Зигфрид в поисках дракона

Творчество Рихарда Вагнера с самого начала притягивало к себе внимание такого количества примечательных и знаковых фигур мировой истории и культуры, чей путь был печально отмечен психопатологией различного свойства, что рано или поздно психиатр, занимающийся патографиями известных людей, не может не обратить внимание и на самого композитора, заметив тот пресловутый взаимный тропизм, которым обладают безумцы. Сумасшедший баварский король Людвиг, великий и ужасный страдалец Ф.Ницше, бесноватый фюрер - все они, словно к энергетическому узлу, были притянуты к личности и творчеству Вагнера.

Он из когорты гениев

Первое и весьма поверхностное впечатление о характере композитора дает о нем представление как о ловком и волевом человеке, умеющем вовремя приспособиться к нужным людям, которые могли бы обеспечить материальную сторону его творческих идей (сам он много лет вспоминал о том, как ему удалось убедить фабриканта роялей отдать ему даром дорогой инструмент; таким же образом он убеждал банкиров становиться его меценатами; так был построен и вагнеровский театр в Байрейте - для исполнения одних только опер Вагнера); человеке, умеющем сформировать символическую конструкцию даже из личных матримониальных дел (женитьба на дочери великого Ф.Листа); талантливом пропагандисте собственной музыки и своих концепций и хулителе концепций чужих (обильная журналистская продукция маэстро составила 16 томов статей да еще 17 томов писем)...

Такой взгляд был бы поверхностным и однобоким, тем более что Вагнер, как бы ни относились к его музыке его оппоненты, безусловно, вошел в когорту мастеров и гениев, чья музыка будет исполняться вечно. Видеть в нем только музыкального карьериста, мастера по пиару или одного из идеологов (пусть невольного) немецкого фашизма, разумеется, неправильно. Хотя К.Г.Юнг и писал в 1936 г.: «Демонстративное подчеркивание таких вещей, как германская раса, германское наследие, кровь и почва, «Вагалавейа», полет валькирий, Иисус как светловолосый и голубоглазый герой, греческая мать святого Павла, дьявол как международный Альберих в облике еврея или масона, северное сияние как свет цивилизации, низшие средиземноморские расы, - всё это служит необходимой декорацией для разыгрывающейся ныне драмы», все эти реестры идей и персонажей вагнеровских опер трактованы фашизмом тенденциозно, примитивно и достаточно произвольно.

Помимо музыки Вагнер был еще и плодовитым музыкальным критиком и собственным либреттистом. Именно ему принадлежит концепция тетралогии «Кольца Нибелунгов» - глобального оперного цикла, в котором нашли отражение не только музыкальные, но и философские идеи национал-патриотического содержания. Национализм Вагнера, его возвращение к фольклорной предыстории своего народа обозначило принципиальную позицию композитора-философа, которая оказалась близка к будущей теории архетипов Юнга. Глубокий интерес Вагнера к мифологии этносов Северной Европы привел его к пониманию того, что «история может отражать только случайное, скоропреходящее», в отличие от вечной и непреходящей мифологии.

Он резко выступал против поверхностной трактовки исторических сюжетов, находя неизменные и подлинные категории только в мифах. Но его Вотан и Зигфрид, Тристан и Изольда суть не что иное, как вечные схемы, определяющие поведение человека в известных ситуациях. Черпая из легенд и сказаний материал для своих произведений, композитор подвергал эти источники свободной переработке, модернизируя их, подчеркивая мысли и настроения, близкие к современности. Вагнер тяготел к психологической трактовке эпических сюжетов, что порождало в его творчестве борьбу «зигфридовского» и «тристановского» начал. Первое из них было связано с углублением героико-национальных черт, второе - с усилением субъективных, утонченно-психологических моментов. Вагнер искал ту сокрытую таинственную глубину, которая объяснила бы всё происходящее ныне в синтезе национального самосознания всего народа с психологией индивидуальности. И он ее нашел. По крайней мере, сам он был в этом уверен и не допускал никаких возражений...

Избалованный вниманием

Вагнер считал свои оперы синтезом дионисийского и аполлонического начал. Он писал: «Моя музыка дионисийская! Как и музыка Баха и Бетховена, она гармонизирует с криками боли, отчаяния и мятежа. Она выражает желание покончить с социальными ограничениями и сексуальными табу. Таким образом, она может заключать в себе разрушительную энергию, ведущую в никуда». И в то же время: «Моя драма аполлонична! То, что происходит на сцене, доставляет удовольствие публике, потому что герой принимает страдания. Страдания становятся наслаждением». Даже если не обращать внимание на явственно выраженный садо-мазохистический акцент последней фразы, психопатологическая конструкция мышления композитора кажется заметной, проступая в величественных интонациях, не допускающих возражения по существу, в твердой уверенности в абсолютной собственной правоте...

«Всё, что недостойно пения, недостойно и поэтического творчества». Он не говорил, а изрекал, давая не просто советы узкому кругу желающих, но зная любые ответы для всех вообще. Кроме этого, принципиальное объединение-противостояние Аполлона и Диониса, как и Зигфрида и Вотана, в диалектике философского закона единства и борьбы противоположностей создало этико-эстетическую концепцию Рихарда Вагнера, базирующуюся на амбивалентности чувств и идей, в которой любой психиатр найдет для себя немало интересного. Сам же композитор считал, что синтез Аполлона и Диониса в его операх ведет к «оптимизму народа».

Либретто вагнеровских опер зачастую несколько занудны и назидательны: его персонажи, стремясь по воле автора, быть понятыми до самого конца, всё, что им доверено сказать, проговаривают полностью, до конца, до последней запятой - обстоятельства места, времени, образа действия излагаются досконально и исчерпывающе, что вызывает ассоциации с психиатрическим феноменом вязкости мышления.

Кроме этого многие эпизоды и аспекты биографии Вагнера кажутся лежащими в сфере интересов психиатрии. И это, прежде всего, высокое самомнение маэстро, считавшего свое творчество «музыкой будущего» («die Zukunftmusik»). Апломб, не имеющий ни тени сомнения, ни доли скромности (благодаря которому Вагнер занял совершенно особое место среди композиторов-современников: ни один из них не имел театра, где бы шли только его оперы, исполнялись только его произведения), был настолько безаппеляционен, что Вагнер ни в грош не ставил большинство современных ему мастеров, полагая свою музыку единственно возможной перспективой развития музыки мировой. О произведениях эстетических оппонентов, например Ж.Оффенбаха, Вагнер говорил не иначе, как о «мерзости». Когда в результате пожара Венского оперного театра на спектакле «Сказки Гофмана» погибло около 900 человек, композитор заявил: «Люди на таком спектакле - самый пустой народ... Если столько-то светских людей гибнет во время представления оперетты Оффенбаха, в которой нет и малейшего намека на нравственное величие, тут я совершенно равнодушен».

Композитор никогда не задумывался о комфорте для других, даже самых близких людей, если речь шла о каких-либо преференциях для него самого. И здесь он часто бывал весьма бестактен и груб. Избалованный преклонением друзей, Вагнер принимал оказываемую ему помощь как нечто само собой разумеющееся. Когда он обратился в Ф.Листу с просьбой о ходатайстве постановки одной из своих опер в связи с денежными затруднениями, Лист, которому ничего не удалось сделать, несмотря на все старания, написал Вагнеру письмо, в которое вложил дар: партитуру «Данте-симфонии» и Гранской мессы. Взбешенный неудачей Вагнер ответил, что Лист-де ошибся, послав ему свои произведения, - ему нужны деньги, а не музыка!

Нежелание и даже неумение увидеть вокруг себя достойных композиторов, неспособность критически оценить чужие достижения, откровенное пренебрежение музыкой, отличающейся по эстетической концепции от его собственной (чего стоит один только памфлет «Иудаизм в музыке»!), нетерпимость к чужим взглядам и категорическое неприятие какой-либо критики в свой адрес фактически рисуют психографический портрет человека, находящегося во власти сверхценных идей, формальное определение которых в учебниках психиатрии звучит так: «...суждения, возникшие в результате реальных обстоятельств, но занявшие в дальнейшем не соответствующее их значению преобладающее положение в сознании с развитием чрезмерного эмоционального напряжения». Но даже эти сверхценные идеи Вагнера порой уходили за пределы пограничной патологии, приобретая зловеще паранойяльное звучание. «Упертость» композитора, его нежелание (и, видимо, невозможность) объективно оценить ситуацию, взглянув на нее не только со своего шестка, но и попытаться войти в положение собеседника, тем более оппонента, приводила к разрывам и катастрофическим конфликтам, ссорам, частым переездам композитора с места на место...

Вагнер всю жизнь искал врагов и недоброжелателей, чтобы сразиться с ними. Если же «враги» долго не давали о себе знать, он создавал их сам, резко и нелицеприятно высказываясь по поводу эстетически чуждой ему музыки. Его музыкальные принципы разделили музыкальный мир на «своих» и «чужих» - вагнерианцев («цукунфтистов») и антивагнерианцев. (Здесь композитор не задумывался о возможности синтеза противоположностей, принимая только их противостояние, рассматривая, таким образом, философский закон о единстве и борьбе противоположностей крайне односторонне.) В итоге жесткий и безапелляционный тон высказываний композитора создавал ему немало врагов, плативших Вагнеру сторицей. Умение превращать друзей во врагов, а затем сражаться еще и с ними, отстреливаясь направо и налево, переходя из обороны в нападение, стало характерной особенностью и существенной частью жизни Вагнера. Композитор шел по жизни, беспрестанно огрызаясь, нападая на «чужих» и привечая «своих», которые для него моментально переходили в стан врагов, если позволяли себе иметь собственное суждение, отличающееся от мнения мэтра. (Так случилось, например, с Ницше, не пришедшем в восторг на премьере «Кольца Нибелунгов».) И такая модель выстраивания взаимоотношений очень сильно смахивает на известную психиатрическую фигуру «преследуемый преследователь», когда уставший от мнимой слежки за собой человек, находящийся во власти психопатологических переживаний, сам переходит в атаку, нападая на мнимых злоумышленников. Впрочем, часто Вагнер получал сдачи: над его оперой «Золото Рейна» иронизировали, говоря, что эта музыка - одна рейнская вода, в которой нет ни грамма золота, его заменяют пуды меди (намек на расширенную группу медных инструментов оркестра).

О музыке будущего

В глазах Вагнера музыкальная жизнь Европы представала копошением мелочи и бездарностей, часто враждебных, толкущихся под его великими ногами. Среди этой тьмы мизераблей кое-где торчали отдельные возвышения вагнерианцев, но и из них никто не дотягивался до заоблачного Монблана - музыки самого маэстро. И такое отношение ко многим талантам (а в ХIX в. в Европе было очень много хороших, да и просто великих композиторов) уже сильно отдает привкусом парафрении, которая психиатрическими монографиями определяется как систематизированный нелепый (в своем отрицании крупнейших достижений современной Вагнеру музыки) бред величия. «Мир должен дать мне то, что мне нужно!.. Разве это неслыханное требование, если я думаю, что ко мне идет та малая часть роскоши, которую я люблю. Мне, который доставил наслаждение миру и тысячам», - восклицал композитор.

Такая психопатологическая эволюция: сверхценные идеи - паранойяльный синдром (моноидея об эстетическом превосходстве так называемых «вагнерианских» принципов композиции) - парафренные искры (театр в Байрейте так недвусмысленно напоминает о мавзолеях некоторых правителей) стала конспективным чертежом жизни Вагнера. Композитор считал, что будущее музыки находится лишь там, где видит его сам Вагнер; и эта «музыка будущего» должна быть только такой, какой ее писал сам маэстро. Полная уверенность в собственной правоте, инвариантно правильной эстетической установке, жесткая диктатура, многочисленные работы по развитию и пропаганде собственной музыкальной концепции, раздача всем «невагнерианским» сестрам по такому количеству серег, что для этих серег уже просто не хватало ушей. Высокая самооценка, порой приближающаяся к уровню бреда величия, - все эти обстоятельства, а также личные свойства Вагнера в конце концов сформировали в композиторе характер, находящийся очень близко от такой психиатрической формулировки, как паранойяльная личность.

Но, откровенно говоря, величие замыслов Вагнера действительно потрясало, амбиции его были всеобъемлющими. Его либретто становились книгами Бытия, а музыка - аналогом самой жизни на Земле (не случайно он говорил о «непрерывности бесконечной мелодии» - декламации в пении, которая представлялась Вагнеру потоком сплошной, свободно текущей музыки). Некоторое время он даже пытался диктовать политику целому государству - Баварскому королевству, всецело завладев мышлением баварского короля, пославшего за композитором в день своего воцарения, с этого начавшего свое правление и посвятившего Вагнеру свою казну. Знаменательно то, что появление Людвига Баварского в жизни Вагнера произошло в момент очередного краха и ожидания ареста за финансовые просчеты и неуплату. Но сам композитор в послесловии к «Кольцу Нибелунгов» еще в 1862 г. написал: «...средства предоставит один из немецких государей... Он обладал бы беспредельным влиянием на развитие немецкого художественного гения, становление подлинного, а не высокомерно-ограниченного немецкого духа и мог бы снискать себе непреходящую славу». И вот король Людвиг Баварский возник в судьбе композитора, который сам предсказал его появление - совершенно в духе собственных либретто, с опорой на те мифологические архетипические конструкции, которые действительно оказались более точны, чем исторически выверенные гипотезы: функция правителя-мецената никак не вытекала из реальной исторической обстановки, сложившейся в Германии во второй половине ХIX в.

Быть может, идеи Вагнера, позднее нашедшие развитие в книгах Юнга, и в самом деле были недалеки от постижения каких-то истин? А может быть, композитор действительно знал, точнее, чувствовал и предвидел больше, чем прочие, в силу чего у него были основания для столь эгоцентричного поведения и стиля жизни? Оставим этот вопрос риторическим, дабы не оказаться похожим на безапелляционного и самоуверенного Вагнера, знавшего все ответы на любые задачи. Ведь если можешь ответить на любой вопрос, становится неинтересно жить, а кроме того, в этом случае концепция получается слишком уж очевидной и потому чересчур упрощенной...

Игорь ЯКУШЕВ,
доцент Северного государственного
медицинского университета.
Архангельск.