Лестница в небо

Гленн Гульд (1932-1982), канадский пианист, композитор. Родился в семье меховщика. В 1952 г. окончил Торонтскую консерваторию. Впервые публично выступил в 1947 г. Яркий и самобытный пианист. Его игру отмечают напряженная мысль, волевое начало и экспрессия, завершенность формы как в целом, так и в деталях. Гульд прославился как непревзойденный интерпретатор музыки Баха. В его репертуаре были также произведения Бетховена, Брамса, Хиндемита, Берга. В 60-е годы пианист прекратил концертную деятельность, ограничившись грамзаписями. Является автором немногочисленных инструментальных произведений.

В мире гениев

Этот музыкант был странным человеком. Его ярко выраженная индивидуальность, проявлявшаяся буквально во всем, бросалась в глаза мгновенно. Непривычная и абсолютно неправильная, с точки зрения канонов классического исполнительского мастерства, низкая посадка за фортепиано (он играл, сидя на низком стуле с подпиленными ножками) делала Гленна Гульда похожим на горбуна, а длинные паучьи пальцы дополняли сходство. Гульд мог выйти к концертному роялю босиком; исполняя некоторые произведения, он часто довольно громко подпевал себе, и это пение отчетливо слышно в некоторых его записях; нередко пианист сидел, положив ногу на ногу, игнорируя педаль инструмента; а порой дирижировал собственным исполнением - свободной рукой. Пианист настолько глубоко погружался в исполняемую им музыку, что окружающий мир в эти моменты переставал для него существовать. Возможно, именно поэтому его поведение становилось столь свободным и неканоничным. Во время исполнения пьес Гульд вступал в собственные, глубоко персональные взаимоотношения с композиторами, произведения которых играл, используя эту коммуникацию для построения своих личных отношений с Богом. Музыка становилась для него лестницей в небо. Играя какой-либо опус, он словно поднимался ввысь, заново доставая с небес музыку, написанную еще до его рождения. Это особенно хорошо слышно в исполнении Гульдом произведений Баха. Начиная играть и коснувшись клавиш несколько раз, музыкант словно задумывался над возможностью иного продолжения, другого порядка нот, но алгоритм совершенной и непреложной музыки Баха не допускал иных вариантов. Музыка гения была абсолютна, и Гульд, каждый раз заново удивляясь ее совершенству, исполнял ее словно впервые. (Пианист уподоблялся герою рассказа Х.Л.Борхеса «Пьер Менар, автор «Дон Кихота», в котором главный персонаж переписывает роман М.Сервантеса слово в слово, при этом тщательно обдумывая каждое из них. Борхес говорил о том, что Менар написал гораздо более глубокое, чем испанский писатель, сочинение, так как оттенки смысла и новый современный контекст этого романа стали шире и глубже со времен Сервантеса).

Эта тишина музыки

В детстве Гульд тоже был крайне нестандартным ребенком. У него очень рано обнаружились признаки аутизма, он боялся красного цвета, детского мяча, и волна разнообразных и часто нелепых страхов постоянно нарастала. Он никогда не плакал. У этого ребенка беспрерывно шевелились руки, словно он совершал ими какие-то стереотипные действия. Рано были замечены у него и отсутствие какого-либо эмоционального сопереживания, выхолощенность и невыразительность мимики, странная для ребенка способность подолгу находиться в одиночестве, не испытывая при этом никаких неудобств, более того, предпочитая именно это состояние всем прочим...

В детской психиатрии существует такая патология, как синдром Аспергера (иногда ее называют «аутистическая психопатия»). Она начинается в раннем возрасте (от 2 до 5 лет), встречается почти исключительно у мальчиков, характеризуется малой потребностью (или полным ее отсутствием) контактов с окружающим миром, эмоциональной холодностью, частым отсутствием чувства голода, безразличием к близким, страхом любой новизны или перемен в привычной обстановке. Эти дети лучше чувствуют себя в одиночестве, они неловки и угловаты, часто совершают стереотипные движения, не обусловленные ситуацией. Аффект удовольствия чаще всего возникает у таких детей, когда их оставляют в одиночестве; и они могут играть в свои игры, состоящие из малопонятных стереотипий, не предназначенными для детских забав предметами, проявляя недовольство вплоть до агрессии, если их отвлекают от привычного занятия. Именно стереотипные движения являются для аутичных детей тем эквивалентом эмоций, который остается для них доступным. Интеллект и память детей с синдромом Аспергера нередко превышают возрастную норму, что является основным диагностическим критерием для отличия одного из видов детского аутизма от другого.

Гленн Гульд, великий пианист ХХ века, был очевидным аутистом. К счастью, синдром Аспергера имеет относительно благоприятное течение, что позволило музыканту за очень короткий срок стать признанным корифеем пианистического искусства. С самого раннего детства рояль оказался для него тем предметом, который позволил Гульду оставаться аутистом, совершающим стереотипные движения без того, чтобы их можно было считать патологией: его гибкие и длинные пальцы стали перебирать клавиши, хотя могли бы играть с веревочками и фруктовыми косточками, безразличными для детей здоровых, но охотно избираемыми аутичными детьми. Он очень рано понял, что когда занимается музыкой, вокруг царит тишина и его никто не беспокоит. Музыка рояля и окружающая эту музыку тишина стали для него той двойной стеной аутиста, которая защищала его мир надежнее, чем стена из кирпичей.

Он оставался странным и непредсказуемым человеком и тогда, когда вырос. Его привычки тепло одеваться даже в жаркую погоду; вставать на закате и ложиться с рассветом; принципиальное нежелание пожимать кому-либо руку (ему казалось, что вокруг кишат микробы); крайняя неприхотливость в еде (он ел, кажется, только яичницу, тосты и пил только чай); крайняя ипохондричность (он лечился от множества мнимых симптомов, принимая, между прочим, и большие дозы психотропных препаратов); глубокая неприязнь к публике и страх перед этим многоголовым и многоухим монстром («...отношение публики причиняет мне страдания, это действует на меня разрушающе, что по-человечески обидно, и все это возникает только на концерте» - так пытался Гульд объяснить свое отношение к ситуации) - все эти особенности превращали пианиста в глазах окружающих по меньшей мере в чудака.

Тем не менее окружающие крайне удивились, когда на высоте своей популярности он прекратил все публичные выступления, ограничившись исключительно студийной работой: «Я обнаружил, что интимность, уединение, одиночество и внутренняя защищенность студии дают возможность делать музыку в такой сосредоточенной, такой личной манере, в какой не поможет и самый лучший концертный зал», -заявил пианист. Свой последний концерт он дал в апреле 1964 г. в Лос-Анджелесе. Теперь он мог все чаще уединяться в доме родителей на берегу озера Онтарио, в нескольких километрах от Торонто, стремясь обособиться еще более, уехав еще далее от мешающей ему ненавистной публики-толпы. Гульд даже хотел переехать на крайний север Канады, туда, где плотность населения - менее 0,2 человека на 1 км2, но эта мера потребовала бы аренды парохода, от чего пианист категорически отказался. Он вообще не доверял транспортным средствам, опасаясь самолетов, кое-как терпя поезда и, по возможности, избегая водного транспорта. Мечта Гульда о жизни на Севере завершилась его дальней поездкой на поезде до последнего оплота цивилизации - конечной станции железной дороги, ведущей на Север (городок Черчилль). Идее-фикс музыканта о радикальном уединении среди белого безмолвия не суждено было осуществиться.

Он находил в себе силы выступать...

Но и в оживленном Торонто он был отшельником, несмотря на его любовь к телефонному общению. Его телефонные контакты со знакомыми тоже были крайне своеобразны: обычно он звонил среди ночи, нисколько не озабочиваясь тем, что его собеседник может или хочет спать, - для того, чтобы сыграть сочиненную пьесу или поставить сведенную им запись. По телефону он, как кажется, звонил для того, чтобы ему самому не звонил никто, пытаясь, таким образом, максимально контролировать ситуацию. Ведь если разговор только что состоялся (причем по инициативе Гульда), то перезванивать уже не требуется. А длительность разговоров музыканта все время держала телефонную линию занятой. Поэтому, несмотря на все свои, порой достаточно интенсивные коммуникации, Гульд фактически оставался прежним аутистом, потому что все эти контакты были для него тем же самым, что и его радиоприемник, который он никогда не выключал, создавая с его помощью постоянный звуковой фон с идеальной для аутиста моделью постороннего присутствия: в комнатах никого не было, но кто-то что-то тихонько бормотал под сурдинку, ни во что не вмешиваясь и не мешая музыканту. Такую же роль играли для него и все телефонные разговоры, часто бывшие лишь односторонней связью, - до тех пор, пока собеседник не засыпал. Эту же роль осуществляли и его радио- и телепередачи, которые он время от времени записывал. В таких псевдокоммуникациях связь была односторонней, контролируемой и надежно ограждала музыканта от реального общения с толпой, которой он боялся, как ребенком боялся когда-то красного мяча: публика была непредсказуема и все время была разной. Возможно, Гульд еще смирился бы с тем, если бы на его концерты приходили одни и те же люди, но приходили разные... Радиоприемник в любой момент можно было выключить, концертное же выступление в любом случае нужно доигрывать до конца, а кроме этого, следовало подчинять свою жизнь гастрольному графику, причем выступления, как правило, приходились не на ночь (!!!), а на вечер, причем нередко требовалось надевать смокинг (!!!). И Гульд прекратил концертировать.

Отныне он целиком сосредоточился на студийной работе, кропотливо микшируя в цельную запись - кусочки-фрагменты многократных репетиций одного и того же произведения. Он слушал звук, определяя, какой именно из них должен быть вставлен в его идеальную запись, которая нередко (особенно произведения Баха) представляла собой настоящий клип по количеству монтажных склеек. Гульд много экспериментировал со звуком. Например, он мог сыграть один и тот же пассаж и легато и стаккато и, наложив их друг на друга, создать таким образом в грамзаписи странный и неповторимый звуковой эффект. Он располагал микрофон то дальше, то ближе, остановившись в конце концов на максимально близком расположении звукозаписывающего аппарата от своего рояля.

Теперь он мог заняться и сочинением музыки, а композитором он хотел быть еще с 12 лет. Тогда Гульд написал либретто оперы, в которой человек самоуничтожается и его заменяют несколько зверей (странно, что не фруктовых косточек). Сторонники Гринпис, вероятно, умилились бы этому хэппи-энду. Впрочем, немногочисленные опусы маэстро имеют интерес лишь постольку, поскольку их сочинил великий и загадочный пианист Гленн Гульд, а большого самостоятельного интереса они, к сожалению, не представляют.

Кто-то сказал: «Умный человек никогда не бывает более одинок, чем тогда, когда он один». Гульд тоже оставался одиноким всегда, даже если разговаривал по телефону или давал интервью. Но это одиночество совсем не тяготило его, более того, он жаждал его, ибо только в нем и находил самого себя. Но концертная публика, сморкавшаяся и потевшая в нескольких шагах от его рояля, совсем не была похожа на домашний радиоприемник пианиста: ее нельзя было выключить, она вмешивалась в его интимные отношения с музыкой, норовя поддержать его лестницу, ведущую на небеса, лапая ее немытыми руками, по которым так и сновали микробы. Гульд не нуждался в помощи этих монстров: его лестницу поддерживали Бах и Брамс, Равель и Штраус...

Поэтому неправильно было бы говорить о том, что пианист нашел в себе силы отказаться от концертной деятельности, напротив, он когда-то сумел найти в себе силы для того, чтобы выступать, несмотря на свои глубокие антипатии к многоголовой гидре концертной публики и страх перед ней. И это, без преувеличения, большое счастье для человечества, получившего возможность услышать произведения Баха в исполнении Гленна Гульда.

Один на один со славой

Странная судьба этого неповторимого пианиста не уникальна. В наше время, то есть сравнительно недавно, еще несколько известнейших людей прервали свою деятельность на пике популярности и при огромных внешних перспективах дальнейшего развития. Очевидно, им тоже смертельно надоело быть публичными фигурами, обреченными исполнять танцы и репризы, которых от них жаждет почтеннейшая публика.

Я говорю о Дж. Сэлинджере, неожиданно замолчавшем и переставшем публиковать свою новую прозу без видимой внешней к тому причины. (Ходят, впрочем, туманные слухи о том, что писатель, ставший, что называется, «культовым автором» для нескольких поколений подростков, написал огромное количество страниц, сидя в своем уединенном поместье близ городка Корниш, штат Нью-Гемпшир. Дом расположен на крутом холме, огорожен высоким глухим забором, и попасть туда можно только через тоннель, не выходя из автомобиля. (Надеюсь, что его сейфы действительно забиты рукописями). Сэлинджер давно полностью прекратил общение с журналистами, избегает фотографов, почти не покидает своих владений, получая всё, что ему необходимо, через посылочные фирмы. Прежде он примерно раз в год заходил в библиотеку и просматривал новые издания, ничего при этом не читая и даже не открывая. В последнем интервью (единственном за несколько десятилетий) Сэлинджер сказал: «Порой я жалею о том, что вообще публиковал свои произведения. Единственное, чего я хочу, - это писать и чтобы меня оставили в покое наедине с самим собой». (Об этом когда-то мечтал и Ф.Кафка, завещавший уничтожить его произведения. По счастью, душеприказчик писателя М.Брод не выполнил волю автора.) Толком же о жизни и творчестве Сэлинджера ничего не известно...

Я говорю и о Р.Фишере, великом шахматисте, ушедшем из больших шахмат фактически непобежденным чемпионом мира и оставшимся жить в уединенной островной Исландии, всё население которой, наверное, меньше, чем население суматошного Манхэттена. Разумеется, Фишер тогда, в середине 70-х годов не боялся матча с А.Карповым. Он боялся околошахматной толпы, уже готовой собраться в филиппинском Багио и изучать демонстрационные шахматные доски, делая вид, что понимает его интеллектуальные стратегические конструкции, сбивая его с мысли своим шумным дыханием и потным сопением. Именно поэтому Фишер ставил заведомо невыполнимые условия, целью которых было совсем не получение беспрецедентных преференций, а принципиальная невозможность шахматного состязания...

Гленн Гульд, Джером Дэвид Сэлинджер, Роберт Джеймс Фишер - великие аутисты ХХ века с удовольствием и облегчением закончили свое общение с этим миром, который был им так неприятен. Они вовремя поняли, что лестницу в небо можно строить и одному - без участия толпы досужих соглядатаев, которая только мешает процессу, стремясь прикоснуться к этой лестнице, не понимая того, что она не может упасть, ведь ее воздвигли гении. Более того, может быть, только такая лестница и способна привести своего строителя на небеса.

Игорь ЯКУШЕВ,
доцент Северного государственного медицинского университета.
Архангельск.