Ответ Станислава Лема

Титул классика научной фантастики он заслужил еще при жизни. Его сравнивают с Жюлем Верном, Гербертом Уэллсом. Лема называют великим, даже гениальным, одним из самых образованнейших, эрудированных людей XX века. Не случайно даже видные ученые, лауреаты Нобелевской премии считали за честь общаться, беседовать с паном Станиславом. Его книги переведены на 41 язык, изданы 27-миллионным тиражом. У писателя огромная читательская аудитория. Это люди разных званий, сословий, возрастов, национальностей, вероисповеданий. Фантаст получал массу писем - со всех концов Земли, из разных стран. Каждую неделю в Краков, где он жил, работал, приходило 30-35 писем. Большинство корреспондентов сердечно благодарили писателя за его произведения, много было писем-приглашений, просили приехать в гости. Обращались и за советом. Этот поток посланий, конечно же, свидетельство читательского доверия, любви к автору.

Но он при всем желании не мог ответить на многие послания: не хватало времени. Ведь главное для писателя - создавать книги. И все-таки в лемовской почте попадались такие корреспонденции, которые он не мог оставить без ответа. Среди них оказались письма из Саратова от моей землячки Полины Ивановны Садчиковой. Ответные письма Лема она бережно хранила. Считала их самыми дорогими реликвиями. Расскажу вкратце об истории этой переписки.

Эти удивительные письма

В 1953 г. выпускницу философского факультета Московского университета Полину Садчикову пригласили на работу в Львовский университет на должность преподавателя психологии. Старинный Львов - родина ее любимого писателя Станислава Лема, автора книги «Астронавты», других интереснейших произведений. В первые же дни по приезде во Львов молодой педагог посетила дом, где родился любимый литератор, другие лемовские места.

Во Львове Лем провел детство, пережил немецкую оккупацию. Учился на медицинском факультете в том самом университете, где ей предстояло преподавать психологию. Станислав Лем и Полина Садчикова - ровесники. И он и она родились в 1921 г. Она - в Поволжье, в городе Ленинске, близ Царицына (ныне Волгоград).

Полина Ивановна собирала его фотографии, старалась не пропускать ни одной публикации, выходившей из-под пера писателя, - книги, эссе, статьи. Ее поражала сила фантазии, воображение Лема.

В 1969 г. Садчикова посылает в Краков письмо, а также книги и «экз. научных работ». Об этом в ответном письме пишет сам Лем (текст его письма я приведу ниже). Но какой экземпляр научных работ получил писатель, он не называет. Мне удалось установить. Это - сборник «Вопросы психологии творчества», изданный в 1968 г. Саратовским педагогическим институтом. В сборнике - ряд научных работ. Открывается он большой статьей профессора, доктора педагогических наук, заведующего кафедрой психологии этого вуза И.В.Страхова.

В этой статье «Проблемы и методы психологии творчества» Страхов, приведя рассказ одного из современников А.С.Пушкина о том, как поэт писал «Полтаву», отмечает разные стороны творческого процесса: обилие замыслов, идей, образов (стихи «грезились даже во сне»), взыскательность, требовательность, исключительное трудолюбие, высокую работоспособность Пушкина. Страхов касается творчества и других русских литераторов - Льва Толстого, Ивана Гончарова, Михаила Салтыкова-Щедрина.

Профессора интересует творческий процесс и в области научного труда. Об этом процессе писал Жюль Анри Пуанкаре - знаменитый французский математик, автор классических работ по теории аналитических функций, небесной механике. Это он независимо от великого Эйнштейна развил математические следствия «постулата относительности» (труд Пуанкаре «Динамика электрона», 1906 г.).

О сознательном и бессознательном

Саратовский ученый приводит рассказ Пуанкаре, как тот писал «мемуар о фуксовых функциях». Этот рассказ он опубликовал в своей книге «Наука и метод», изданной в России в 1910 г. В ней он пишет, что в его творческом процессе было сознательное и бессознательное. Последнее сыграло большую роль в открытии, сделанном им. И.В.Страхов цитирует «самоописание» Пуанкаре.

«В течение двух недель я старался доказать, что невозможна никакая функция, которая была бы подобна тем, которым впоследствии дал название фуксовых функций: в то время я был еще весьма далек от того, что мне было нужно. Каждый день я усаживался за свой рабочий стол... И не приходил ни к какому результату. Но однажды вечером я выпил, вопреки своему обыкновению, чашку черного кофе; я не мог заснуть; идеи возникали во множестве: мне казалось, что я чувствую, как они сталкиваются между собой, пока наконец две из них, сцепившись друг с другом, не образовали устойчивого соединения. На утро я установил существование функций Фукса...

Я захотел затем представить эти функции в виде частного двух рядов: это была вполне сознательная и обдуманная мысль... Я пришел без труда к образованию рядов, названных мною фук-совыми функциями. В эту пору я покинул Кан, где я тогда жил, чтобы принять участие в геологической экскурсии... Среди дорожных перипетий я забыл о своих математических работах; по прибытии в Кутанс мы взяли омнибус для прогулки; и вот в тот момент, когда я заносил ногу на ступеньку омнибуса, мне пришла в голову идея - хотя мои предыдущие мысли не имели с ней ничего общего, - что те преобразования, которыми я воспользовался для определения фуксо-вых функций, тождественны с преобразованиями неевклидовой геометрии...»

В рассказе Пуанкаре и другие подобные неожиданности, «внезапные прозрения», озарения. Вот еще цитата:

«Я занялся некоторыми вопросами арифметики, по-видимому, без особенного успеха. Раздосадованный неудачей, я решил провести несколько дней на берегу моря и стал думать о совершенно других вещах. Однажды, когда я бродил по прибрежным скалам, мне пришла в голову мысль... с характерными признаками: краткостью, внезапностью и непосредственной уверенностью в ее истинности».

Анализируя «самоописание» Пуанкаре, профессор Страхов делает вывод: в суждениях математика содержатся положения, имеющие научное значение для психологии творчества. Перечисляет их: это - о значении сознания в творческом процессе, о точности в работе памяти, о сочетании в математическом творчестве логического доказательства с интеллектуальной интуицией, о внимании, о волевом усилии в работе, проверке правильности возникших предположений, о динамике творчества. Но в высказываниях Пуанкаре, замечает Страхов, «содержатся и такие положения, которые нельзя признать удовлетворяющими научному пониманию творческого процесса».

Профессор конкретизирует: «Неверным является утверждение о разделении познавательных функций сознания и бессознательного: внезапное появление творческих мыслей понимается им (Пуанкаре. - Ю.П.) как результат бессознательной работы, сознание же проверяет их правильность путем доказательства...

Нельзя признать правильной и тенденцию к такому пониманию вопроса, что бессознательная работа в творческом процессе имеет более высокий уровень по сравнению с сознательным творческим трудом. В действительности сознательное творчество в области науки представляет собою процесс развития мысли, сложный процесс ее восхождения от эмпирического к теоретическому знанию... Умение «отгадывать», создавать новые образы весьма характерны для всего творческого процесса на разных его стадиях, а «умение выбирать» - один из основных признаков интеллектуально-волевого сосредоточения на предмете труда».

Веря в интуицию

«Большое значение в математическом творчестве Пуанкаре придает интуиции, - продолжает далее Страхов. - Он сближает и сливает в единый комплекс бессознательное, интуицию и вдохновение... Неверным является ... указанный ... характер сближения между бессознательным, интуицией и вдохновением».

И.Страхов особо подчеркивает: Пуанкаре ошибается, придавая бессознательному «сложные познавательные функции». Пуанкаре не прав, утверждая, что бессознательная работа не зависит от сознания. Саратовский ученый в своей статье пишет также, что творческий результат достигается, в частности, «в направленности исследования на систематизацию фактического материала путем установления какой-либо формы деления и классификации большой группы предметов и явлений». «Классификация изучаемых предметов и явлений имеет глубокие познавательные и практические задачи. Особенно важное творческое значение имеют такие классификации, которые являются формой выражения открытого закона, охватывающего широкий круг явлений. Велико творческое значение классификаций, в которых выражен закономерный процесс развития явлений...» И.В.Страхов пишет о классификациях, «охватывающих всё научное знание», о других классификациях.

Статью И.Страхова литератор-фантаст прочитал, как он сам замечает, «почти всю». Казалось, что Лема как писателя особо заинтересуют психология художественного творчества, суждения профессора о творческом процессе Пушкина, других великих русских художников слова. Но в письме фантаста об этом ни слова. Он и не хвалит, и не осуждает Страхова. Как говорится, в этом плане Лем к нему «ничего не имеет». А вот что касается критики некоторых положений Пуанкаре, его, Страхова, суждений о классификации явлений, охватывающих всё научное знание, практику, то... не буду пересказывать небольшое, но глубокое по содержанию письмо Лема. В нем хотя и резкая, но справедливая критика некоторых положений профессора Страхова. Оно послано из Закопане. Этот польский город был местом отдыха фантаста. Он уезжал туда почти каждый год с женой.

«Закопане, 12.06.73.
Уважаемая П. Садчикова, спасибо Вам за книги и за экз. научных работ. Спасибо и за письмо, в котором вы писали о своем детстве. Если бы у меня была машинка с русским шрифтом, мне бы легче было, конечно, писать Вам, т.к. рукой я вообще писать разучился. Работая сейчас - я пишу новую книжку - имею очень немного времени. Но статью проф. Страхова я прочитал почти всю. Она меня возмутила, ибо факты, касающиеся личных высказываний Пуанкаре о его математ. открытиях, мне хорошо известны (Адамар, скончавшийся уже математик, написал книгу «Psychology of Invention in Mathematic Field», в которой он много внимания уделял высказываниям Пуанкаре), возражать утверждениям Пуанкаре, как это делает Страхов, и догматично и неуместно.

Не говоря уже о том, что Страхов перепутал психологические аспекты научного творчества с науковедческими (не психологу же заниматься классификацией теорий, гипотез и законов Эмпирии), свалил их на одну кучу. Могу сказать, судя по моему частному опыту, что прав, конечно, Пуанкаре, а нет - Страхов. Сознательно можно переработать, улучшить, отполировать то, что дано бессознательным. Из бессознательного приходят все новые замыслы -именно, когда сознание пассивно, в него вторгается это новое. То же самое следует из высказываний Эйнштейна. Конечно, упорство и сосредоточение необходимы. Но волевым усилием можно лишь «раскрутить» бессознательное, и если оно пути не подскажет, все усилия будут напрасны. Может быть, что сознание похоже на поверхностное напряжение воды, скажем, и тогда вообще было бы бессмысленно противопоставлять его бессознательному (т.к. поверхностное напряжение есть функция существования воды -без нее не было бы поверхностной пленки, а значит, и напряжения). У меня выработалась такая вот схема действий: сначала я должен активно заниматься новым замыслом, а если захожу в тупик - необходима передышка, и вот именно в это время внезапно «приходит в голову» что-то совершенно неожиданное, чаще всего с утра или ночью, когда пробуждаюсь. Но когда упорно буду продолжать сознательную работу, хотя чувствую, что зашел в тупик, - в 95% из 100 ничего не получится.

Должен ли я понимать то, что Вы прислали мне мою же книжку (Эдем-Солярис) так, что Вам желательно получить ее с моим автографом?

Пожалуйста, напишите.
Вас поздравляет St. Lem».

Волжанка умерла 19 января 2005 г. в Саратове. Писатель немного пережил ее: скончался 27 марта 2006 г. в Кракове. Все центральные газеты России опубликовали некрологи, в которых отмечали огромный вклад Лема в мировую литературу, называли книги писателя шедеврами. В год смерти писателя в Москве вышла книга «Так говорил... Лем», где собраны его интервью, высказывания. Я надеюсь, что будет издан и сборник писем фантаста, где найдется место его посланиям в Саратов, моей землячке Полине Ивановне Садчиковой.

Юлий ПЁСИКОВ.
Саратов.