Он хотел умереть на рабочем месте…

Полгода назад в автомобильной катастрофе погиб профессор Марк Борисович Мирский – сотрудник, а затем постоянный автор нашей газеты (см. «МГ» № 46 от 23.06.2010). Сегодня мы публикуем воспоминания его сына – профессора нанобиотехнологии Лаузитского университета прикладных исследований (Германия) Владимира Мирского.

В Днепропетровске и Куйбышеве

Мой отец Марк Мирский родился в Днепропетровске 3 октября 1930 г. Его родителей – моих дедушку и бабушку – я хорошо помню. Они работали в области, которую сегодня называют биотехнологией, а тогда называли странными словами «производство биологических препаратов» и относили к чему-то между биохимией, микробиологией и фармакологией; за этим скрывалось производство вакцин, сывороток, альбумина и других белков для медицинских приложений. Мой дед занимался административным руководством производства (сначала – как заместитель директора, потом – как директор), а бабушка, окончив биофак Днепропетровского университета, работала на этом же предприятии в биохимической лаборатории.

В Днепропетровске семья отца жила до 1941 г. Марк был старшим из детей, в 1937 г. у него появился брат Александр, а в 1944-м, уже в Куйбышеве, – второй брат Юрий. Братья отца сейчас живут в Москве, Александр стал геологом, Юрий – врачом.

В 1941 г. днепропетровское производство начали готовить к эвакуации, дед получил назначение наладить производство вакцин и сывороток в Иркутске, а в конце 1943 г. , когда производство было налажено (в архиве деда осталась поздравительная телеграмма Сталина), eго назначили директором Куйбышевского института эпидемиологии и микробиологии, и семья переехала в Куйбышев.

О Куйбышеве отец рассказывал много и очень тепло. Это был город его детства и юности, здесь он в 1948 г. окончил школу (с серебряной медалью) и уехал учиться в Москву, а потом какое-то время работал корреспондентом газеты «Медицинский работник» по Поволжью и Уралу. В Куйбышеве семья жила сначала на Некрасовской улице, вместе с родственниками, деля две комнаты старого дома на 8 человек. Основным развлечением детей были футбол на пустыре за домом и коньки.

Реалии режима

Детство отца прошло в военное время, естественно в условиях общепатриотического подъема: отец рассказывал, как они с друзьями обсуждали обстановку на фронтах, военачальников и т.д. То время очень ярко описанo в его повести («В 1943-м»), которая, к сожалению, пока не опубликована. Интересный момент этой повести – психологическое восприятие войны детьми как перманентного состояния, то есть они не знают, продлится война еще год, два или 20 лет. Очевидно, потом было короткое время радужных надежд, которое тут же повернулось новыми репрессиями режима в виде преследований «космополитов», разгрома биологии, дела врачей. Это больно ударило и по семье отца – родителей исключили из партии и уволили из куйбышевского института (после этого и вплоть до реабилитации, последовавшей уже после смерти Сталина, его отец работал преподавателем в ПТУ в Уфе, а мать – санитаркой в медсанчасти). Один из рассказов отца посвящен «делу врачей» (см. «МГ» № 75 от 06.10.2010 – «Друг мой Эдик») – он рассказывал мне этот сюжет очень точно. В комментарии к рассказу Александр Зеленин удивляется, что Марк всё это так остро запомнил. Я думаю, дело не только в душевной чуткости (что тоже правда); причина еще и в том, что в это же время репрессии обрушились и на его семью (и хотя пока там обходилось без арестов, кто знал, что будет дальше?); только об отце своего друга Марк знал из сообщений газет, а о положении своих родителей он никому не говорил. Не случайно сталинские репрессии против врачей стали одним из основных направлений его работы. Возможно, в этом направлении он сделал меньше, чем в истории хирургии, но это определенно была его выстраданная тема.

Во многом похоже сложилась и юность моей мамы: ей было 15 лет, когда арестовали ее отца, он был инженером, который проектировал энергетические установки практически всех металлургических комбинатов страны. Шок, пережитый в то время, родители сохранили на всю жизнь, причем боялись они, конечно, не только и не столько за себя, сколько за нас. Я помню, как, будучи студентом 4-го курса (1979 г.), я принес домой самиздатовскую копию «Реквиема» Ахматовой. Отец тут же достал пишущую машинку и сделал четыре копии этой поэмы, как он объяснил, – для себя, для братьев и для меня.

Любовь к русской культуре, истории, языку сочеталась у отца с ясным пониманием всей нелицеприятной стороны советского режима. Еще в конце 70-х годов он рассказывал мне об искажениях истории Второй мировой войны и о том, что когда-нибудь СССР будет вынужден признать и существование секретных протоколов Пакта Молотова – Риббентропа, и расстрелы в Катыни.

Поездки в Германию

После 1991 г. , когда я получил Гумбольдтовскую стипендию и уехал с семьей в Регенсбург (Германия), мои встречи с родителями стали более редкими. Родители каждую зиму на несколько недель приезжали к нам в Регенсбург. На наши настойчивые просьбы приезжать к нам чаще и на более длительный срок ответ всегда был одинаковым: «Работа...» Но работал отец и во время поездок. Обычно рано утром мы вместе с ним ехали в университет – я шел в свою лабораторию, а он – в университетскую библиотеку. Вечером мы вместе возвращались домой. Отец обычно занимался в залах славистики и журнальной периодики: изучал всё, что могло иметь отношение к истории медицины и смотрел новую литературу, поступившую за год его отсутствия. Отец очень радовался и увлеченно рассказывал о каких-то новых фактах, которые ему удавалось найти.

Однажды отец спросил, не вижу ли я возможности предложить лекции по истории медицины немецким студентам-славистам. Я посоветовал попробовать совместить это с литературой, поскольку сочетание писательской и врачебной деятельности было традиционным для многих русских и советских писателей. Отец отреагировал на это предложение с огромным энтузиазмом и в 1994 г. подготовил курс лекций о Чехове, Вересаеве, Булгакове, о ране Пушкина и враче Петра Первого. Лекции в нескольких университетах Южной Германии прошли с большим успехом, и через год отец повторил этот курс, несколько расширив географию и тематику. Позже на базе этих лекций получились статьи, научные публикации и радиопередачи, а лекция о Чехове превратилась в одну из лучших книг моего отца.

Вечерами в Регенсбурге отец много читал, играл с внуками в шахматы, а перед сном рассказывал им удивительные истории. Его истории я помню и из времени своего детства, а наши старшие дети с удовольствием слушали рассказы своего деда даже в далеко не детском возрасте. Это всегда было что-то остросюжетное, сказочно-научно-фантастическое, красивое и неожиданное, причем сюжеты никогда не повторялись – каждый раз это была импровизация. Мы много раз советовали отцу записать эти истории и издать как детскую книжку, но он только отшучивался.

Культ книги

Основным хобби отца были книги и литература. Он коллекционировал, читал, писал. До 1966 г. мы жили в одной комнате в коммуналке; книги занимали почти целиком наш единственный шкаф и стояли в несколько рядов на шкафу, больше там места не было совсем. Но это было время, когда книги еще иногда можно было купить, и отец продолжал радоваться каждому новому приобретению, а на сомнения мамы отвечал фразой (кажется, из Юрия Олеши): «Если тебе некуда ставить книги, клади их на кровать, а сам спи на полу». Он отлично знал русскую литературу (особенно выделяя при этом Чехова, Бунина, Достоевского, Лескова), часто с удовольствием декламировал любимых поэтов, особенно любил А.К.Толстого, Пастернака, Киплинга, ну и конечно, часто цитировал Ильфа и Петрова. В архиве отца сохранилось множество переписанных от руки стихотворений – некоторые из них принадлежат классикам, рядом с другими стоят малоизвестные имена, а есть и без указания авторства, возможно, в каких-то случаях автором являлся он сам. У нас в Регенсбурге они предпочитали жить в комнате, которая оборудована как библиотека – мы ставили им кровати посредине комнаты, где по всем стенам стоят книжные шкафы – такая обстановка им была наиболее близка. Первый вопрос отца обычно был о «новых поступлениях» в библиотеку.

Но основным делом жизни для отца была его работа. Когда я его спросил, не хочет ли он переехать к нам в Германию, он удивленно ответил: «И что же я буду здесь делать?» А потом безо всякого пафоса добавил: «Нет, я хочу умереть на рабочем месте»... Он всегда жил активной жизнью и ушел из нее совсем не так, как уходят старики.