Что такое конъюнктура

Живущий последние годы в немецком Ганновере Яков ФАРБЕР – известный организатор здравоохранения, хирург, писатель, журналист и краевед. Основатель музея истории медицины в Тамбове, он долгие годы руководил крупной больницей, городским здравоохранением, собирал в непростое время материалы об архиепископе Луке (В.Ф.Войно-Ясенецкий), много сделал для увековечения имени этого выдающегося хирурга и человека. Кандидат медицинских наук, заслуженный врач РФ, автор нескольких книг, член Союза журналистов России, почетный гражданин города Тамбова.

Сегодня мы предлагаем вниманию читателей «МГ» некоторые размышления Якова Иосифовича о жизни и о себе…

Июнь 1946 года. Мне исполнилось 17 лет, и я, полный радужных надежд, отправился из Тамбова в столицу нашей Родины, с твердым намерением покорить ее и стать врачом. Но, надо признаться, поначалу мне было нелегко.

Москва меня встретила не очень приветливо. Многолюдье всюду, в метро, в трамваях и автобусах, толкотня и суета, крики и окрики, беспрерывный гул проезжающих машин, хотя их было несравненно меньше, чем сейчас, но шуму от них было во много раз больше. Тогда ведь сигналить не запрещалось, и водители жали на свои клаксоны и «бибикали» по нужде и без оной. К концу дня я в буквальном смысле одуревал. Потом, я отметил одну особенность: москвичи на фоне огромных зданий казались мне более короткими, чем жители провинциального одноэтажного города, а если я смотрел на противоположную сторону широкого проспекта, скажем Садового кольца, прохожие мне казались ну настоящими муравьями.

Москвичи всё время куда-то спешили, и когда я к ним обращался с просьбой рассказать, как пройти на нужную мне улицу или найти тот или иной адрес, отвечали скороговоркой, не останавливаясь ни на минуту. Чтобы понять их, я был вынужден набирать темп и идти или даже бежать с ними в ногу. И всё равно из их «скорострельного» ответа я ничего не мог понять, и поиски искомого объекта затягивались на продолжительное время, а иногда и вовсе пропадали даром. Еще хуже дело обстояло с поисками общественного туалета. Сейчас я смеюсь, вспоминая те нелепые ситуации и испытываемые тогда страдания, но тогда мне было вовсе не до смеха. По своей провинциальной наивности я стеснялся спросить прохожего об этом чрезвычайно важном заведении и в диком отчаянии садился в автобус или троллейбус и, стиснув зубы, ехал до конечной остановки в надежде найти там хотя бы одинокий кустик.

В студенческом общежитии на Якиманке я продержался полтора месяца. В комнате, куда меня поселили, кроме меня проживало еще 15 студентов с разных курсов. Все мы называли нашу обитель камерой и завидовали монахам-схимникам. Постоянно присутствовал несмолкаемый гомон, независимо от времени суток кто-то уходил и кто-то приходил. В этой обстановке было невозможно не токмо позаниматься, но и выспаться не всегда удавалось. И однажды я, даже не попрощавшись со своими «сокамерниками», собрал свои пожитки и был таков.

Начались мои скитания по разным «углам». Сначала я снимал угол у старушки Дарьюшки Кутеповой в доме на Садово-Спасской, 19. Кстати, спустя многие годы я как-то проходил мимо этого дома и обнаружил на стене мемориальную доску, на которой «сталью по мрамору» было написано, что в подвале именно этого дома С.Королёв и Ф.Цандер изобретали и испытывали свои ракеты. Мне тогда подумалось: как хорошо, что эти одержимые мечтатели проводили свои опыты до моего проживания здесь.

Потом было много «углов» у разных старушек, но вот что интересно: прошел год, и со мной случилась метаморфоза – я полюбил Москву, полюбил ее улицы и проспекты, скверы и парки, театры и концертные залы, но особенно был мил мне Арбат. Возможно, этой своей привязанностью я был обязан очень красивой девушке, моей однокурснице, живущей в тихом арбатском переулке. Мы часто бродили с ней по всем переулкам и закоулкам от Смоленской площади до Арбатской. Но самым «прикольным» местом для нас была легендарная Собачья площадка. Могу утверждать, что в районе этой площадки был свой благотворно влияющий микроклимат. Как же там легко дышалось, как-то, непостижимым образом, снимались стрессовые настроения и дневная усталость. Я уж не помню, о чем мы тогда говорили, но ведь рот ни на минуту не закрывался. Чудесное было время, которое забыть нельзя!

Влюбленный в Москву

Если удавалось заранее достать билеты на какой-нибудь спектакль или концерт, этот день объявлялся праздничным, и мы ждали прихода этого вечера с вожделением. Не пропускался ни один концерт Михаила Александровича, хотя достать билеты на его выступления было нелегко. Его бельканто – этот блестящий, легкий и изящный стиль пения и техническое совершенство исполнения, нравились не только нам, но и иным бесчисленным поклонникам.

Наш 2-й МГМИ считался по многим параметрам, и в том числе по составу профессоров и преподавателей, лучшим медицинским вузом страны. Он располагался в очень уютном районе Москвы, в окружении институтов, входивших ранее в состав 2-го Московского университета. Я очень полюбил свою альма-матер. Здесь я обрел друзей и сохранил с ними ничем не омраченную дружбу на всю жизнь. Правда, иных уж нет…

По мере приближения распределения я всё чаще задумывался над вопросом: смогу ли я прожить без Москвы? Вполне понятно, что влюбленный в Москву молодой человек изо всех сил стремится стать москвичом, но его желания На предварительном распределении я был направлен хирургом в Великолукскую область. Она была недавно образована и очень нуждалась во врачебных кадрах. Я не очень расстроился, так как узнал, что главным хирургом и заведующим хирургическим отделением работал опытный хирург, и я надеялся закрепиться в областной больнице и поучиться у него мастерству. Хирургом я твердо решил стать еще на 3-м курсе и стал активно посещать кружок на кафедре госпитальной хирургии в 5-й советской больнице, а когда пришлось сдавать государственный экзамен по хирургии по окончании 5-го курса, наш руководитель кружка профессор Игорь Николаевич Рыбушкин решил меня посадить к самому профессору Владимиру Семёновичу Левиту.

Мой ответ был признан лучшим результатом дня, но тут я должен сделать «признательное заявление»: на экзамене по хирургии мне просто помог случай. Дело было так: как-то в букинистическом магазине на ул. Кирова я увидел книгу, изданную в 1911 году. Называлась она «Паллиативные операции при раке желудка», автор – хирург Ардатовской земской больницы В.С.Левит. Я тогда подумал: неужели это наш прославленный профессор, первый заместитель главного хирурга Красной Армии в годы Великой Отечественной войны, когда-то был простым земским врачом? И я купил эту старинную монографию. Собираясь на экзамен, без какого-либо умысла я положил ее в портфель. Я решил так: если успешно сдам, подойду к профессору и попрошу его автограф.

На экзамене мне достался билет, в котором первым вопросом было хирургическое лечение при раке желудка. Я рассказал обо всех видах оперативного лечения, а когда перешел к неоперабельным формам рака бодрым голосом начал так: «Еще в 1911 году хирург Ардатовской земской больницы В.С.Левит в своей монографии предложил ряд паллиативных методов лечения…» Мне не пришлось дальше отвечать, так как я увидел, что мой экзаменатор поморщился и изрек:

– Ну, зачем вы рассказываете мне то, что я давно знаю, а вы где-то что-то услышали и пытаетесь нам продемонстрировать свою эрудицию. Вы же эту книгу не читали.

Тут я понял, что переусердствовал, но всё же у меня хватило сил сказать:

– Профессор, я не только читал вашу монографию, более того, эта книга у меня есть и сейчас она лежит в моем портфеле в коридоре.

– И вы можете ее нам показать?

Я соскочил со стула и, не говоря ни слова, ринулся в коридор, открыл портфель, извлек книгу и, вернувшись в аудиторию, положил ее перед Владимиром Семёновичем на стол. Профессор встал, взял ее в руки и, заметно волнуясь, сказал:

– Спасибо вам, молодой человек, за ваш интерес к старине и к трудам земских врачей. Давненько я не держал в руках свою первую монографию. Самое интересное заключается в том, что у меня нет этой книги. В годы войны пропал единственный экземпляр.

Я, уже осмелевши, сказал:

– Профессор, для меня высокая честь подарить ее вам.

Он протянул мне руку для рукопожатия, и я, вполне довольный собой, удалился.

Главное – учиться мастерству

Субординатуру по хирургии я проходил в 4-й градской больнице. Коллектив кафедры относился ко мне как к сыну. Заведующий отделением доктор Ханин часто брал меня в ассистенты на различные операции, а на наших совместных дежурствах позволял самостоятельно оперировать. Также по-доброму меня опекали докторицы-фронтовички Самохвалова и Анисимова. Кстати, Анна Алексеевна Анисимова была личным врачом легендарного полководца Черняховского, и его нелепая случайная смерть от шального снаряда, на приличном расстоянии от линии фронта, случилась на ее глазах. Мне страшно нравилось дежурить вместе с ними и за вечерним чаем слушать их фронтовые рассказы. Жаль только, что не догадывался их записывать. Я тоже им пришелся по душе, и никто не сомневался в том, что мне удастся остаться в ординатуре. Насколько мне стало известно, они даже обращались с этой просьбой к заведующему кафедрой, грозному ГПЗ (Григорию Петровичу Зайцеву), известному борцу с безродными космополитами. Будучи заместителем директора 2-го Московского медицинского института им. И.В.Сталина, ГПЗ принимал активное участие в разоблачении врачей-шпионов и убийц и освобождении лучшего медицинского вуза страны от «еврейского засилья». И тем не менее он однажды вызвал меня в свой кабинет и вкрадчиво задал вопрос:

– Это штой-то за тебя все хлопочут?

– Да я, право, не знаю, профессор. Я никого не просил, а вот сейчас хочу обратиться к вам с просьбой оставить меня на кафедре в любом качестве клиническим или городским ординатором. Хочу поучиться мастерству у опытных хирургов.

В моем ответе никакой лести не было. Действительно, на кафедре были замечательные мастера, помимо упомянутых бывших фронтовых хирургов был там еще доцент Пётр Иванович Слива, который возвел в культ элегантность исполнения операций, и если видел кровоточащий сосуд и не вовремя остановленное кровотечение, бил ассистента по пальцам зажимом, но никто не обижался на такое проявление строгости хирурга. ГПЗ улыбнулся, конечно, он принял мой комплимент на свой счет, но тем не менее в моей просьбе мне отказал, заявив, что «сейчас конъюнктура не та». Когда я спросил его: что такое конъюнктура, он ответил: «Ах, ты не знаешь? Ну, погоди, скоро узнаешь».

И действительно, вскоре я узнал, что такое конъюнктура.

Начиная с середины 1952 года, всё явственнее проступали черты грядущей беды. Постепенно набирала силу широкая компания против врачей – шпионов и убийц. Многие видные ученые страны, возглавлявшие кафедры в медицинских вузах, отстранялись от работы только за то, что они были евреями, а следовательно, не «соответствовали конъюнктуре». Целенаправленная акция против врачей была лишь частью широкомасштабной антисемитской кампании, которая, по замыслу Кремля, должна была завершиться массовым переселением евреев в сильно удаленные и малозаселенные края, и только смерть Сталина принесла спасение целому народу.

«Конъюнктура» проявилась еще и в том, что ни один еврей из числа выпускников 1952 года не был оставлен в аспирантуре или ординатуре при институте, хотя среди них было немало талантливых людей. Вспоминая «провидение» профессора Зайцева, я стал понемногу разбираться в существе понятия «конъюнктура». Получая документы об окончании института, я совершенно неожиданно для себя обнаружил, что в направлении на работу у меня прописана не Великолукская область, куда я был направлен комиссией по распределению, а моя родная Тамбовская. Посчитав, что произошла ошибка, я направился в деканат за разъяснениями, но там мне сказали, чтобы я «подался за дверь» и их по этому поводу не беспокоил, так как у них работы невпроворот. И еще добавили, что я должен радоваться тому, что возвращаюсь в родные места, а я чего-то ищу.

Впрочем, злополучная «конъюнктура» достала меня и в Тамбове. Мало того, я ощутил на себе «все прелести» борьбы с космополитизмом. Но это уже другая история.