По Чехову и не по Чехову

В наступившем году мировая общественность отмечает 150-летие со дня рождения Антона Павловича Чехова. Он - мой любимый писатель. Его творчество я знаю полнее, чем кого-либо другого из великих. Начиная с «Каштанки», прочитанной в довоенном детстве, я насладился и продолжаю наслаждаться его рассказами и повестями, благо у меня под рукой 15-томное собрание сочинений. Пожалуй, важнее не восхищение чеховским словом, а то влияние на мое становление и на мою сегодняшнюю жизнь, которое оказали произведения Антона Павловича. Я - старый человек, но всё еще нуждаюсь в уроках у моего коллеги по профессии и моего учителя по жизни. Я не преувеличиваю.

Домик Чехова (так ласкательно называют ялтинцы Дом-музей А.П.Чехова) вошел в мою жизнь со школьных лет - как только наша семья возвратилась в 1944 г. из эвакуации в освобожденную Ялту. По несколько раз в году я бывал в домике Чехова: то с экскурсией одноклассников, то с приехавшими друзьями отца.

В старших классах я перечитал «Ионыча», «Даму с собачкой», «Попрыгунью», «Душечку», «Палату № 6»... В столичных и нестоличных театрах многократно переживал «Вишневый сад», «Чайку», «Трех сестер», «Дядю Ваню».

Чехов, наверное, больше чем кто-либо другой из писателей оказал влияние на мое восприятие жизни в юности, на мировоззрение. Чехов был мне близок и понятен: и его грусть, и юмор, и мечты.

Я хорошо знал биографию Антона Павловича. Посетил все его мемориальные музеи - в Таганроге, Москве, Мелихово, Сумах, о ялтинском я уже упоминал. Происхождение Чехова, врачебное образование и даже туберкулез легких укрепляли мою привязанность к личности писателя. Может быть, еще и потому, что я невольно проецировал Антона Павловича на своего отца - невролога Болеслава Владимировича: та же чеховская бородка, те же чеховские отзывчивость, теплота и ранимость, то же служение людям, то же интеллигентное благородство и даже тот же туберкулез легких...

Особенно меня увлекла глубоко человечная чеховская теория малых дел, которой (внутренне сопротивляясь ее разгромной критике в те годы) я стремился следовать в своей жизни. «Надо менять жизнь, а не заниматься мелкими подачками». Жизнь изменили. Что из этого вышло - известно. А малые добрые дела остались, отменить их невозможно, они в человеческой сущности, одинаково нужны и полезны каждому: и дающему, и получающему.

Домик Чехова - мемориальное и живое продолжение Чехова - в моем нравственном и культурном становлении сыграл, пожалуй, не меньшую роль, чем рассказы и пьесы Антона Павловича. Многое я здесь узнавал и открывал для себя. Стеснительность Чехова, обращенность его творчества к маленькому человеку создали у меня впечатление, что он небольшого роста, щуплый, а оказалось - высокий, статный, красивый... Чеховский призыв: «В человеке всё должно быть прекрасно...» - стал моей жизненной программой, увы, невыполнимой.

По стопам отца и под влиянием Чехова я поступил в Крымский медицинский институт. Часто ездил из Симферополя домой в Ялту. Навещал и домик Чехова. А однажды был принят в мезонине его сестрой Марией Павловной, создательницей музея. Глаза разбежались, когда я увидел мезонин изнутри. Все стены были в картинах и фотографиях с дарственными надписями. И кого! Не успел я, однако, сосредоточиться, как меня окликнула Мария Павловна: «Молодой человек, почините мне, пожалуйста, прикроватную лампу». Чинить я ничего не умел. Но сказать об этом Марии Павловне язык не повернулся, и я гибельно двинулся к своему позору. Пыхтел, потел, краснел, тряс, тыкал. Наконец, как-то автоматически вытащил из кармана перочинный ножик, который всегда носил с собой, развинтил вилку. Почистил проводочки и воткнул штепсель в розетку. Произошло неожидаемое мной чудо - лампочка вспыхнула, и ровный круг света лег на подушку. Мария Павловна хлопнула в ладоши и воскликнула: «Ну и молодец, ну и умелец, я столько вечеров страдала без чтения. Теперь прошу к столу».

На белой скатерти стояли яблочный пирог и графинчик с водкой. Мария Павловна налила рюмки и провозгласила: «За вас, молодой человек» (а в своей адресной книге записала: «Лихтерман Леонид Болеславович, студент, ни от каких работ не отказывается»). Выпили. И как-то сама собой потекла беседа, вскоре превратившаяся в монолог Марии Павловны.

Из ее уст я услышал рассказ о гениальном брате, которому она посвятила свою жизнь и сохранила в первозданности редкостный мемориальный музей. «Знаете, когда мне было труднее всего сберечь дом брата? В Гражданскую. Среди комиссаров - столько необразованных и просто невежественных людей. Они говорили: «Чехов - буржуазный писатель, а дом его - буржуазное гнездо. Отдать народу!» К счастью, и у большевиков оказались понимавшие, кто такой Чехов».

Ошеломленный, я слушал 92-летнюю сестру Чехова. Вдруг Мария Павловна сказала: «Сама судьба послала вас. Мне нужен доктор, доктор и собеседник. Вы мне понравились. Прошу вас -будьте моим доктором».

«Мария Павловна, - отвечал я потрясенный и смущенный услышанным, - для меня ваше предложение - высокая честь, и я согласен, но не волен в своем решении. Место моей работы вскоре определит комиссия по распределению выпускников».

«Я напишу письмо в ялтинский горсовет, который поддержит меня, и вас направят сюда». Почему Мария Павловна прониклась ко мне таким доверием и симпатией - могу только гадать. Может быть, по-старушечьи благодарно расположилась за починенную лампу. Может быть, сыграло роль то, что я сопровождал к ней ее давнюю подругу на свидание (оказавшееся последним). Может быть, ей действительно было одиноко; внимания Марии Павловне, конечно, уделяли много, но, видимо, часто не хватало терпения выслушивать до конца говорливую старушку, забывая, кто перед ними, какая историческая, богатая и живая личность.

А может быть (это недавняя догадка), причина совсем иная - подсознательная. Спустя 40 лет после встречи с Марией Павловной меня пригласили на заседание, посвященное дню ее рождения. Алла Георгиевна Головачёва, чеховед, ныне директор музея, показывала мне и спутникам чеховский сад. Вдруг, словно что-то вспомнив, остановилась, всмотрелась в меня и произнесла: «Да у вас, Леонид Болеславович, одно лицо с Михаилом Павловичем Чеховым». Я не поверил. Подошел главный хранитель музея и подтвердил слова Аллы Георгиевны. Я потребовал доказательств.

- Пойдемте в мезонин.

Так, спустя десятилетия, я вновь оказался в самой верхней комнате чеховского дома. На стене висел портрет Михаила Павловича (я не увидел его в первое посещение). По общему сходству, он мог бы быть и моим портретом. Может быть, именно это ощутила Мария Павловна, неосознанно вспомнив брата, и потому позвала меня в доктора, кто знает...

Но тогда меня переполнили мысли и чувства. Неожиданный поворот судьбы, карьеры, может быть, всей жизни. Быть врачом у Марии Павловны, проводить дни, месяцы, годы в домике Чехова, бродить по им посаженному круглый год цветущему саду, ощущать ауру его письменного стола, его ручки, левитановских «Стогов», книг, которые он читал, предметов, к которым он прикасался и пользовался, явственно представлять его встречи с современниками, проникаться его бытом, болезнью и творчеством, изучать и погружаться в Чехова, чтобы что-то понять в нем, в себе, в жизни... «Боже, до чего мне это близко и как хочется», -признавался я себе. И, важно, смогу совместить с работой в неврологической клинике отца, дело которого я мечтал продолжить. Я поверил, я ждал...

Но ничего не случилось. То ли Мария Павловна забыла о своем предложении, то ли ее письму не дали хода - не знаю. Моя чеховиана тогда не состоялась, но Чехов остался в уме и в душе. И его влияние на меня, на мои суждения и поступки всё возрастало.

...В последние годы у меня появился замечательный союзник по Чехову - профессор-филолог Валерий Зусман. И мы стали перечитывать Чехова вслух. Какое это очарование - чеховская мелодика и ритмика каждой фразы и всего текста, усиливающих его сюжетное и смысловое звучание. В «Студенте» ли, «В овраге» ли, в «Доме с мезонином» ли, когда читает Валерик, так явственно ощущаешь и действие, и созерцание, и пейзажи, и страдания, и исходы. Испытываешь духовное обогащение. Но, странно, я заметил в себе - невольно начинаешь измерять текущую жизнь чеховскими мерками.

Чехов мечтал: «Через двести-триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной! Человеку нужна такая жизнь, и если ее нет пока, то он должен предчувствовать ее, ждать, мечтать, готовиться к ней». Сто лет прошло, жизнь стала во многом легче, но еще в большей степени поганей. И четко чувствуешь, что в ней по Чехову, а что - не по Чехову, особенно нравы.

В метро уступают мне место, но опережает молодой человек с наушниками. На мое недоумение зло отвечает: «Если не можете стоять, сидите дома». Это - не по Чехову.

Тяжелая больная с хроническим сепсисом, ей предписан строгий постельный режим. Но она - врач, и когда у соседки по палате случилась остановка дыхания, забыв обо всем, бросилась реанимировать. К приходу дежурного доктора восстановила самостоятельное дыхание, практически спасла жизнь, рискуя собственной. Это - по Чехову.

И так во всем я ищу и нахожу - по Чехову или не по Чехову. И сам стараюсь следовать моему Антону Павловичу. Это значит помогать людям в меру своих сил и возможностей, творить добро и поддерживать справедливые дела не на словах.

Недавно я держал ответ, может быть, перед самим Антоном Павловичем. Мемориальный музей великого Чехова, уникальный уголок мировой культуры был на грани гибели: дом сползал, давая трещины, всеядный грибок поразил стены и экспонаты, отопление не работало... Алла Георгиевна Головачёва билась как рыба об лед, прося о помощи все инстанции Украины и России - от ялтинского головы до президентов.

Я опубликовал статью об этом же в «Медицинской газете» (см. «МГ» № 21 от 23.03.2007) под названием «В доме Чехова холодно». В ней были такие строчки: «Мы, медики, должны быть в первых рядах спасателей мемориального окружения своего гениального коллеги, который так искренне писал о нас: «Профессия врача - подвиг...»

Как когда-то Антон Павлович щедро жертвовал на школы и санатории, так и мы сегодня продолжим его благородные традиции, вызволяя из аварии чеховские дом и сад в Ялте. Во врачебном сословии, я уверен, - откликнется!»

Для себя заранее решил -надо лично участвовать в том, к чему призываешь других. Это - по-чеховски. На майские праздники поехал в Ялту, обменял свою тысячу долларов, встретился с Аллой Георгиевной и вручил ей пять тысяч гривен. Конечно, малая толика необходимого. Но как я был рад, когда Алла Георгиевна сказала, что ей сейчас срочно нужна именно эта сумма для оплаты проекта электропроводки. Божий промысел!

Мои друзья - Николай Александрович Смирнов, невролог, и Олег Вячеславович Федоровский, атомщик, тоже передали со мной свои пожертвования.

К счастью, удалось избежать судьбы «Вишневого сада»: общими усилиями России, Украины и зарубежья началось возрождение дома автора этой замечательной пьесы.

... Лучшие часы в моей жизни, когда Валера читает Чехова. Я всегда жду их терпеливо и с нетерпением одновременно.

Сегодня жить по Чехову трудно, но необходимо - для того, чтобы прекрасное будущее состоялось.

Леонид ЛИХТЕРМАН, профессор.
Ялта - Москва.