В тамбовской глуши

Алёшка из Большого Избердея

Вдоль стен предоперационной сельской больницы в Бычке стояли полупустые стеклянные шкафы, предназначенные для хирургических инструментов. Число их было ограничено, что осложняло проведение операций. Единственным предметом, украшавшим предоперационную, была огромная фарфоровая раковина, усеянная крупными розами. Говорили, будто владелец больницы доктор И.И.Рахманинов при ее открытии всё оборудование, и в том числе инструментарий, выписал из Парижа, но уцелела только раковина с розами. Куда исчезли инструменты, сказать трудно, ведь до меня в этой больнице хирурги сменяли друг друга через каждые два-три года.

Однажды я особенно остро ощутил потребность в нужном мне инструменте. Случилось это через месяц после моего приезда в Бычок. Где-то часа в четыре фельдшер из села Большой Избердей нашего Шехман-ского района привез мальчишку 5 лет. Он был без сознания, с забинтованной головой. Я взял его на руки и отнес в перевязочную. Когда снял повязку, моим глазам предстала жуткая картина. Вся правая половина маленького ребячьего лобика была в крови, а через скальпированную рану я разглядел кость черепа, которая была вдавлена внутрь, по краю вдавления выступало вещество мозга. Когда я поднял веки мальчика, чтобы посмотреть зрачки, правого глаза я не увидел, он был опущен за верхнюю челюсть. После такого не очень детального осмотра стало ясно, что здесь имеет место тяжеленная черепно-мозговая травма, и что мальчишка находится на грани. Анамнез собирать не было времени, но всё же в двух словах мне фельдшер рассказал: «Есть такая дурацкая привычка у деревенских мальчишек – с визгом и криком бежать за каждой проезжающей по селу автомашиной. Вот и Алёшка бежал за грузовой машиной с прицепом, которая везла тонкие длинные деревца-хлысты, сильно выступающие за край прицепа. На повороте дороги один такой хлыст ударил бегущего рядом мальчишку, и он тут же упал без сознания, а шофер даже не заметил происшедшее и спокойно продолжал движение. Лежащего на земле ребенка увидел местный бригадир и, взяв его к себе на конную тележку, привез на наш фельдшерский пункт».

По правде сказать, я поначалу струсил, так как с черепными травмами я больных никогда не видел. Решил позвонить главному нейрохирургу облздравотдела Анастасии Филипповне Тельно-вой, опытнейшему специалисту, проработавшему всю войну в специализированном нейрохирургическом госпитале. После моего подробного изложения истории болезни и детального описания клинической картины, мне был задан вопрос: какова цель моего телефонного звонка? Я ответил с полной откровенностью, что работаю всего один месяц и встречаюсь с подобной черепно-мозговой травмой впервые, поэтому прошу оказать мне помощь на месте. И услышал такой ответ: «Судя по описанию, травма у ребенка несовместимая с жизнью, поэтому не вижу смысла выезжать». Спрашиваю: «Что же мне делать? Можно ли мне самому его оперировать?» «Дерзайте и держите со мной связь».

Получив формальное согласие на проведение операции, я дал команду немедленно готовить операционную, а сам сел изучать «Курс оперативной хирургии» В.Н.Шевкуненко. Совершенно очевидно, что надо делать трепанацию черепа, а для этого необходимо поднять вдавленную пластину лобной кости. Но как это сделать? Для этого необходимо специальной дрелью просверлить в кости 2-3 отверстия и специальным крючком ее поднять. Только так можно проникнуть в черепную коробку и произвести необходимую обработку раны. Конечно, ни дрели, ни крючка в арсенале операционной не оказалось. Санитарка Ариша побежала в гараж, и через пять минут наш шофер Александр Николаевич притащил дрель. «Доктор, у меня не дрель, а зверь, што хошь просверлит». Я взглянул на этого «зверя», и чуть было не упал. Мало того, что она была полуметровой длины – да еще вся в мазуте. Расспрашивать, почему она в смазке, я не стал, а искать другую уже не было времени. Единственное, что попросил, чтобы срочно отмыли дрель в бензине. Всё было сделано, и когда ее принесли, отмытую и блестящую, я ее сразу, «с первого взгляда» полюбил. Прокипятили только сверла, патрон и рукоятку, саму же дрель завернули в стерильную простыню. Чтобы не уронить этот «сверлильный агрегат», на операции я держал его сам, а медсестра Таисия Ивановна крутила рукоятку. Таким манером было просверлено два отверстия, в которые я вставил две «козьи ножки», взятые у стоматолога. Мы-таки подняли костную пластину, и нам открылась совсем безрадостная картина. В твердую мозговую оболочку, как штыки, вонзились костные осколки, которые я скрупулезно извлек, а отверстия аккуратнозашил. Поднял опущенный за верхнюю челюсть правый глаз и подшил его к твердой мозговой оболочке. Операция продолжалась более часа, мне неоднократно говорили, что артериальное давление падает. Пульс становился нитевидным, и к концу операции нам показалось, что он совсем исчез, но – после введения внутривенно раствора глюкозы – восстановился. Быстро наложили швы на кожу и уложили мальчика в палату. Всю ночь я просидел у его постели. Ребенок оставался без сознания. Рано утром снова позвонил главному нейрохирургу, и она очень удивилась, что наш малыш еще жив. Во избежание отека мозга мне посоветовали сделать спинномозговую пункцию. Эту манипуляцию я ранее проделывал не раз, но в положении сидя, с согнутым позвоночником, в данном же случае она проводилась в положении лежа, на боку. Как только игла была введена в спинномозговой канал, через ее просвет под большим напором стала выделяться сильно окрашенная кровью жидкость.

После проведенной пункции я пошел на обход своих больных, а затем зашел в ординаторскую, намереваясь позвонить в Тамбов, чтобы получить указания насчет дальнейшего лечения. Только я дозвонился до «центральной», как вбежала постовая медсестра и радостно закричала, что ребенок открыл глаза. Мы все отправились в палату и удостоверились, что наш Алёша в сознании, что он видит и слышит нас. Нашей радости не было предела.

Уже недели через 2 я бы мог выписать его домой, но продержал мальчика еще около 2 месяцев, отмечая каждый день всё возрастающую активность. Затем дал направление в областную больницу к областному нейрохирургу, но по неведомым мне причинам родители не повезли ребенка в Тамбов. Я узнал у фельдшера из Большого Избердея, что Алёша живой, здоровый и играет со своими сверстниками. Через 4 месяца после этих событий я уехал в Тамбов на полугодичную стажировку, а еще через год был переведен на работу в другой район и о дальнейшей судьбе моего подопечного Алёши Севидова ничего не знал. Конечно, это моя непростительная ошибка. Каюсь, но, заработавшись на новом месте, я постепенно забывал просвои шехманские дела.

И всё же, спустя много лет, мне выпала радость вновь встретиться с Алёшей. Случилось это в 1965 г. Я тогда работал в Тамбове заведующим городским отделом здравоохранения. В один прекрасный летний день готовился к заслушиванию на коллегии облздравотдела и попросил пару часов ко мне никого не пускать, но, тем не менее, в кабинет зашла секретарша и говорит:

– В приемной сидит молодой человек, который очень хочет вас видеть. Я его спросила, по какому вопросу? Говорит – по личному. Примите его? Хотя день не приемный и у вас работы много, но, видимо, он хочет сказать что-то важное.

– Ну, раз вы говорите важное, давайте его сюда.

В кабинет вошел молодой человек, одетый по-летнему, но в темной фуражке. Я предложил ему присесть и рассказать, ка-кой-такой личный у него вопрос ко мне. Он присел, снял фуражку, и я увидел в правой половине лба углубление размером с пятикопеечную монету. Дно этого углубления ритмично пульсировало. Последовала серия вопросов, на которые я отвечал, но меня всё сильнее одолевало волнение, и в голове мелькнула догадка, что передо мной мой бывший маленький пациент Алёша, которого, без ложной скромности могу сказать, мне удалось спасти. А диалог был таков:

– Вы работали в селе Бычок в 1952 г. ?

– Да, я там работал.

– Значит, это вы меня оперировали? Что ж вы мне пластинку не поставили? Я хотел после окончания школы поступить в военное училище, но мне в военкомате сказали, что меня туда не примут из-за этой штуки.

И тут он пальцем показал на свой лоб. Я вышел из-за стола и сел рядом с ним, обнял его и сказал:

– Дорогой мой человек, когда я тебя оперировал в 1952 г., мы не о пластинке думали, а о твоей жизни. 

Поставили бы мы тебе пластинку или нет, после такой обширной травмы черепа в военное училище тебя всё равно не примут. Так что ты готовь себя к мирной профессии. Вот сейчас, в спокойной обстановке, можно решать вопрос о костной пластике. Если решишься на эту операцию, приходи, я тебе помогу.