Чехов и психиатрия

Чехов весьма увлекался психиатрией. «Не раз он говорил мне: «Изучайте медицину, дружок, - если хотите быть настоящей писательницей. Особенно психиатрию. Мне это много помогло и предохранило от ошибок»», - так убеждал Чехов начинающую писательницу Т.Щепкину-Куперник. Чехов говорил, что стал бы психиатром, если бы не стал писателем.

В подтверждение проницательности Чехова как психиатра можно привести случай, описанный К.Станиславским: будучи в гостях, Чехов долго и пристально рассматривал одного человека, господина N., буйного весельчака, «душу общества»; когда тот ушел, Станиславский подошел к Чехову и спросил, что вызвало у него такой глубокий интерес. «Да ведь это законченный самоубийца!» - ответил Чехов. Все были поражены, и никто не поверил, но через несколько лет этот человек действительно покончил с собой.

16 марта 1890 г. Чехов писал музыкальному критику М.Чайковскому о своей новой книге «Хмурые люди»: «Она состоит из специально хмурых, психопатологических очерков и носит хмурое название». Через 5 лет он писал Е.М.Шавровой-Юст: «Я скоро начну писать юмористические рассказы, ибо весь мой психопатологический репертуар уже исчерпан». Если воспринимать эти слова Чехова вполне всерьез, то следует говорить об ощущении Чеховым исчерпанности себя как серьезного писателя. Важно отметить то, что эту фразу писатель написал вскоре после окончания повести «Три года», в которой он обстоятельно изобразил внутренний мир психастеника.

Таким образом, многие из своих произведений, созданных до февраля 1895 г., Чехов считал написанными на психопатологические темы. Термин «психопатология» в официальной науке того времени означал сумасшествие. В середине 80-х годов термины «психопат», «психопатия» начали употребляться, особенно в прессе, с уже иным, более узким и современным значением: для обозначения патологии характера. Но в официальной науке новое значение термина утвердилось только в начале ХХ века. Поэтому в 90-е годы XIX века, когда врач писал термин «психопатология», он твердо знал, что пишет не более и не менее как диагноз: либо психическое заболевание, либо пограничное состояние между здоровьем и болезнью - психопатия.

К 80-м годам XIX века в отечественной психиатрии возникла настоятельная потребность разработки проблем пограничной психиатрии в судебно-психиатрической практике. Изучение психопатий, то есть патологий характера, не являющихся психическим заболеванием в обычном смысле слова, в России стимулировалось рядом судебных процессов начала 80-х годов.

Дело Семёновой

Наибольшую известность из этих процессов приобрело дело об убийстве Е.Семёновой 13-летней девочки Сары Беккер, происшедшем в августе 1883 г. Судебно-медицинским экспертом по этому делу был известный психиатр И.Балинский; в своем отчете, который был опубликован, он поставил диагноз «психопатия» и обозначил этим термином один из вариантов патологии характера. «Наше общество чуть ли не впервые услышало быстро затем привившееся название «психопат», - писал В.Сербский в 1902 г.

Дело Семёновой получило широкую огласку в прессе, за ним пристально следило русское общество. Пресса полагала, что М.Балинский и О.Чечотт ввели новый, только что открытый в науке термин и понятие «психопат» (исторически это не совсем справедливо). Тема психопатии и психопатов стала модной, на нее откликались и писатели. Лесков опубликовал рассказ «Старинные психопаты» в 1885 г. (февраль - март), когда дело Семёновой еще не было окончено. Но более всех на эту тему откликнулся Чехов.

В октябре 1885 г., когда процесс Семёновой волновал публику, Чехов напечатал рассказ «Психопаты», в котором использовались материалы этого дела. В дальнейшем он не раз употреблял модные во второй половине 80-х годов XIX века слова «психопат» и «психопатка» в своих произведениях («Тина», «Поцелуй», «Жена», «Мститель», «Хорошие люди», «В потемках» и др.). Известный советский психиатр О.Кербиков утверждал, что писатель «всегда психиатрически вполне квалифицированно употреблял <...> термин «психопат» и «психопатка».

Исследователь темы «Чехов и медицина» Е.Меве полагает, что писатель в своих произведениях («Смерть чиновника», «Психопаты», «Пустой случай», «Три года», «Поцелуй», «Володя») вывел целую группу астенических психопатов, людей со слабым типом нервной системы. Мы согласны с Е.Меве (хотя этот список нужно увеличить), но должны сказать, что следует различать определенный тип личности (или акцентуированную личность, как называет ее К.Леонгард, которая не является патологической), психопатию как патологию характера и астенический синдром в составе симптомов иного, более серьезного заболевания.

Основываясь на примерах проницательности и знаний Чехова в области психиатрии и патопсихологии, можно предполагать, что научным и художественным чутьем Чехов самостоятельно выделил и художественно описал один из типов личностей и, соответственно, типов психопатий - психастенический тип личности.

Как мы уже сказали, Чехов во время процесса над Е.Семёновой откликнулся на модную в те годы тему психопатии рассказом «Психопаты». В нем он изобразил двух именно психастенических психопатов. Старик Нянин характеризуется автором как человек «от природы мнительный, трусливый и забитый», его душу, как и душу сына, наполняет «какой-то неопределенный, беспредметный страх, беспорядочно витающий в пространстве и во времени: что-то будет?». Этот герой сразу же заставляет нас вспомнить Беликова с его мнительностью, страхом перед жизнью: как бы чего не вышло! Есть в «Психопатах» и зерно будущего психического заболевания Громова («Палата № 6») - страх судебной ошибки. Как видим, психопат для Чехова - это прежде всего психастеник.

Люди в футляре

Чехов создал, на наш взгляд, классический образ психастеника - Беликова, создал раньше, чем это сделала наука. Видимо, Беликов болен психозом, и потому следует говорить не о психопатии, а о психастеническом синдроме в его заболевании, но именно психастенические черты личности акцентирует Чехов у своего героя. (Сумасшедшим воспринял Беликова Ф.Сологуб, о чем можно судить по его роману «Мелкий бес», главный герой которого явно соотнесен с «человеком в футляре».)

Образ «человека в футляре» - один из центральных образов у Чехова, Беликов - главный представитель чеховских «людей в футляре». Поэтому можно полагать, что объяснение особенностей поведения и психики Беликова, как и сами эти особенности, мы вправе распространять и на других героев писателя, учитывая, что «футлярная» эпоха могла быть, по мнению Чехова, результатом психической эпидемии, прививавшей «футлярные» черты поведения и психики многим современникам писателя.

Беликов - символ, вобравший в себя характерные черты личности и поведения многих людей, и в связи с этим интересно сравнить педантизм, стремление обставлять жизнь формальностями и строго следовать им, устраивать жизнь так, как это предписывает начальство, у Беликова с тем, что пишет о народах Европы французский ученый и философ Густав Лебон: люди сами «требуют с каждым днем всё более тяжелой регламентации и покровительства,
облекающих малейшие акты жизни в самые тиранические формальности». Книга Лебона вышла в русском переводе в 1896 г., и вполне возможно, что Чехов ее читал во время работы над «Человеком в футляре». В своей книге Лебон о народах Европы пишет, что они теряют свою инициативу, энергию, волю и способность действовать, что малейшая ответственность пугает молодежь. Это сопоставимо с характеристиками русской интеллигенции, данными Чеховым.

Главные особенности психастеников - нерешительность, робость, тревожная мнительность, неуверенность в себе - легко обнаруживаются у многих чеховских героев. «Ноющие и нерешительные характеры вопреки его (Чехова. - П.Д.) постоянным протестам волей-неволей ассоциировались с чеховскими произведениями...» - отмечает Дж. Таллох.

Натянутый нерв автора

Чехов обращается к особенностям психастенического типа личности также и затем, чтобы лучше понять, что такое творческое состояние художника. Чтобы убедиться в этом, исследуем тему «художник и психическое заболевание» в пьесе «Чайка».

Догадка о том, что появляющаяся в четвертом действии Нина Заречная психически больна, принадлежит выдающемуся режиссеру Г.Товстоногову. Прав ли он?

В четвертом действии пьесы на вопрос врача Дорна о Заречной Треплев первым делом отвечает: «Должно быть, здорова». Что он имеет в виду? Позже Костя непрямо объяснит: «...что ни строчка (в письмах Заречной. - П. Д.), то больной, натянутый нерв. И воображение немного расстроено. Она подписывалась Чайкой. В «Русалке» мельник говорит, что он ворон, так она в письмах всё повторяла, что она чайка». Треплев сравнивает поведение Нины с поведением сумасшедшего пушкинского героя. Затем на сцене появляется Заречная и за короткий промежуток времени успевает трижды произнести свое знаменитое: «Я - чайка». Над психикой Нины постоянно и уже давно довлеют мысли: «я - чайка», «сюжет для небольшого рассказа». Что это значит, объясняет нам Тригорин во втором действии, когда говорит о себе: «Бывают насильственные представления, когда человек день и ночь думает, например, всё о луне, и у меня есть своя такая луна. День и ночь одолевает меня одна неотвязчивая мысль: я должен писать, я должен писать, я должен... <...> Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу. <...> Разве я не сумасшедший? <...> я иногда боюсь, что вот-вот подкрадутся ко мне сзади, схватят и повезут, как Поприщина, в сумасшедший дом». Тригорин, говоря о больном человеке, употребляет термин «насильственные представления», который в психиатрии используется наряду с термином «навязчивая идея».

Увлекавшийся психиатрией Чехов хорошо знал, что такое навязчивая идея. Например, в книге С.Корсакова «Курс психиатрии», которую Чехов читал, навязчивым идеям и состояниям посвящена целая глава. В ней известный русский психиатр писал: «...навязчивая или насильственная идея. <...> Так называются такие идеи, которые неотвязчиво преследуют сознание, не выходят из него, нередко вопреки воле самого больного. <...> различного рода навязчивые идеи бывают очень нередко у душевнобольных, не представляющих других резких признаков душевного расстройства, кроме общих явлений недостаточной уравновешенности. Иногда они (навязчивые идеи. -П.Д.), хотя и интенсивны, но не вполне заполняют сознание, - дают больному <...> возможность заниматься своим делом». Как видим, с одной стороны, поведение и внутренняя жизнь Нины вполне подходят под описание болезни, сделанное Корсаковым, с другой стороны, - определить то, что она больна, смог бы только врач. Согласно книге Корсакова, диагноз Нины - психоз или невроз навязчивости.

Болезнь Нины вписана в рамки важной для пьесы Чехова темы «художник и психическое заболевание».

Навязчивая идея

У Мопассана творчество имело характер навязчивой идеи. Его мучила постоянная, доходящая до галлюцинаций забота о том, чтобы создать новое произведение, написать новые страницы, его преследовал призрак работы. Были у него и другие навязчивые идеи, но о них Чехов мог не знать, хотя во время болезни французского писателя и после его смерти в 1893 г. публиковалось много материалов о его жизни и заболевании. Также угнетало Мопассана и постоянное, ненавистное ему присутствие своего второго «я», которое следит за всеми его поступками, мыслями. И в цитируемой в «Чайке» книге «На воде» Мопассан жаловался на то, что в нем присутствуют как бы два человека: один живет, другой за ним наблюдает. Это также нашло свое отражение в рассказе Тригорина о себе. «Вот я с вами (с Заречной. - П.Д.), я волнуюсь, а между тем каждое мгновение помню, что меня ждет неоконченная повесть. Вижу вот облако, похожее на рояль. Думаю: надо будет упомянуть где-нибудь в рассказе, что плыло облако, похожее на рояль. Пахнет гелиотропом. Скорее мотаю на ус: приторный запах, вдовий цвет, упомянуть при описании летнего вечера. Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове и спешу скорее запереть все эти фразы и слова в свою литературную кладовую: авось пригодится!»

Идея становится навязчивой в том числе и потому, что больной придает ей особое значение. Следующий этап в развитии заболевания - придание идее сверхценного значения. На этот этап указывают нам имеющиеся в пьесе отсылки к Гоголю. Для Гоголя искусство и его собственное творчество были сверхценными образованиями, от своих и чужих произведений он ожидал великих последствий для жизни России и даже всего человечества.

Как видим, тема «художник и психическое заболевание» в «Чайке» прежде всего повернута в сторону явлений навязчивости. Поэтому мы имеем право говорить о чеховской концепции творчества с точки зрения психиатрии: творческое состояние отчасти аналогично состояниям навязчивости, и часто существует опасность перехода нормального состояния в болезнь. С Чеховым можно согласиться, поскольку нередко художник и ученый бывают буквально одержимы своими образами и идеями, нередко они глубоко убеждены, что создают шедевр или великую теорию, - и всё это длится до тех пор, пока эти образы или идеи не будут воплощены в художественном произведении или открытии. После чего всё с них, как говорится, стекает как с гуся вода, в то время как больной человек «застревает» на своих идеях, «застревает» в своих состояниях.

При этом становится ясным, что Чехов не склонен рассматривать психическое расстройство в качестве неизбежного спутника таланта. Кроме Мопассана и Гоголя в пьесе упоминаются и другие деятели искусства, не страдавшие психическими заболеваниями.

Таким образом, мы можем сказать, что в пьесе «Чайка» Чехов воплотил свою концепцию таланта в его отношении к психической норме и патологии.

Навязчивые идеи и состояния характерны для психастении; немецкие ученые термину «психастения» предпочитают термин «невроз навязчивости». М.Бурно, вместе со своими последователями издавший два сборника статей, утверждает, что Чехов был психастеническим психопатом. Вряд ли писатель был психически болен, хотя такое тяжелое заболевание, как туберкулез, нередко приводит не только к психическим отклонениям, но и к болезни, и этого нельзя сбрасывать со счетов. Но можно предполагать, что у Чехова были психастенические черты личности, не выходившие за грань нормы, они и определили повышенный интерес писателя к психастении. Вполне возможно, что и восприятие писателем человеческих суждений об окружающем их мире как всего лишь предположительных тоже связано с определенной дозой психастенической неуверенности, влекущей за собой постоянные сомнения и колебания.

Таким образом, мы можем так сформулировать чеховское понимание психического заболевания: психическое заболевание есть анормальное развитие нормы. В больном человеке нет ничего, чего бы не было в здоровом, но у него всё это предстает в анормальном виде. Сейчас эта точка зрения на психическое заболевание является общепринятой, а в чеховскую эпоху она даже не была авторитетной. Поэтому есть основания говорить о том, что Чехов-врач опережал свою эпоху.

Многие современные психологи изучают психические заболевания затем, чтобы, исследовав анормальное развитие нормы, лучше понять самую норму. Мы полагаем, что Чехов шел тем же путем: анормальное ярче высвечивает особенности нормального.

Пётр ДОЛЖЕНКОВ,
доцент филологического
факультета Московского
государственного университета
им. М.В.Ломоносова.