Михаил ШУФУТИНСКИЙ: К врачам обращаюсь два раза в год

Французские слова «шансон», «шансонье» пришли в нашу речь сравнительно недавно, но уже прочно заняли свое место в эстрадной культуре. Хотя искушенный меломан до сих пор задается вопросом: что это за явление, если смотреть под углом российской аудитории – бардовская песня, городской романс, пресловутая блатная лирика? И кто он, этот самый шансонье в переводе на русский язык? На наши вопросы отвечает один из ярчайших представителей шансона, певец и композитор Михаил Шуфутинский.



– Михаил Захарович, ваши родители были врачами – расскажите немного о них.



– Про маму много не могу рассказать, она ушла из жизни, когда мне было 5 лет. В то время они с отцом были студентами медицинского института. Мы жили на дедушкиной даче за городом, в Салтыковке, и они каждое утро уезжали в институт. Папа стал стоматологом, работал главным врачом различных поликлиник, а затем – и ведомства ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов), в общем, человек был известный в своей области, очень хороший диагност. Прекрасно знал химию, физику, постоянно экспериментировал с различными новшествами в медицине – уже тогда пробовал делать имплантаты, что сейчас в стоматологии является вполне реальной вещью, а в его время это всё только зарождалось.



– А вам доводилось быть пациентом своего отца?



– Нет, папа своих родственников не лечил, у него своего рода примета такая была. Он мог посмотреть и сказать, что происходит во рту, но потом отправлял к другому специалисту.



– В детстве вы увлекались музыкой, ходили в музыкальную школу, играли на баяне. А какие еще были увлечения?



– В ранней юности я занимался боксом, но не очень долго. Одно время думал, что тоже смогу стать стоматологом. Но, должен признаться, в школе я был не очень прилежным учеником, даже в 8-м классе остался на второй год. Пришлось перейти в вечернюю школу – были такие ШРМ, школы рабочей молодежи. Во время учебы работал у папы в поликлинике – разносил карточки больных из регистратуры по кабинетам врачей, в свободное время сидел в зуботехнической лаборатории, смотрел, как они работают, сам пытался моделировать протезы из воска и гипса. Но поскольку одновременно я был увлечен музыкой, в медицине не открылся. И вскоре с этой работы ушел.



– Как бы вы определили жанр «шансон» в настоящее время и фигуру самого шансонье?



– Шансон в переводе с французского – «песня». Но песня не любая, в песенном искусстве есть разные жанры. Принято считать, что шансон отягощен смыслом, содержанием. Есть танцевальная музыка, где песни поются как часть некой инструментальной палитры, есть тексты, которые уложены в заданную мелодию, необходимую, скажем, на дискотеке. Есть романсы, которые наиболее приближены к тому, что называется шансоном, здесь чувства исполнителя более тонко выражены, чем в популярной музыке. Возможно, это только мое мнение, но мне кажется, что шансон также является отражением времени в своей стране. Например, когда многие миллионы людей оказались за решеткой, шансон тоже ушел за решетку и был переполнен песнями о лагерном быте, о страданиях и переживаниях оказавшихся в неволе.



Поэтому шансон – такая своеобразная песенная культура, которая наиболее близка широким массам слушателей, и при этом остается таким видом вечного искусства, которое предрасполагает к некоторым размышлениям. Кто-то считает, что шансон в России – это блатная песня, но это слишком ограниченное суждение. Да, блатная песня тоже существует и существовала всегда: «Эй, ухнем!», «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно», бандитские песни про Стеньку Разина. Но на огромном дереве шансона блатные песни – одна маленькая веточка. Есть песни разные, говорящие о разных вещах, заставляющие задуматься о чем-то вечном, и они-то составляют древо шансона.



Не могу сказать, что я во всё это был влюблен изначально – это пришло гораздо позже. Я был руководителем ансамбля «Лейся, песня», мы исполняли в основном эстрадную музыку, такого понятия «шансон» вообще не было. Первым русским шансонье во Франции называли Владимира Высоцкого, но он был больше бард, чем шансонье. Вовсе не предполагается, что шансонье сам пишет песни, которые поет. Так, Вертинский сам не написал ни одной песни, Северный – также. Шансонье – это человек с музыкальным инструментом, благодаря которому он выражает свои эмоции тем голосом, который у него есть. Шансонье, в отличие от певца, совершенно не заботится о том, как звучит его голос, для него важнее донести свои переживания и свое осмысление текста песни до сердца слушателя.



– В одной из моих любимых ваших песен про Нескучный сад есть такие строчки: «Пожизненная рента москвичу – овладевать нескучными местами». В какой степени это относится к вам?



– Я родился в Москве и всю жизнь здесь прожил, за исключением лет, проведенных за границей. И поэтому у меня никогда не было вопроса – куда вернуться? Москву знаю, как говорится, с ног до головы, проходил здесь сотни километров пешком в школьные и студенческие годы. Но если говорить о «нескучных местах» земного шара вообще – я люблю овладевать этими местами. Возможно, автор стихов Симаков просто придумал красивую фразу, не закладывая в нее глубокий смысл – обычно москвичам хорошо в своем городе. Но есть же люди, которые любят свой город, но при этом стремятся куда-то еще. Например, Нью-Йорк, где я прожил около 6 лет. Но жить в Нью-Йорке для меня никогда не было привлекательным и приятным. Любить его – да! Нью-Йорк уникален, совершенно потрясающее место, чтобы провести в нем какое-то время. Но жить постоянно в этом склепе очень тяжело и сложно. И мое ощущение – жить там можно только в трех ситуациях: сумасшедшая любовь, невероятная карьера, возможная только в Нью-Йорке, и… если просто нет другого выхода.



А в Москве я всегда хотел жить, я всегда здесь живу, несмотря на все минусы этого города, для меня плюсов больше. Мне здесь не скучно. Иногда люблю поехать туда, где пальмы и песочек, поваляться там. У меня есть дом в Лос-Анджелесе, куда я иногда приезжаю, где прожил годы. Но вот я валяюсь около бассейна под зонтиком, а через неделю начинаю биться головой об стенку – мне там совершенно нечего делать. Поэтому для меня «нескучные места» – это все-таки Москва.



– С какими зрителями чувствуете себя наиболее комфортно?



– В любом случае я выступаю перед теми людьми, которые говорят по-русски. И везде публика мне очень благодарна. Конечно, за границей это своего рода изюминка, хотя сейчас там просто засилие наших артистов, все там стараются выступить, что связано с бизнесом. Но тем не менее живущие там очень открыты к русской песне, хотя воспринимают ее немножко по-своему. А в России радует то, что моя аудитория остается мне верна, ценит, что я хочу ей сказать. Нет худших или лучших мест, сложно выступать, где тебя не знают.



– Из СССР вы уезжали не с лучшими чувствами – возвращение в Россию порадовало?



– Возвращение порадовало – я не предполагал, что это вообще когда-нибудь произойдет. Мы уезжали отсюда с настроением «всё равно куда, лишь бы уехать». Но когда постепенно страна начала открываться, меняться и когда в 1990 г. я принял одно из многочисленных предложений приехать на гастроли, увидел немного другое государство. Микроб свободы в воздухе уже витал, и это чувствовалось – он попадал в каждого человека. Видно было, что страна меняется на глазах, а лет через 20 изменится до неузнаваемости. Поэтому, приезжая несколько лет из Америки на гастроли, я почувствовал, что жить мне надо здесь, и то, что я делаю, в России нужно гораздо больше, чем там.



– От лица всех мужчин не могу не спросить: где вы находите таких красавиц, сопровождающих ваши выступления?



– Они сами приходят! Должен сказать, что самая «недавняя» из них работает уже лет 7-8. А всем кажется, что они всегда новые, но просто артистки умеют себя преподносить. А есть девушки, которые работают 15-20 лет. Вообще все люди работают со мной долго – не только танцевальная группа, но и музыканты, директор, управляющий. Так что девушек нигде специально не ищем – красота стремится к красоте!



– Любите свой день рождения? Что от него ждете?



– Не очень люблю. Есть две причины, по которым отмечаю эти даты: никогда не знаешь, сколько еще дней рождения предстоит отпраздновать, и второе – это один из немногих способов собрать тех людей за одним столом, с которыми хочется весь год находиться вместе, но никогда этого не получается. Поэтому очень здорово, когда можно собрать сразу 30-40 самых близких человек.



– Подарки получать любите?



– Ну, подарки все любят. Хотя я всегда говорю друзьям: «Не заморачивайтесь, у меня всё есть, а то, что вы нашли время, чтобы у меня собраться, это уже подарок».



– А если говорить о времени подведения итогов – оно уже пришло?



– Да зачем их подводить? Я же не член партии, который должен прийти и отчитаться перед партбюро. Конечно, если что-то не удается, я могу сесть, тупо посмотреть в стену и спросить: «Ну и что, к чему ты пришел?» Был у меня товарищ, который в СССР был директором большого магазина тканей – к нему приезжали жены крупных партийных функционеров за отрезами на платье. Представляете, какие у него были связи? И вдруг он решает эмигрировать – прямо в Нью-Йорк, в Бруклин. И конечно, он не смог переправить туда много денег, оказался не в лучшем положении. Стал работать таксистом, а каждое утро, глядя в зеркало, спрашивал свое отражение: «Ну что, уехал в Америку? Что ты здесь ищешь?» Проработав 12-16 часов, выходил из машины и бил ее ногами. Так он подводил свои итоги. А если у меня что-то не получилось, я могу поискать причину этому. Всё, как случилось, так случилось. То, что не произошло – не произошло потому, что я этого не должен быть достичь. Уверен, что есть какие-то высшие силы, которые программируют нашу жизнь. Это есть, хотя с нашей простой ментальностью понять это невозможно.



– У вас двое сыновей, пять внуков и одна внучка. Сейчас модно говорить, что популярность родителей часто мешает детям – у ваших с этим как?



– Моим детям моя популярность не мешает. Старший сын Дэвид уже очень известен – озвучивает многие фильмы, не только в Москве, но и в Голливуде, у него своя компания. Младший Антон был военным, сейчас защищает докторскую диссертацию, преподает в Сан-Диего. Так что не думаю, что как-то помешал им в жизни. Скорее наоборот.



– Много времени проводите с детьми и внуками? Вообще есть такое понятие, как «досуг»?



– Мало – дети очень заняты, вижу их 5-6 раз в год, общаюсь больше с внуками. Понятие «досуг» существует, но это тоже редко выпадает. Поэтому все стараемся получать максимальное удовольствие от редких встреч, как это принято в других семьях – за завтраком или обедом.



– Кстати, насчет обеда – признайтесь, любите вкусно поесть?



– Да, конечно, поесть люблю, причем практически всё, но приходится соблюдать диету. Чтобы удержать вес в норме, придерживаюсь определенных правил. Сейчас питаюсь раздельно, исключил из своего рациона картошку, рис, печеное, тушеное мясо, хлеб, копчености. Никаких сковородок – жареное только на гриле. Рыба и мясо на моем столе могут существовать два дня подряд, но на третий уже от них отказываюсь. Это позволяет сбросить за месяц пару-тройку килограммов. Как все нормальные люди, люблю выпить, но стараюсь удерживаться – за исключением случаев, когда этого невозможно избежать.



– К врачам часто приходится обращаться?



– Мне не приходится – я считаю для себя необходимостью два раза в год в Америке пройти все тесты и обследования, необходимые для мужчины в моем возрасте, в том числе посещение дантиста. А пока, тьфу-тьфу-тьфу, таких заболеваний, которые меня бы очень тревожили, нет.



– Тогда последний вопрос – ваш любимый анекдот про врачей?



– Чем отличается Бог от врача? Бог точно знает, что он – не врач.


Беседу вел
Вячеслав СВАЛЬНОВ,
корр. «МГ».