Дмитрий Морозов: «Нам нужен врач-лидер»

Какое значение для медицины имеют правильные законы, чёткие регламенты и уважение пациентов? 

«В обществе к медицине и врачам распространено сильное недоверие. Врачи издавна служат излюбленным предметом карикатур, эпиграмм и анекдотов. Здоровые люди говорят о медицине и врачах с усмешкою. Больные, которым медицина не помогла, говорят о ней с ярою ненавистью. На невежественной вере во всесилие медицины основываются те преувеличенные требования к ней, которые являются для врача проклятием и связывают его по рукам и ногам», - эти слова сказаны врачом и писателем Викентием Вересаевым почти 120 лет назад. А звучат так, будто произнесены сегодня. 

 

Историкам медицины и специалистам в области социальной психологии впору начать изучение данного феномена: с какими именно переменами в жизни государства и общества соотносятся эти периодические вспышки недоверия, неуважения и даже агрессии в отношении к медицине и врачам? Ведь они случались и до 1900 года, когда Вересаев изложил свои наблюдения и тревоги в «Записках врача». Он сам приводит цитаты из русских летописей о расправах с врачами, которые имели несчастье «уморить смертным зелием»  захворавшего князя.

 

Причём, подобное творилось не только на Руси. «По законам вестготов, врач, у которого умер больной, немедленно выдавался родственникам умершего, «чтоб они имели возможность сделать с ним, что хотят». И в настоящее время многие и многие вздохнули бы по этому благодетельному закону», - с горечью пишет автор. И словно в воду смотрит… Прошло немногим более века, и отношение современного российского общества к врачам фактически уподобилось отношению наших диких древних предков: врач оказался единственным, кого подвергают уголовному преследованию за профессиональную деятельность, его бездоказательно обвиняют в преступлениях и тем самым оскорбляют в средствах массовой информации, на него легко поднимают руку и остаются безнаказанными за это.

 

Именно с обсуждения этой темы - как преодолеть нарастающий кризис доверия социума к медицине и медикам? - начался наш разговор с Председателем Комитета по охране здоровья Государственной Думы РФ, доктором медицинских наук, профессором Дмитрием Морозовым.

 

 Врач и общество

 

- Дмитрий Анатольевич, слово «кризис», на мой взгляд, даже недостаточно ёмкое для того, чтобы описать нынешнюю ситуацию.  Мы на пороге катастрофы. А события последних дней в Калининграде приблизили эту катастрофу ещё на шаг. Я отлично представляю людей, которые, прочтя информацию от следственных органов о совершённом врачами «убийстве новорождённого по предварительному сговору», на всякий случай передумали обращаться за медицинской помощью. И сколько медиков в этот день приняли решение уйти из профессии. По-вашему, можно ли ситуацию выправить?  

 

- Для начала нужно постараться эту ситуацию не расшатать дальше. А для этого параллельно с принятием законов, защищающих врача при исполнении им профессиональных обязанностей, необходимо, на мой взгляд, начать выстраивать правильное взаимодействие между врачебным сообществом и социумом. Признаемся: проблемы, которые есть сегодня в отношениях между обществом и медициной, в значительной степени - результат долгого периода невнимания самих медиков к данной теме.

 

На мой взгляд, стандартные решения в виде просветительских медицинских телевизионных программ, где специалисты просто дают зрителям некие рекомендации, работают слабо. Такой формат, к сожалению, не формирует доверия к медицине на глубинном уровне, потому что не отражает всей степени сложности работы врача, не раскрывает его, как высокообразованного и культурного человека. Потому что есть «вещание», но нет живого общения. Настоящий врач – носитель не только информации, но и добра, интеллекта, души.

 

Попробуйте выйти в любую аудиторию - скажем, в библиотеке, городском парке, сельском клубе - и вы увидите, какой голод в простом человеческом общении с доктором испытывают люди. С каким интересом они воспринимают даже самую простую с вашей точки зрения, но очень важную для них информацию о здоровье, профилактике и лечении, которую вы им сообщаете. Нам надо не через интернет с людьми общаться, и не с экрана телевизора, а лично - глаза в глаза. Врач в нашей стране - по-прежнему общественная фигура. Перефразируя поэта, «врач в России больше, чем врач».

 

- Но вам возразит огромная армия ваших коллег, особенно работающих в первичном звене: «Избавьте нас от вала учётно-отчётной документации, которую мы должны заполнять, и у нас появится время  общаться с пациентами на приёме и с населением микрорайона - после работы».

 

- Согласен с данным аргументом полностью. Нам нужно перейти к другой системе регистрации в здравоохранении, решение этой задачи в компетенции Минздрава России.

 

Но давайте посмотрим на проблему глубже. Откуда взялся такой объём документов? От избыточного контроля. Когда я начинал работать детским хирургом, весь анамнез и status praesens умещались на одной странице, а сегодня одно только описание аппендицита занимает четыре страницы в истории болезни. И самое главное: если вдруг наступает «момент истины», все эти заполненные тома не очень-то защищают врача. 

 

К чему приводит избыточный контроль? К тому, что врач начинает избегать принятия решений, особенно в сложных, экстренных и нестандартных ситуациях. Если раньше я, видя, что ребёнок нуждается в немедленной операции, и это будет сложная хирургия, сам быстро принимал решение, то сегодня должен позвать ещё двоих хирургов. Зачем? Чтобы они подтвердили правильность принятого мною решения, разделили ответственность. Мне не верят?! Но ведь есть ситуации, когда хирург должен уметь брать ответственность на себя, и нам нужно готовить его именно таким.

 

Что сейчас происходит с личностью врача? Он начинает сам в себе сомневаться, и в следующей аналогичной ситуации говорит себе: «Не буду я этим заниматься…». В итоге молодёжь зачастую уходит на более лёгкие операции, где невелик процент возможных осложнений. А кто завтра будет принимать решения по разрыву печени? Кто будет принимать решения по трансплантации? По забору органов? Для этого нужны лидеры, сильные люди, и у лидера должен быть карт-бланш. У нас же сегодня врач постоянно под домокловым мечом наказания и обвинений. 

 

Ошибка или неудача?

 

- Как мы уже выяснили, «домоклов меч» над врачом нависал всегда, просто в разные времена он имел разные формы. Сегодня это уголовное преследование за «врачебную ошибку». Очевидно, что профессиональная деятельность врача сопряжена с неминуемыми потерями: не всех больных можно вылечить, не всех умирающих - реанимировать. Если позволить выражению «врачебная ошибка» существовать и дальше,           то ни отношение общества к докторам, ни качество медицинской помощи лучше не станут.  

 

- Больная тема. Мы сами, внутри профессионального сообщества никак не можем сформулировать точное определение тому явлению, которое сегодня почему-то называют врачебной ошибкой. Это, на самом деле, что угодно - неуспех, неудача, несчастный случай - но не ошибка! За врачебные неудачи не судят, это часть нашей работы!

 

Между тем, именно слово «ошибка», фигурирующее в отечественном правовом поле, даёт основания предавать даже самого опытного врача суду в случае неблагоприятного исхода лечения пациента, хоть он до этого успешно вылечил тысячу больных с аналогичным диагнозом. Вердикт общества и суда однозначен: врач допустил ошибку. При этом совокупность всех факторов, сопровождающих и болезнь данного пациента, и лечебный процесс, в расчёт не берётся.

 

Страх наказания за «врачебную ошибку» заставляет некоторых прятать истинные показатели осложнений, вместо того, чтобы обсуждать их и искать способы не допускать таких осложнений впредь. Нередко на конференциях слушаешь российских докладчиков: у одного всего 5% осложнений, у другого 3%. Затем выходит к трибуне американский хирург и про ту же самую операцию говорит, что у него 25% осложнений. У них в стране медицина хуже нашей? Нет, конечно. Просто они честные цифры называют.  

 

К чему этот страх наказания приведёт нас? К росту количества плохих исходов лечения.

 

Корректировка правовых формулировок - лишь одно из направлений, в которых должно двигаться профессиональное врачебное сообщество. Второе направление - создание таких условий, при которых вероятность «неудач» во врачебной практике будет максимально снижена.

 

Что я имею в виду? Совсем недавно Госдума приняла закон о клинических рекомендациях. Не все наши коллеги понимают предназначение этого закона, говорят, что клинические рекомендации «душат», угрожают врачебному мышлению, некой свободе. На такие реплики я отвечаю: «Коллеги, мы уже не в состоянии доказать обществу и правоохранительным органам правильность своих решений и поступков, совершённых в отношении пациента. Это стало опасно для нас самих!». 

 

Работа в рамках клинических рекомендаций не только априори повышает качество помощи пациентам, но и - что немаловажно - обеспечивает юридическую защищённость самого врача, потому что теперь, случись что, профессиональная корпорация встанет на твою защиту, покажет экспертам и правоохранителям протоколы, которым ты следовал. 

 

Таким образом, закон о клинических рекомендациях, с одной стороны,   предопределяет исполнительскую дисциплину в отрасли: отныне врач не может действовать, исходя исключительно из собственных представлений и привычек. Как диагностировать, как оперировать и как реабилитировать пациента - всё прописано в рекомендациях. С другой стороны, если не будет профессионального консенсуса, мы по-прежнему останемся уязвимы.

 

Кстати, в этой связи данный закон хорош ещё тем, что соответствует единственно верной стратегии, которой нам необходимо следовать - укреплять врачебное самоуправление через профессиональные ассоциации. Мы должны прийти к тому, чтобы невозможно было работать врачом, не являясь членом профессиональной ассоциации. В рамках своего профессионального объединения мы все друг друга знаем, соответственно, такие вопросы, как присвоение квалификационных категорий, почётных званий и учёных степеней, оплата труда, стандарты оказания медицинской помощи должны быть в компетенции ассоциаций.

 

При этом и сама корпорация должна быть не просто «клубом по интересам», а хорошо работающей структурой, которая, напомню, согласно существующим законам, уже сегодня обладает серьёзными правами. Она может участвовать не только в аккредитации специалистов, но и в тарифной политике субъекта Федерации. К сожалению, в настоящее время далеко не все врачебные ассоциации этим занимаются.

 

- Почему, как вы думаете, ассоциации не берут в свои руки права, которые им уже предоставлены?

 

- Наверное, не все знают свои права и обязанности. Но скоро всё наладится, я уверен. Ведь, например, разработку клинических рекомендаций и протоколов уже полностью отдали врачебным ассоциациям, и этим придётся заниматься всерьёз.

 

В тексте закона о телемедицине мы прописали, что в регистре врачей, которые участвуют в проведении телеконсультаций, необходимо указывать, является ли он членом профессиональной ассоциации. Это так или иначе заставляет врачебные объединения нести ответственность за своих членов. 

 

Со временем врачи начнут доверять своим профессиональным объединениям, а объединения будут соблюдать «чистоту рядов». Так происходит в Германии, Франции, США где, потеряв членство в  профессиональной ассоциации, ты не сможешь устроиться на работу. Ты не осуждён, не лишён свободы, но, тем не менее, утратил право на медицинскую практику за определённые проступки, которые твой профессиональный социум тебе не простил.    

 

 Наказание без преступления

 

- Продолжим тему юридической защиты врача. Уголовное преследование медработников за профессиональную деятельность - чисто российское нововведение. Следственный комитет диктует свои правила: ввести в Уголовный кодекс новые статьи, связанные с «врачебными ошибками», наказание за смерть пациента - до шести лет лишения свободы. Экспертизы по таким делам намерены поручить спецотделу СКР. Можно, конечно, посмеяться: врачей в стране много, всех не пересажаете. Но шутка с сильной горчинкой. Ваше мнение? 

 

- Экспертов по «делам врачей» должны назначать не следственные органы, а наше профессиональное сообщество. Нас почему-то заведомо подозревают в круговой поруке. Это неправда! Медицинское сообщество просто не может, а значит - не будет скрывать факты откровенных ошибок, допущенных при оказании медицинской помощи и приведших к гибели больного. Ни один уважающий себя и уважаемый коллегами эксперт не станет рисковать репутацией и говорить неправду. В каждой больнице проводятся  профессиональные разборы неудач и летальных исходов, клинико-анатомические конференции с участием рецензентов и всего коллектива. 

 

Мне довелось участвовать как минимум в ста клинико-анатомических конференциях, и в двух случаях всё завершилось тем, что дела были  переданы в следственные органы. То есть само профессиональное сообщество признало, что врачи действительно совершили деяния, заслуживающие наказания. Строго? Да. Но объективно.

 

Мне кажется неверной сама формулировка статьи, по которой рассматриваются врачебные дела - «ненадлежащее оказание медицинской помощи». Если следовать этой формулировке буквально, каждый случай смерти больного в стационаре может быть квалифицирован, как ненадлежащее оказание помощи. Ведь трудно назвать «надлежащим» процесс, завершившийся смертью. Вот где откроется простор для контролирующих органов! Полагаю, административного наказания за лечение, не соответствующее Клиническим рекомендациям и протоколам, было бы достаточно.  Так и есть в нашем законе.

 

Нашумевшая история в Калининграде: да, ребёнок умер, но врачи занимались своей работой, и поскольку он незрелый и недоношенный, спасти его не смогли. СКР формулирует просто невероятное обвинение: убийство пациента по предварительному сговору. Да у нас ни одно решение в отношении пациента не принимается без консилиума - предварительного «сговора» завотделением и врача!

 

Такие события в медицине и такое их информационное сопровождение угрожают нашему бытию. Мы можем расшатать систему до такой степени, что  молодёжь начнёт уходить из профессии. А кто будет лечить людей? И кто за этот коллапс отрасли будет отвечать?... Ведь очень многое станет невозвратным.

 

- Само по себе рассмотрение дел, связанных с качеством оказания медицинской помощи, в уголовном суде заведомо формирует в обществе  определённое представление о врачах. Не так ли?

 

- Да, я тоже так считаю. Есть мировая практика, согласно которой все взаимоотношения между врачом и пациентом лежат в плоскости гражданского права. Подчеркну - речь идёт о результатах медицинской деятельности, а не о действительно заранее спланированных страшных преступлениях в отношении пациента, халатности или неоказании помощи.

 

Мы готовим врача минимум 8 лет, а средний срок профессиональной деятельности медика - 30 лет. Представьте, что где-то году на пятнадцатом работы у врача происходит та самая неудача, за которую его привлекают к суду. Мы все усилия государства на его подготовку и профессиональный рост сводим к нулю, определяя доктора в тюрьму или лишая права работать по специальности. Разве это оптимальное решение для здравоохранения и государства в целом?

 

Правильнее - использовать варианты административного наказания, к примеру, штрафы, временный перевод на более низкую должность.

 

Для того, чтобы мы могли перевести «медицинские дела» из плоскости уголовного в плоскость гражданского права, врач сам должен стать субъектом права. Это, во-первых, даст нам возможность страховать его профессиональную ответственность. Во-вторых, становясь субъектом права, врач сможет получить лицензию на право занятия медицинской деятельностью. Надеюсь, и министр здравоохранения, и профессиональное сообщество эту идею поддерживают. Первый шаг уже сделан - запущена процедура аккредитации.

 

- Завершая правовую тему: мы всё время говорим об ответственности врача перед обществом, а где же ответственность общества перед врачом?

 

- Вы имеете в виду, когда будет принят закон о наказании за нападение на   врача при исполнении им своих профессиональных обязанностей? Разработать его по аналогии с таким же законом, защищающим работников правоохранительных органов, оказалось невозможно: если мы приравняем врача и фельдшера скорой помощи к полицейскому и придадим им статус спецсубъекта, то наделение спецправом автоматически повлечёт за собой дополнительные спецобязанности. Мы получим не тот эффект, который нам нужен. К тому же юридически это пока невозможно, поскольку, как я уже сказал, в Российской Федерации врач не является субъектом права и обладателем лицензии на медицинскую деятельность.

 

Есть другое предложение, как защитить врача от нападений. В соавторстве с И.А.Яровой мы разработали законопроект, согласно которому нападение на медработника во время его работы рассматривается, как гипотетическое или очевидное нанесение вреда пациенту. Мы уже получили поправки к данному проекту, и я очень надеюсь, что до конца весенней сессии он будет принят. 

 

Эмпатия рождает симпатию

 

- Вернёмся к началу нашего разговора – можно ли восстановить в обществе статус врача, как особо уважаемого человека. Вы считаете, что нынешняя ситуация есть результат невнимания самих медиков к данной теме. Правильно ли я понимаю, что помимо уверенности в том, что государство адекватно оценивает твой труд, твоя профессия не является фактором риска уголовного преследования, и сам ты - профессионал высокого класса, врач должен постоянно думать, как его воспринимают пациенты?

 

- Безусловно. Имидж врача - это часть его профессионального успеха. В понятие «имидж» в данном случае входит всё от внешнего вида до манеры общения с пациентами. Именно из-за неумения врача общаться с пациентами  возникает подавляющее большинство конфликтов в здравоохранении.

 

Как научить этому? Можно в медуниверситетах расширить курс психологии общения, можно проводить занятия на симуляторах по разрешению возможных конфликтных ситуаций - такое тоже практикуется. Но, в принципе поддерживая эти образовательные технологии, я, тем не менее, задаюсь вопросом: насколько они окажутся эффективны? Потому что реальная работа с «живым» человеком - совсем не то, что практика на симуляторе. Больной человек - это невероятно сложная система. Его родственники - ещё более сложная и к тому же непредсказуемая система, тем более в ситуации, когда жизнь их близкого под угрозой. И когда молодой врач говорит о неадекватности поведения родителей больного ребёнка, он не понимает, что эта их «неадекватность» на самом деле нормальна, потому что любой из нас в подобной ситуации будет вести себя так же.

 

У меня есть совершенно чёткий рецепт, по которому «прививку от конфликтов» получил я сам: учиться навыкам общения с пациентами надо с самого «врачебного детства». Я пришёл в клинику детской хирургии на первом курсе медицинского института и до окончания учёбы из клиники не выходил. В период с 3-го по 6-й курсы у меня меньше 20-ти дежурств в месяц не было. Все разговоры врачей с родителями больных детей я слышал тысячи раз и учился делать это сам - беседовать с ребёнком, с его мамой.

 

Поэтому, если говорить о подготовке будущего врача к самой сложной части его работы – коммуникациям с пациентами, - ответ очевиден: это можно и нужно делать только внутри клиники, увеличивая объём практической подготовки студентов-медиков, их погружения внутрь лечебного процесса.

 

- Но ведь есть немало врачей, которые не умеют и не любят общаться с пациентами, при этом прекрасно оперируют.

 

- Есть такие. Я всю жизнь наблюдаю за ними, и могу сказать о результатах моего наблюдения. На мой взгляд, если доктор не являет собой гармонию хирургического мастерства, диагностических способностей и отношения к людям, то рано или поздно он столкнется с неудачей. 

 

Эмпатия - абсолютно неотъемлемое качество для врача. Помню одного пожилого доктора, о котором все знали, что он не блестящий хирург. Но он очень любил людей. И люди его очень любили. Когда этот врач умер, проститься с ним пришло полгорода... Впору задать себе вопрос: а кто больше врач - тот, кто блестяще оперирует, но его не особо любят, или тот, кто оперирует средне,  но и пациенты, и их родственники его боготворят? Ведь когда тебя любят, ты уже врачуешь.

 

Я давно в медицине, сам - профессор. Но когда открываю дверь в кабинет врача, на приём к которому я пришёл, как пациент, то волнуюсь и трепещу, я его очень уважаю. И мне нужно - подсознательно, - чтобы доктор меня обаял. Если я вижу сомневающегося, неопрятного, равнодушного или грубоватого человека, то, будь он даже гением медицины, я этого не почувствую.

 

Спросите любого человека, и он скажет, что хочет видеть во враче лидера,  который всё знает, всё умеет, много читает, в том числе художественную литературу, который ходит в театр и слушает хорошую музыку. Который умеет поговорить с пациентом так, что тому уже от общения с врачом становится легче. 

 

Я знаю, у меня будет много оппонентов, которые скажут: о какой духовности врачебной профессии он говорит? Булгаков, Чехов - это в прошлом, сейчас таких не бывает. И они, на мой взгляд, ошибаются.  

 

- Оппоненты приведут вам ещё один довод: после 10 лет работы любой, даже самый «эмпатичный» врач выгорает. А если он будет сердцем прирастать к каждому больному, то сердца надолго не хватит. 

 

- С этим я соглашусь, мы все неизбежно выгораем. Однако, мне кажется, можно если не полностью остановить этот процесс, то смягчить или отсрочить его. Врач должен работать в любви.

 

К примеру, нерешённые бытовые вопросы врача - фактор, усиливающий его эмоциональное выгорание на работе. Если хирург, отработав смену в одной  клинике, вынужден бежать на подработку в другую, чтобы содержать семью, разве это не укорачивает его путь к состоянию выгорания? Речь не идёт о том, что каждый медработник должен быть миллионером и иметь яхту, но он точно не должен жить трудно. Он должен думать не о своём неустроенном быте, а о пациентах и собственном профессиональном росте. Почему везде в мире государства поддерживают врачей? Только ли из уважения к ним? Нет, это простой расчёт.

 

- Как говаривал герой одного фильма, «коли врач сыт, то и пациенту легче».

 

- Примерно так. Когда врач постоянно погружён в решение собственных бытовых проблем, он не лидер, он - просто штатная единица.  

 

Неминуемый процесс эмоционального выгорания врача можно смягчить и другими инструментами. Один из них - радость, связанная с профессиональной деятельностью. Например, ко мне приходят «на контроль» выздоровевшие пациенты, которые когда-то перенесли сложную операцию, или у них был тяжёлый послеоперационный период, сепсис, и я обязательно веду их в отделение реанимации. Зачем это нужно? Да затем, что реаниматолог должен получить радость, видя отдалённый результат своего неимоверно тяжёлого труда.

 

Медицина и деньги: конфликт интересов  

 

- Наказание за экономические преступления в сфере здравоохранения: разве не действующие законодательные и подзаконные акты создали условия для таких правонарушений? В то же время контрольно-надзорные органы при регулярных проверках в ЛПУ почему-то не находят  такие нарушения вовремя, чем тоже фактически создают условия для совершения преступлений. Тогда почему на скамье подсудимых одни только главные врачи, а не контролёры вместе с ними?

 

- Дело не только в законах, но и в том, что у нас в стране ещё не закончилось формирование управленческой системы здравоохранения. В эпоху СССР задачи главного врача больницы в основном сводились к организации лечебной работы, а хозяйственной деятельности было совсем немного. Сегодня, когда здравоохранение стало частью экономики страны, в руках руководителя ЛПУ немалый бюджет, а на его плечах – масса обязанностей: лечебный процесс, ремонты помещений, закупки оборудования и лекарств, организация питания пациентов, обеспечение безопасности учреждения, включая охрану и строительство забора.

 

Следовательно, нужны управленцы нового типа. По моему мнению, больницей должны руководить двое: директор клиники и шеф клиники, он же главный врач. Все немедицинские задачи клиники можно было бы возложить на человека, имеющего знания в области права, экономики и финансов.

 

Теперь о нормативно-правовой базе. Мы, наверное, пока не создали должные условия работы для руководителей медицинских учреждений. Хотя идём к этому, и понимаем, что именно нужно делать. Сейчас силами Комитета по охране здоровья пытаемся решить вопрос «закредитованности» лечебных учреждений первичного звена, и есть надежда, что нам это удастся. Кроме того, добились, чтобы за каждым новым специалистом в лечебное учреждение приходили деньги в фонд оплаты труда. Раньше главврач вынужден был либо у кого-то отнять, чтобы назначить зарплату новому сотруднику, либо просто ограничивал штат.  

 

Кстати, мы смогли убедить Правительство в необходимости разрешить медицинским организациям проводить единовременные госзакупки вне конкурса в сумме не 100 тысяч рублей, как раньше, а 1 миллион рублей. К примеру, бывает необходимо срочно купить препараты или отремонтировать оборудование. Теперь в 44-й федеральный закон внесены соответствующие изменения, которые начали действовать с 1 июля 2019 года.

 

- «Борясь за живучесть корабля», руководитель лечебного учреждения вынужден лавировать между платными и бесплатными услугами. На мой взгляд, платные услуги в системе бесплатного российского здравоохранения - самый большой парадокс и самое большое зло. Как вы думаете, можем ли мы вообще уйти от платных услуг?

 

- Не уверен в том, что это надо сделать. Во-первых, потому что наличие платных услуг балансирует систему: на этом фоне заметнее ценность Программы государственных гарантий. Во-вторых, потому что в медицине нельзя абсолютно всё сделать бесплатным. Это просто нереально.

 

- Загадочное явление нашего времени - когда через благотворительные фонды мы всем миром собираем деньги на лечение российских детей. И деньги-то в масштабах госбюджета ничтожные. Вы пытались разобраться, почему так происходит?

 

- Прежде всего, хочу сказать огромное спасибо благотворительным фондам за их работу. Общаясь со многими фондами, ни разу не видел там людей, которые занимаются своим делом неискренне.

 

Но иногда, как мне кажется, их вводят в заблуждение. Я сам неоднократно сталкивался с такими ситуациями, когда мог выполнить ребёнку операцию, которая ему необходима, причём, бесплатно, а родители говорили: нет, мы лучше деньги через фонд соберём и за границу поедем. Это значит, у фонда нет компетентного консультанта, который скажет, что помочь данному ребёнку могут в российских клиниках и без дополнительного сбора денег от граждан.

 

В то же время помощь благотворительных организаций крайне необходима в случаях, когда у клиники есть заранее утвержденные квоты на определённое число больных, а пациентов, которым необходимо высокотехнологичное  лечение, оказалось больше. Для них нужно купить дорогостоящие расходники или препараты. В Минздраве есть главные специалисты по профилям, которые знают о таких пациентах и могли бы с фондами в этих ситуациях взаимодействовать.  

 

Те же главные специалисты могли бы постоянно отслеживать информацию, размещаемую фондами в СМИ, связываться с родителями больных малышей и рассказывать им, в каких российских клиниках можно бесплатно пройти  необходимое лечение. 

 О личном

 

- Дмитрий Анатольевич, более двадцати лет вы работали хирургом,  преподавали студентам, занимались наукой. И вдруг решили уйти из медицины в большую политику. Почему? Достигли профессионального потолка? Или вы идеалист, искренне полагающий, что, став депутатом, решите все проблемы российского здравоохранения?

 

- Начну с того, что я не ушёл: оперирую регулярно, по-прежнему заведую кафедрой в Сеченовском медуниверситете.

 

А что касается идеализма… К тому времени, когда мне поступило предложение участвовать в избирательной компании в Думу, я уже много лет занимался «политико-педиатрической деятельностью». То есть не только оперировал и преподавал, но также «продвигал» детскую хирургию на всех уровнях власти, договаривался с бизнесменами, когда нужно было отремонтировать отделение или купить какой-то аппарат для больницы, вместе с коллегами подписывал резолюции конференций с предложениями что-то изменить в отрасли. Где эти резолюции, кто их читал?              

 

Вот так постоянно стучишься во все двери и в один прекрасный момент  понимаешь, что внутри системы ты сделал уже всё, что мог, от тебя больше ничего не зависит. И, будто кто-то услышал твои мысли: именно в это время поступает предложение попробовать себя в качестве депутата.  

 

Первая моя реакция была - растерянность. Я хирург, ну какой из меня депутат? Потом начал размышлять: вот ты откажешься и будешь  продолжать стучаться со своими идеями во все двери, но тогда уже не будет права сказать, что тебя не слышат. Тебе была дана возможность, а ты смалодушничал. В споре с самим собой этот довод для меня оказался самым убедительным.

 

Удалось ли уже что-то существенное сделать для отрасли? Кое-что удалось. Усилиями депутатов практически решён вопрос о создании межрегиональных центров специализированной помощи детям. Федеральный проект «Детское здравоохранение» появился впервые за всю историю страны. Расширяется вакцинальный календарь. Мы подняли вопросы о школьной медицине, о медицине детского отдыха, и доведём их до законодательного решения.

 

- Интересно, почему юноша, у которого отец - офицер, а мама - пианист, не стал ни военным, ни музыкантом, а пошёл в медицинский институт?

 

- Вообще-то в юности я готовился стать десантником, но к окончанию школы выяснилось, что не пройду «по зрению». Мы с отцом начали рассматривать разные вузы, и, честно говоря, медицинский был последним в списке. Пошёл туда с надеждой стать военным врачом. Но когда поступил на педиатрический факультет и в детской клинике впервые увидел больного  новорождённого ребёнка, чётко осознал: мой десант - здесь.

 

Беседу вела Елена БУШ, обозреватель «МГ».