хочу плати-ить!»

Но это - социальная сторона проблемы. А вообще-то в советское время у нас были замечательные врачи. С некоторыми из них судьба меня сводила. В городе Донецке работал врач Божьей милостью - Эмиль Любошиц. Сейчас он живет в Израиле. Он стал моим близким другом. Его любимый ученик Виталий Андрющенко, прекрасный врач-невропатолог, живет в Москве, он тоже друг нашей семьи.

Оценивая же ситуацию в сегодняшнем российском здравоохранении, хочу отметить - она далека от идеала, но все-таки прогресс заметен. Это утверждение не голословно. Только что мою жену прооперировали в Институте эндохирургии. Конечно же, не бесплатно, но впечатляет высокий уровень и быстрота проведения операции, комфорт, внимание. Успешно прооперировали, и на другой день она была уже дома.

При советской власти такого не было и в Кремлевской больнице. Мне рассказывали, что доставленный туда с приступом аппендицита народный артист СССР М.Астангов сбежал оттуда, поняв, что в этой клинике для избранных он просто погибнет. А в рядовой эту операцию ему сделали успешно.

Конечно, в арсенале сегодняшнего здравоохранения есть и прекрасные специалисты, и новейшие технологии, необычайно повысился уровень диагностики - всё это дает врачу новые возможности в борьбе за здоровье. Но прогресс всегда сопровождается потерями. И если раньше врачи полагались больше на свой опыт, интуицию, знание пациента, то сегодня, мне кажется, они лечат не пациента, а болезнь. Да простят мне медики эти мои дилетантские рассуждения.

- А что бы вы пожелали людям в белых халатах?

- Пытаться сохранить тот высокий нравственный облик, который был присущ лучшим русским врачам времен Чехова и Вересаева.

Беседу вел Леонид ПЕРЕПЛЁТЧИКОВ, обозреватель «МГ».